сейчас напасть на него — и на прелата тоже. Но они остались на месте, что-то угрюмо бормоча под нос. Для Ршавы это стало подтверждением, если не доказательством, их невиновности.
Слугу и Кубаца пришлось ждать долго. Зауц гневно хмурился и ворчал; Ршава же отнесся к ожиданию более философски. Когда вокруг столько снега, быстро никуда не доберешься. Наконец в резиденцию эпарха следом за слугой вошел маг. Кубац прихватил с собой кожаный мешок с магическими принадлежностями. Войдя, он поздоровался, кивнув эпарху и прелату.
— Это убийство? — сразу уточнил он и, взглянув на труп Глика, сам ответил: — Что ж, значит, убийство.
— Что вы нам можете о нем сказать? — спросил Ршава. — Если сумеете выяснить, кто это сделал и почему, то вы, вероятно, поможете сохранить в городе спокойствие. Нам необходимо наказать виновного, и все должны видеть, что мы наказываем именно виновного. Если ни у кого не останется сомнений, что мы делаем то, что необходимо сделать, это поможет избежать взрыва страстей. Во всяком случае, мы на это надеемся.
— Понимаю, — ответил Кубац. — Сделаю, что смогу. Но пока не закончу, не могу сказать, велика ли окажется моя помощь. — Он развязал кожаный мешок и стал в нем рыться, бормоча: — Ноготки, болотная мята, омела… — Сухие листья и цветки, которые маг при этом доставал из мешка, он вкладывал в рот мертвого Глика. Охранники Зауца что-то с отвращением пробормотали, но Кубац не обратил на них внимания. Отыскав еще один лист, он сунул его в рот себе и неразборчиво пояснил: — Фалфей.
Произносить заклинания с листом во рту было явно нелегко, но маг справился. Наверное, используемые им чары были специально приспособлены к обстоятельствам. Как обычно, он делал пассы быстро и уверенно. Наблюдая за его работой, Ршава не мог представить, что Кубац способен потерпеть неудачу. Но ведь он уже потерпел страшную неудачу в магическом сражении с хаморами, тут же напомнил себе прелат…
Магический обряд завершился. Кубац стоял возле тела Глика, и вид у мага был недовольный.
— Итак? — спросил Ршава, уже поняв, что не все прошло гладко.
— Увы, святейший отец, но магия не может многое поведать об этом деле, — ответил Кубац. — Тот, кто совершил убийство, потом наложил на тело чары, дабы оградить его от магического расследования. Если бы я обнаружил тело сразу после смерти, то мог бы обойти эти чары. А раз оно пролежало в снегу одному благому богу ведомо сколько… — Он покачал головой и развел руками… — Извините, это не в моих силах.
— А разве снег не сохранил тело, как сохранил бы рыбу? — спросил Зауц.
— Увы, почтеннейший господин, это не имеет значения. Чем раньше были наложены эти чары, тем крепче они связаны с телом, и снег тут совершенно ни при чем.
— Как же нам в таком случае искать убийцу? — спросил Ршава.
— Полагаю, обычными способами, — ответил Кубац. — Выясните, кто не любил убитого, кто был ему должен и кому он был должен. Хранила ли верность его женщина, не похвалялся ли какой-нибудь пьяный дурак в таверне, что проломил ему голову. Магия тут ни к чему. Без нее должно выйти неплохо, хотя и вдвое дольше по времени.
— Так и сделаем, — решил Зауц. — Да, так мы и сделаем, но я надеялся, что вы решите проблему быстро и легко. — Уголки его губ опустились.
— Теперь ничего не получается быстро и легко. — Кубац лишь пожал плечами и вновь развел руками.
— Не знаю, легко ли будет найти убийцу Глика, — заявил Ршава, — зато уверен, что найти его следует быстро. Если мы не справимся, в городе начнется война. Это стало бы ужасным в любое время. А когда мы окружены хаморами…
Вид у Зауца стал еще более несчастный — как у лягушки, проглотившей пчелу и внезапно об этом пожалевшей. Кубаца, похоже, не очень волновала угроза междоусобицы; впрочем, он лучше эпарха владел эмоциями. Маг по очереди поклонился Зауцу и Ршаве и зашагал домой по тропинке, которую они протоптали вместе со слугой эпарха.
— Полагаю, у вас сейчас нет настроения обсуждать нормы продовольствия? — печально осведомился Зауц.
— Почтеннейший господин, на мой взгляд, вы совершите глупость, если сократите их. Советую подождать, пока не улягутся страсти из-за этого убийства. Если, конечно, вообще улягутся. Если вы поймаете убийцу, тогда у вас появится некоторая надежда сократить нормы, не подняв весь город против себя. Некоторая.
— Как бы мне хотелось сказать, что вы не правы, святейший отец. Но в такой ситуации… — И вздох Зауца стал облачком пара в морозном воздухе.
Ршаве тоже хотелось вздохнуть. Вид мертвого тела искушал его поддаться отчаянию. Некоторые утверждали, что отчаяние — единственный непростительный грех, который открывает душу человека навстречу холодной и жадной руке Скотоса. Прелат даже вспомнил, как сам это говорил. Возможно, это правда. Но прежде ему никогда не доводилось видеть столь масштабного повода к отчаянию.
Поклонившись Зауцу, он направился через площадь к храму и своей резиденции. Бредя по снегу, прелат гадал, не скрывает ли тот другие трупы. Он почти надеялся, что под снегом лежит мертвый ополченец. Тогда позор хотя бы уравняется. Обе стороны в Скопенцане получат одинаковую причину устыдиться содеянного — или, если ими овладел темный бог, возгордиться…
Других мертвых тел он не заметил. Поскольку это означало, что никто из видессиан не умер, прелат подумал, что должен радоваться. И он был рад, в определенном смысле. Но он также был бы рад — или хотя бы испытал облегчение, — увидев, что чаши весов уравнялись.
Он уже подходил к своей резиденции, когда на улице потемнело. Ршава с удивлением взглянул на небо. Солнце все еще садилось рано, но до заката пока оставалось время. И солнце действительно висело в небе, однако его закрыли серовато-желтые облака, и с каждым мгновением становилось темнее. Надвигался еще один буран. Ршава поморщился. Неужели Скопенцане еще мало досталось?
«А не пытается ли Фос выяснить, сколько еще испытаний способен перенести город? — подумал прелат. — В таком случае благой бог не поскупился. Но Фос может насылать ненастья когда и сколько пожелает, а людям положено терпеть».
— У нас неприятности? — спросил Мацук, когда Ршава вошел.
Прелат не стал спрашивать, откуда молодой священник об этом знает. Наверняка догадался по лицу Ршавы — такому же мрачному, как и надвигающийся буран.
— Неприятности? Можно и так сказать… Да, можно и так.
И он кратко изложил то, что произошло на центральной площади. Мацук очертил на груди символ солнца:
— Это… это ужасно, святейший отец!
— Воистину так. И это слово точное, поскольку меня переполняет ужас. Полагаю, всю Скопенцану сейчас должен наполнять ужас. Но боюсь, что всю Скопенцану мое мнение волнует очень мало. Самое большее, на что я могу надеяться, — мы не вцепимся друг другу в глотки.
— Но наверняка все не так уж плохо, святейший отец…
— Может, и так. А может, и хуже. И этого я тоже боюсь. Мацук вышел из комнаты, качая головой, словно бы не желая даже вообразить, как это — хуже.
Ршава тоже не желал бы такого вообразить. Однако он не мог избежать тяжелых раздумий. Ему слишком хорошо удавалось предвидеть несчастья до того, как они происходили. И эта способность его не радовала. Иной раз он был готов отдать все что угодно, лишь бы от нее избавиться. Но это была часть его характера, и он предпочитал думать о ней как о даре Фоса. А вот почему владыка благой и премудрый решил преподнести ему такой дар?.. Ршава часто об этом размышлял, но так ни разу и не нашел ответа, который бы хоть немного его удовлетворил.
В тот же день после полудня снег посыпался вновь. Ветер уже не завывал, как во время прежних метелей. Нынешняя оказалась просто деловитой — она как бы объясняла, что затянется надолго. Хлопья падали и падали; росли сугробы, а снег все не переставал. Ршава радовался, что в его резиденции крыша с сильным наклоном: большая часть груза с нее скатывалась. Сильнее прелат тревожился о храме, где крыша более полога. Если на нее навалит слишком много снега, она может обрушиться.
