Судя по тону, собственная участь волновала майора куда сильней судеб Ункерланта. В этом он не отличался от большинства людей.
– Я еще не пал, – напомнил Ратарь. – Его величество мог распорядиться казнить меня перед своим троном. Уже бывало, что там проливалась кровь, когда конунг изволил гневаться на бывших любимцев. Я еще жив. Я еще командую.
– Все это верно, милостивый государь, – отозвался Меровек с очередным поклоном. Это был безопасный ответ – безопасный и ни к чему не обязывающий. – Пусть судьбы позволят вам командовать мною еще долго. – Это было уже теплее, но незначительно – благосостояние, да и жизнь Меровека находились в прямой зависимости от высоты положения Ратаря.
– И, покамест я командую, я повинуюсь конунгу, даже если его величество изволит не замечать этого, – промолвил Ратарь. – Я никогда не говорил, что мы не можем воевать с Альгарве. – «Даже при том, что именно так я считаю, – не говорил.» – Мой долг не в этом. Мой долг – обеспечить победу, когда война начнется. – «Если я смогу. Если конунг Свеммель мне позволит.»
Меровек кивнул.
– Единственный, кто мог бы не согласиться с вами, государь, – это его величество.
Адъютант примолк, давая начальнику время подумать над своими словами. Ратарь поджал губы. К несчастью, Меровек был прав. Если Свеммель сочтет, что Ратарю более подобает иное положение – например, на коленях перед плахой, – возобладает монаршая точка зрения.
– Можете идти, – кисло пробурчал маршал.
Адъютант раскланялся и вышел.
Ратарь вновь обернулся к карте. Карты были просты, прямодушны, осмысленны. Эта конкретная карта говорила – едва не кричала, – что с приходом весны у Ратаря (или того, кто займет пост маршала Ункерланта к этому времени) больше не останется поводов откладывать нападение на Альгарве. Ратарь предполагал, что командовать будет он – хотя бы из тех соображений, что вместе с маршальским жезлом он, скорей всего, лишился бы и головы.
Война будет. Избежать ее Ратарь не видел возможности. А раз войны не избежать, в ней надо победить. Как это сделать с уверенностью, маршал тоже еще не знал. Но с каждым днем солнце в своем пути по небу сползало все ниже на юг. Наступала осень. За ней придет зима. В зимнюю стужу воевать не придется. Это значило, что на поиски ответа у него остается полгода.
В ящике стола маршал хранил пузатую бутыль зеленого вина. Ратарь вытащил ее, поглядел на просвет, жалея, что не может уйти в запой на всю зиму, как это делали многие ункерлантские крестьяне, и со вздохом спрятал обратно. Ему предстояло сделать еще многое… если конунг Свеммель позволит.
Бауска низко поклонилась.
– Утренняя газета, госпожа, – прошептала она, протягивая сложенный листок бумаги.
Краста выхватила газету у нее из рук и капризно бросила:
– Не знаю, с какой стати я трачу время. В последние дни даже скандалов приличных не было. Сплошная жвачка – жидкая кашица, какой убогих кормят!
– Да, сударыня, – отозвалась горничная. – Так хотят альгарвейцы. Если молчат газеты, то и мы будем вести себя тише.
Подобная мысль Красте в голову не могла прийти. С ее точки зрения, статьи попадали на страницы газет как бы сами собой. Откуда, каким образом и что могло бы встать на их место – это все были вопросы для прислуги, в крайнем случае – для мастеров, но никак не для дворян.
И тут взгляд ее упал на крошечную заметку в самом низу передовицы. Это уже была никак не жвачка – во всяком случае, с точки зрения маркизы. Она прочла колонку сверху донизу, обуреваемая ужасом и гневом.
– Они осмелились… – прошипела она. Если бы у нее не перехватило горло, Краста бы визжала. – Они осмелились!
– Сударыня? – Бауска недоуменно воззрилась на нее. – Я не заметила ничего такого…
– Ты не только глупа, но вдобавок слепа? – огрызнулась Краста. – Ты только глянь!
Она сунула газету горничной под самый нос, так что от усердия у Бауски глаза сошлись на переносице.
– Сударыня, – нерешительно пробормотала служанка, – альгарвейцы победили на севере, как и здесь. Король Доналиту бежал из Елгавы. Конечно, рыжики должны быть поставить нового монарха на его…
Краста отвесила горничной звонкую пощечину. Вскрикнув сдавленно, Бауска отступила к дверям спальни.
– Идиотка! – прошипела Краста. – Конечно, рыжики имели право поставить в Елгаве своего короля, когда Доналиту бежал из дворца. Право выбрать короля – из королевского рода или, в худшем случае, из высшего дворянства Елгавы. Но это?! Принц Майнардо? Младший брат короля Мезенцио?
Сжимая в руке газету, она ринулась к дверям.
– Сударыня, – пискнула вслед ей Бауска, потирая щеку – слишком поздно; алый след уже начал проявляться, – сударыня, вы еще в пи…
Последнее слово заглушил грохот захлопнутой двери.
Полковник Лурканио, капитан Моско вместе со своим штабом, охраной и присными изволили трапезовать в столовой того крыла, которое занимали альгарвейцы. Когда в залу ворвалась Краста, все разом застыли, не донеся до рта столовые приборы, и будто обратились в камень.
– Как прикажете это понимать?! – вскричала она, потрясая газетой.
– Я мог бы спросить о том же, – пробормотал Моско, – но предпочту вместо этого полагать себя счастливцем.
Краста оглядела себя. Из одежды на маркизе была только непритязательная пижама из белоснежного шелка – разве благородная дама может заснуть в простецкой фланели или полотне? А если сквозь тонкую ткань и выпирали затвердевшие соски, так это от ярости, а не от нежных чувств! Особенного стеснения, показавшись перед альгарвейцами в неглиже, маркиза не испытывала, как не стеснялась домашних слуг – и те, и другие были равно недостойны ее внимания.
А вот то, что альгарвейцы творили, – дело совсем другое. Краста подступила к столу, потрясая газетой, точно кавалерийским палашом.
– Как осмелились вы усадить варвара на древний трон Елгавы?! – вскричала она.
Полковник Лурканио поднялся на ноги и с поклоном протянул руку:
– Позвольте взглянуть, сударыня?
Краста сунула ему подметный листок. Полковник бегло пробежал глазами статейку и вернул газету. Что взгляд его задержался на вздымающейся – от возмущения, исключительно от возмущения – груди маркизы чуть дольше, чем следовало, Краста в ярости своей не заметила.
– Полагаю, вы не думаете, – поинтересовался Лурканио, – что я самолично низложил короля Доналиту или заставил его бежать из дворца, чтобы возвести принца Майнардо на его место?
– Мне плевать, что вы делали лично, – оборвала его Краста. – Этот трон принадлежит елгавскому дворянину, а не альгарвейскому узурпатору. Королевский род Елгавы восходит к временам Каунианской империи. У вас нет права задуть этот род, словно лучину, – никакого права, слышите вы меня?!
– Сударыня, я восхищен силой вашего духа, – заметил капитан Моско. Судя по тому, что оторвать взгляда от маркизы он не мог, восхищение его вызывала не только фигура. – Должен, однако, сказать, что…
– Обождите, – перебил его Лурканио. – Я этим займусь. – Моско коротко поклонился, признавая прерогативы начальства. Обернувшись к Красте, полковник продолжил: – Сударыня, позвольте прояснить наши позиции. Мне глубоко безразлично, восходит ли род короля Елгавы – бывшего короля, короля в изгнании – к эпохе Каунианской империи или, если уж на то пошло, к временам зарождения мира. Альгарвейцы сокрушили империю, и наши вожди стали королями. Теперь мы сокрушили Елгаву, и наш принц становится королем. За нами сила, и, само собой, она дает нам право.
Краста влепила ему пощечину – как за несколько минут до того Бауске. Реакция ее была совершенно
