рыночную площадь. Абивард заметил, что ставни в доме старика открыты настежь. Можно зайти, попросить старика погадать ему и при этом продолжать разглядывать женщин, нисколько не роняя своего достоинства.
Дом Таншара находился на другой стороне площади. Подобно ставням, дверь была распахнута, чтобы показать, что лавочка открыта, и одновременно отловить малейший ветерок, который соблаговолит послать Господь.
Одно можно было сказать с полной определенностью — Таншар не воспользовался провидческим даром в целях личного обогащения. В доме у него царили безупречный порядок и чистота, но из мебели имелись лишь видавший виды низенький столик да пара плетеных стульев. Абивард подозревал, что, если бы не забота об удобстве посетителей, старик не обзавелся бы и этим.
Лишь отдельные волоски в бороде Таншара сохранили черноту, отчего она походила на снег в прожилках сажи. Левый глаз прорицателя был закрыт катарактой, но правый видел прекрасно. Таншар низко поклонился:
— Твой приход — большая честь для моего дома, о сын дихгана.
Он указал Абиварду на стул, имевший более приличный вид, и, не принимая отказа, подал чашу с вином и пирожки с финиками, щедро политые медом и присыпанные фисташками. Лишь когда Абивард выпил и закусил, Таншар спросил:
— Чем могу служить тебе?
Абивард пересказал то, что услышал от Годарса, и спросил:
— Как эти известия отразятся на моей жизни?
— Так. Сначала узнаем, удостоит ли нас Господь ответом. — Таншар придвинул свой стул поближе к стулу, на котором сидел Абивард. Он засучил правый рукав кафтана и снял серебряный наплечный браслет, стоивший, скорее всего, не меньше, чем его дом со всем содержимым. Прорицатель протянул браслет Абиварду:
— Держи за этот конец, я же возьмусь за другой. Посмотрим, дадут ли мне Четыре Пророка частичку своей силы.
Браслет украшали поясные изображения Четырех Пророков: юного Нарсе с едва пробивающейся бородкой; воина, Гимиллу, чье волевое лицо покрывали шрамы; Шивини — воплощение материнской любви и доброты; и Фраортиша Старейшего, глаза которого сверкали черным янтарем. Хотя Таншар только что снял серебряную цепь со своего плеча, она была прохладной, почти холодной на ощупь.
Прорицатель встал и поднял глаза на соломенную кровлю своего домика.
Абивард тоже посмотрел наверх. Он увидел лишь солому, но у него возникло странное ощущение, будто взор Таншара проникает сквозь крышу до самого дома Господнего по ту сторону небес.
— О прозрении молю, — пробормотал Таншар. — Вашей волею о прозрении молю… — Глаза его широко раскрылись и застыли, тело напряженно замерло.
В левой руке Абиварда, которой он держал цепь, закололо, будто он отлежал ее. Он опустил глаза. По образам Пророков пробежала золотая искорка. Она остановилась на лице Фраортиша Старейшего, и его немигающие янтарные глаза словно ожили на мгновение и посмотрели в глаза Абиварду.
Сильным, повелительным голосом, ничуть не похожим на собственный, Таншар произнес:
— О сын дихгана, зрю я широкое поле, но оно не есть широкое поле, зрю башню на холме, где утратится и обретется честь, и щит серебряный, сияющий над узким морем.
Серебристый свет в глазах Фраортиша померк. Таншар, похоже, приходящий в себя, тяжело опустился на стул. Когда Абивард решил, что прорицатель окончательно вернулся в мир колченогих плетеных стульев и умопомрачительного разнообразия ароматов с базарной площади, он спросил:
— Что же все это значит… то, что ты сказал?
Возможно, Таншар не совсем еще вернулся в реальный мир: его здоровый глаз смотрел так же бессмысленно, как и тот, что затуманила катаракта.
— Я изрек пророчество? — спросил он робким, срывающимся голосом.
— Да, да, — нетерпеливо сказал Абивард, повторяя слова, как отец. Он передал Таншару слова, которые тот произнес, стараясь воспроизвести их в точности и ничего не упустить.
Прорицатель откинулся было на спинку стула, но передумал — стул угрожающе затрещал под ним. Старик забрал браслет у Абиварда и намотал его на руку повыше локтя. Его кожа напоминала пергамент. Это, похоже, прибавило ему сил. Он медленно проговорил:
— О сын дихгана, я ничего не помню, и говорил с тобой не я. Кто-то — или что-то — воспользовалось мною как орудием. — Несмотря на жару и духоту, он вздрогнул. — Как ты видишь, я далеко не юноша. За все годы, что я занимаюсь разгадыванием того, что ждет впереди, такое случалось со мною лишь дважды.
По спине и рукам Абиварда пробежали мурашки. Он почувствовал себя лицом к лицу с чем-то огромным, непостижимым, превосходящим всякое понимание. Он осторожно спросил:
— А что произошло те два раза?
— Один раз ко мне пришел тощий караванщик, ты тогда только что родился, сказал Таншар. — Тощим он был от голода. Он сказал мне, что я напророчил ему груды серебра и драгоценных камней. Теперь он богат и живет в Машизе.
— А второй?
Абиварду на мгновение показалось, что Таншар не ответит. Лицо предсказателя сделалось отрешенным и очень, очень старым. Потом он проговорил:
— Знаешь, когда-то я и сам был молодым… И была у меня подруга, готовая вот-вот родить мне первенца. Она тоже попросила меня заглянуть в будущее.
Насколько Абивард знал, Таншар всегда жил один.
— Что же ты увидел? — шепотом спросил он.
— Ничего. Я не увидел ничего. — И вновь Абивард усомнился, что старик продолжит рассказ. Но через некоторое время прорицатель произнес:
— Четыре дня спустя она умерла в родах.
— Упокой ее Господь. — Слова эти показались Абиварду пустыми. Он положил ладонь на тощее колено предсказателя:
— Один раз к добру, второй — к худу. А теперь вот я. Что означает твое пророчество?
— О сын дихгана, я не знаю, — ответил Таншар. — Могу лишь сказать, что все это лежит в твоем будущем. Где, когда и что воспоследует, я угадывать не стану и не стану лгать, утверждая, будто могу угадать. Ты сам откроешь для себя смысл пророчеств, либо они откроются перед тобой — это уж как на то будет Господня, воля.
Абивард достал три серебряных аркета и вложил в ладонь прорицателя. Таншар подбросил монеты на ладони, послушал их звон, потом покачал головой и вернул деньги Абиварду:
— Ежели угодно, отдай их Господу, но только не мне. Не я говорил эти слова, пусть даже они и произнесены через меня. Я не могу принять за них твои деньги.
— Пожалуйста, оставь их себе, — сказал Абивард, оглядывая чистый, но пустой домик. — По-моему, тебе они нужнее, чем Господу.
Но Таншар вновь покачал головой, отказываясь принять деньги:
— Говорю тебе, они не для меня. Если бы я предсказал тебе будущее обычным путем, определяя грядущее по движениям браслета Пророков между твоей рукой и моей, я охотно взял бы плату, поскольку честно заработал бы ее. Но за это нет.
Среди прочего Годарс научил Абиварда распознавать, когда человек упорно стоит на своем и когда следует ему уступить.
— Да будет так, как ты сказал. — Абивард швырнул аркеты в окно. — Пусть Господь решит, куда лежит их путь и с кем.
Таншар кивнул:
— Ты правильно сделал. Пусть пророчество, услышанное тобою через меня, пойдет тебе только во благо.
— Да будет так, — повторил Абивард. Поднявшись со стула, он низко поклонился Таншару, словно перед ним был представитель высшей знати. Похоже, это огорчило предсказателя еще больше, чем
