— Благодарю Вас, Ваше Величество, — шутливо поклонился Императору кельт.
Не смеялась одна Комитта Рангаве. Ее длинные тонкие пальцы с ногтями, выкрашенными в цвет крови, были похожи на когти тигрицы и угрожающе шевелились.
Вскоре принесли десерт, весьма легкий после такого обильного пиршества, — колотый лед из императорских подвалов, политый сладким сиропом. Любимое лакомство видессиан. Раздобыть его летом было не так-то просто.
Император поднялся, и это послужило сигналом к окончанию пиршества. Слуги принялись убирать горы грязной посуды, но даже когда исчезла еда, вино продолжало литься рекой, а разговоры стали еще более оживленными.
Бальзамон отозвал Туризина Гавраса в сторону и принялся что-то горячо ему доказывать. Марк не мог слышать слов патриарха, но злой ответ Туризина был достаточно громким, чтобы все повернулись в его сторону.
— И ты тоже? Нет! Я сказал уже сто раз и говорю в сто первый: нет!
Смущенный трибун готов был провалиться сквозь землю. Похоже, Тарону Леймокеру предстояло пробыть в темнице еще долгое время. Как только гости поняли, что внезапная вспышка Туризина не будет иметь продолжения, разговоры снова стали громкими. Сотэрик подошел к Хелвис, желая сообщить ей новости из Намдалена, полученные от офицеров барона Дракса.
— Неужели Бедард Деревянный Зуб стал князем Нустада? Я просто не могу в это поверить, — воскликнула она. — Прости, дорогой, мне нужно услышать это из первых уст, — обратилась она к трибуну и, возбужденно заговорив на островном диалекте, двинулась за своим братом в глубь зала.
Оставшись без собеседников, Марк осушил еще один бокал и решил, что принятое в должном количестве видессианское вино кажется не таким уж терпким. А вот стены Палаты Девятнадцати Диванов почему-то начали покачиваться, словно собирались пуститься в пляс.
— Ночной горшок!!! — дико взвизгнула Комитта Рангаве. — Сын осла! Ублюдок! Навозный червь! Чтоб Скотос лишил тебя мужской силы!
Она выплеснула остатки вина в лицо кельту и швырнула хрустальный бокал об пол. Затем повернулась на каблуках и выбежала из зала. Каждый ее шаг был отчетливо слышен в наступившей тишине.
— Что это тут происходит? — спросил Император, поглядев ей вслед. Он разговаривал с Драксом и Зигабеносом и, как и Скаурус, пропустил начало ссоры. Красное вино капало с усов Виридовикса, но смущенным он себя явно не чувствовал.
— Эту леди оскорбил совершенно невинный анекдот, один из тех, над которыми мы все так весело смеялись, — ответил он, не моргнув глазом.
Слуга принес ему влажное полотенце, и он вытер лицо.
— Увы, теперь я сам буду напоминать героев моих же историй.
Туризин фыркнул, удовлетворившись объяснением Виридовикса. Он знал о вспыльчивом характере Комитты, готовой затеять скандал по любому поводу.
— Будем надеяться, это придется тебе больше по вкусу. — Он подозвал слугу и передал через него Виридовиксу свой собственный бокал с вином, наказав оставить себе бокал на память. Гости, ставшие свидетелями оказанной кельту чести, зашептались.
Гай Филипп уловил взгляд Марка через весь зал и пожал плечами. На миг трибун даже протрезвел от страха за кельта. Он подумал о том, что много выпил сегодня; слишком много, судя по тому, что в голове у него начали стучать молотки.
Хелвис все еще беседовала с двумя намдаленскими офицерами. Палата вдруг стала чересчур шумной, душной и переполненной людьми, и Марк направился к дверям. Может быть, свежий воздух приведет его в чувство… Церемониймейстер поклонился ему, когда он выходил наружу. Трибун кивнул в ответ и тут же пожалел об этом — каждое движение болью отзывалось в голове.
Он с наслаждением вдохнул свежий воздух, который показался ему слаще самого сладкого вина, и начал спускаться по лестнице, тщательно контролируя каждый свой шаг, как это обычно делают пьяные. Музыка и гул голосов остались позади, но Марк не жалел об этом. Он вздохнул, представив себе завтрашнее похмелье, и посмотрел на звезды, надеясь, что их вечное спокойствие принесет ему хоть каплю облегчения. Ночь была прозрачной и тихой, но дымки, поднимаясь из бесчисленных печных и каминных труб, местами заволакивали звезды. Скаурус брел вперед без определенной цели, подбитые гвоздями сапоги то цокали по камням, то затихали, когда он ступал на траву.
Неожиданно трибун уловил чье-то приглушенное дыхание и, хватаясь за рукоять меча, спросил:
— Кто тут?
Видение наемных убийц мелькнуло перед его мысленным взором. Возможно, это десант с кораблей Бурафоса крадется к Палате Девятнадцати Диванов…
— Я — не банда наемных убийц, — отозвалась из темноты Алипия Гавра, и Скаурус, уловив ехидную нотку в ее голосе, отдернул руку от ножен так быстро, словно они были раскалены добела.
— Прошу прощения, Ваше Высочество, — начал он запинаясь. — Вы появились так неожиданно… Я вышел на минутку подышать свежим воздухом.
— Я тоже неожиданно поняла, что тишина эта куда приятнее столпотворения, царящего в Палате. Ты можешь побыть со мной, если хочешь.
Все еще чувствуя себя дураком, трибун подошел к девушке. Шум, доносившийся из зала, долетал и сюда, но на таком расстоянии был вполне терпимым. Бледный свет струился через широкие окна, и Марк мог видеть в нем только тонкий силуэт принцессы.
Постояв несколько минут в молчании, она повернулась к нему и заговорила, словно размышляя вслух:
— Ты странный человек, Марк Амелий Скаурус, — ее видессианское произношение придало римскому имени музыкальность. — Я никогда не могу сказать наверняка, о чем ты думаешь.
— Неужели? — удивился Скаурус. — А мне всегда казалось, что вам не составляет труда читать мои мысли, как будто они написаны на школьной доске.
— Тебе напрасно так кажется. Ты не похож на тех, с кем я сталкиваюсь ежедневно. Ни на заносчивого дворянина из провинции, закованного в железо и пропахшего конским потом, ни на чиновника, ни на придворного всезнайку, который скорее умрет, чем назовет вещи своими именами. Не похож ты и на наемника — в тебе недостаточно хитрости и коварства. Так кто же ты, чужеземец? — Она пристально всматривалась в лицо трибуна, будто пыталась прочитать ответ в его глазах.
Он знал, что Алипия заслуживает честного ответа, но как можно ответить на такой вопрос?
— Я — тот, кто выживает при любых обстоятельствах, — сказал он наконец.
— А-а, — произнесла она глубоким голосом, — тогда не удивительно, что мы понимаем друг друга.
— Так ли это? — спросил трибун, и руки его сами собой легли на ее плечи, когда она подняла к нему лицо. Тело Алипии было худеньким, почти угловатым, как у подростка — особенно по сравнению со зрелыми формами Хелвис. Губы ее неожиданно оказались совсем близко и на мгновение коснулись его губ, но тут же она вздрогнула и отшатнулась.
Встревоженный, Марк хотел уже найти подходящее извинение, однако принцесса усталым движением руки остановила его, прежде чем он успел открыть рот.
— Это не твоя вина. Виновато время, которое, к счастью, ушло, но которого я не могу забыть, — попыталась она объяснить свои чувства в нескольких словах. — Я не хочу, чтобы ко мне возвращались эти воспоминания.
Трибун сжал кулаки так, что ногти впились в кожу, подумав, что к числу преступлений Авшара надо добавить легкую смерть, дарованную им Варданесу Сфранцезу. Марк протянул руку и пальцами коснулся щеки Алипии. Лицо девушки было мокрым от слез. Она не отшатнулась, почувствовав в его жесте нежность и понимание. Ее раненая душа притягивала к себе трибуна, но единственное, что он мог сделать для нее сейчас, — это не двигаться. Он хотел бы сжать девушку в своих объятиях, но был уверен, что только испугал бы ее этим. Она тихо сказала:
— Когда я была размалеванной девкой, ты дал мне силы выдержать испытание. Но я ничего не могу дать тебе — именно потому, что я была тем, кем была. До чего же запутанная штука — жизнь, не так ли? — Она коротко, горько засмеялась.
— То, что вы здесь и ваша рана начинает заживать, — достаточный подарок для меня, — ответил
