Проклинал он и себя — за то, что сначала взял Криспа к себе на службу, а потом представил Анфиму.
Он вообразить себе не мог, что влияние Криспа на его племянника сравняется с его собственным, — пока однажды не обнаружил себя бритоголовым монахом в обители святого Скирия. Петроний машинально пригладил волосы. Только теперь, почти через год после побега, поросль на его голове была вновь достойна мужчины.
Он представить себе не мог, что Крисп осмелится захватить трон или, захватив, сохранить за собой, — он был уверен, что вся империя соберется под его знамена. Но все оказалось иначе.
Петроний проклял себя еще раз — за то, что оставил толстого дурака Маммиана на ключевой, как оказалось, позиции.
И вместе с этим толстым дураком Крисп разбил его дважды — и уж этого, видит благой бог, Петроний не мог представить себе даже в кошмарном сне! Только теперь, едва ли не слишком поздно, до бывшего Севастократора начало доходить, насколько же он недооценил Криспа и его умение управлять людьми.
Петроний сжал кулаки.
— Нет, Фосом клянусь, еще не поздно! — произнес он вслух.
Он встал, употребил по назначению ночной горшок — наверное, последний во всей армии — и облачился в императорские одежды.
Вид предводителя в одеяниях, принадлежащих ему по праву, вселит в войско боевой дух, — решил он.
Пригнувшись, он вышел из шатра, подошел к привязанному рядом коню и вскочил в седло. Это наполнило его гордостью — пусть ему почти шестьдесят, но он еще всадник! Петроний сардонически усмехнулся, вспомнив Гнатия, дрожавшего от страха на любой скотине ростом повыше мула.
Но по мере того, как Петроний объезжал лагерь, улыбка его таяла.
Многие годы он учился определять настроение войска, и то, что он видел сейчас, ему совсем не нравилось. Солдаты были беспокойны, обескуражены; они боялись глянуть ему в глаза — очень дурной знак. А когда один из солдат все же осмелился повернуться к нему, взгляд его понравился Петронию еще меньше.
— Что выпучился, лед тебя побери? — рявкнул он.
Рядовому явно было страшновато отвечать в одиночку.
— П-прошу прощения вашего величества, но почему ваше величество надели черные сапоги к мантии и короне?
— Ты с ума сошел? — Петроний вытащил из стремени левую ногу и пнул ею воздух. — Этот сапог цвета задницы после доброго дня скачки.
— Еще раз прошу прощения вашего величества, но по мне, так он черный. И правый — тоже, ваше величество. Лед меня побери, если я лгу.
— Ты хочешь сказать, что я черного от красного отличить не могу? — опасным голосом осведомился Петроний. Он вновь оглядел оба сапога — самый что ни на есть алый цвет, тот самый, что полагалось носить императорам. Петроний видел такие сапоги на своем отце, брате и племяннике; их оттенок был знаком ему, как собственная ладонь, — не лицо, ибо в зеркало он не заглядывал месяцами.
Вместо того, чтобы ответить императору впрямую, солдат обратился за поддержкой к приятелям:
— Парни, скажите его величеству, какого цвета эти сапоги?
— Черные! — воскликнули солдаты в один голос.
Настала очередь Петрония пялиться на них; солдаты явно не шутили.
— Нехорошо это, что император носит простецкие сапоги с мантией и всякими императорскими одеждами, — добавил один солдат.
— Да, это недобрый знак, — согласился второй, и все дружно очертили на груди солнечный круг Фоса.
Петроний опять осмотрел свои сапоги. Те по-прежнему казались ему красными. Если его солдатам кажется иначе… Петроний вздрогнул.
Воистину недобрый знак — словно он не имеет права на императорский трон. Он скрежетнул зубами при мысли о том, что Фос отвернулся от него, оказав свою милость этому выскочке Криспу…
Стоило имени соперника промелькнуть в мыслях Петрония, и тот понял, что подстроил это знамение отнюдь не Фос.
— Скепарн! — окликнул он чародея, и, когда тот не появился, взревел во весь голос:
— Скепарн!!!
Колдун протолкался через строй солдат. Был он худ и высок, имел тощую, вытянутую физиономию, навощенную бородку и самые длинные пальцы, какие Петронию только приводилось видеть.
— Чем могу служить вашему величеству? — спросил он.
— Какого цвета мои сапоги?! — потребовал ответа Петроний.
Ему редко приводилось видеть Скепарна ошарашенным, но сейчас чародей сморгнул и даже отступил на полшага.
— Мне, ваше величество, они видятся алыми, — осторожно ответил он.
— Мне тоже, — подтвердил Петроний. Но прежде чем он выговорил эти два слова, солдаты загомонили, утверждая, что сапоги черные.
— Молчать! — взревел император и обратился к Скепарну: По-моему, Крисп зачаровал их, этот вонючий сын гадюки!..
— А-а… — Скепарн наклонился вперед, точно башня после землетрясения. — Да, это был бы хитрый ход, не так ли? — Руки его уже сплетались в немыслимых пассах; пальцы колдуна только что не завязывались узлом.
— Сапоги покраснели, ваше величество! — воскликнули внезапно солдаты.
— Вот видите! — торжествующе рявкнул Петроний.
— Изящнейшее заклятье, и весьма хитроумное, — сообщил Скепарн с видом знатока. — Оно не только не имело влияния на вас, но было незримо также и для тех, кто мог окинуть ваши одежды волшебным зрением, возможно, затрудняя тем обнаружение и позволяя заклятью произвести как можно больше сумятицы.
— Очень мило, мать его! — огрызнулся Петроний и, повысив голос, обратился к солдатам:
— Видите, мои герои — в этом нет знамения! Это лишь работа проклятого Криспа, пытающегося запутать вас, заставить шарахаться от каждой тени. Всего лишь базарный трюк, и бояться его не стоит.
Он подождал, ожидая радостных криков. Криков не последовало, но Петроний упрямо продолжил объезжать лагерь, точно слышал их со всех сторон: махал солдатам рукой, поднимал коня на дыбы и гарцевал.
— Откуда нам знать — а не были ли те сапоги черными, пока колдун их не зачаровал? — спросил один солдат другого, когда Петроний проезжал мимо. Император не остановился, но по лицо у него было такое, будто он только что получил копьем в живот.
Трокунд пошатнулся, но удержался на ногах.
— Они сломили чары, — выдохнул он. — Ради бога благого, дайте мне вина. — По лицу чародея стекал липкий пот.
Крисп самолично налил ему полный кубок.
— И каков результат?
— Понятия не имею, — ответил Трокунд, осушив кубок одним глотком. — Вы же знаете, ваше величество, — если солдаты полностью верны Петронию, то не обратят внимания, а если колеблются, то им каждая мелочь дурным знаком примерещится.
— О да. — Крисп все больше убеждался, что искусство правления тоже относится к области магии, только не той, что изучают чародеи. То, что подданные думают о своем правителе, оказывается подчас важнее, чем то, каков он на самом деле.
— Попробовать еще раз после обеда, ваше величество, или завтра утром? — спросил Трокунд.
