значений сумела вложить девушка в свою краткую жалобу. Но он попытался.
— Я люблю тебя.
— Знаю, — отозвалась Ванаи. — И если больше ничего не замечать — все прекрасно.
И снова Эалстан понял, что ответить ему нечего.
Скарню даже гордился немного, что его впервые отпустили одного в город. На ферме, принадлежавшей когда-то Гедомину, он осел добрых два года тому назад: достаточный срок, чтобы местные жители притерпелись к чужаку, хотя «этим городским» его будут называть, верно, до могилы.
В карманах сшитых Меркелей для бывшего капитана домотканых штанов побрякивало серебро. По хозяйству занадобились два сверла — а в сверлах Скарню разбирался лучше хозяйки хутора и не хуже, чем Рауну, так что, если рассуждать логически, ему и следовало отправиться за покупками. И все равно по случаю неожиданной вылазки капитан испытывал совершенно мальчишеский энтузиазм.
В родном Приекуле он забежал бы в скобяную лавку, купил что нужно и удалился бы по возможности скорей. В провинциальной Павилосте, как он обнаружил, подобную спешку полагали дурным тоном. От покупателя ожидали, что он пришел провести время за беседой, а не просто потратить презренный металл. Скарню это казалось странным — обыкновенно деревенские жители куда экономней относились к словам, чем столичные болтуны, — но таков был обычай.
Посудачив о погоде, о видах на урожай и о парочке недавних скандалов местного значения, Скарню все же сумел сбежать. Прожитые в окрестностях Павилосты месяцы, однако, изменили его больше, чем готов был признать капитан, поскольку, вместо того чтобы направиться прямиком на хутор, он побрел в сторону рынка — глянуть, что можно углядеть, и послушать, что можно услышать.
«Может, вызнаю что-нибудь полезное, как бороться с рыжиками», — подумал он. Но капитан был слишком честен с собой, чтобы не поправиться: «А может что-нибудь интересное и забавное для Меркели». Это было ближе к истине.
Скарню обнаружил, что его каким-то образом сносит к предприимчивому трактирщику, что обычно выставлял прилавок на краю рыночной площади. Если постоять рядом да прикончить кружечку пива… или две кружечки… то выйдет очень убедительно. Самого себя капитан, во всяком случае, убедил. Как приманку для страдающих не только от жажды, но и от любопытства, трактирщик выложил на прилавок пару газет, выходивших в более крупном городе — как понял Скарню по заголовкам, в Игналине, к востоку от здешних мест.
— Ерунда сплошная, — проворчал трактирщик, когда Скарню взял листок в руки.
— Ну так что ж ты его тут держишь? — поинтересовался капитан.
— Чтобы народу было на что пожаловаться всласть, — отозвался трактирщик. Скарню рассмеялся, и собеседник его развел руками: — Думаешь, я шучу? Глянь, сам увидишь.
— И читать не надо, чтобы понять — в газетах полно того, о чем хотят нам поведать альгарвейцы, но в них нет ни слова о том, чего рыжики не желают выдавать, — ответил капитан.
— С первого раза попал, — кивнул трактирщик. — Но некоторые, приятель, веришь или нет, глотают эту подлую жвачку за милую душу.
Скарню кивнул, но промолчал — у него зародилось подозрение, что тем, кто поближе сошелся с захватчиками, трактирщик расхваливал желтый листок до небес. А при нем продолжил:
— Ты вот хоть сюда глянь. Глянь, я тебе говорю, глаза раскрой!
Заголовок гласил: «БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ БАЛ В СТОЛИЦЕ — ЗНАК АЛЬГАРВЕЙСКО-ВАЛМИЕРСКОЙ ДРУЖБЫ». Выручка от бала пошла на лечение раненых альгарвейских солдат. Скарню понадеялся, что на эту благородную цель у рыжиков уходят немалые суммы.
А список гостей, побывавших на балу, ясно свидетельствовал о том, что понимают альгарвейцы под «дружбой».
— Сплошь их офицеры и наши женщины, — заметил Скарню, водя пальцем по строчкам.
— Ну да. А ты чего ожидал? — презрительно усмехнулся трактирщик. — Эти дворяночки — сплошь потаскушки, все до последней холеры.
Скарню едва не встал на дыбы от такого оскорбления. Но пришлось напомнить себе, что в данный момент он не считался дворянином. А глаза не могли оторваться от списка. Всякий раз бригадира и виконта Имяреко, альгарвейца, сопровождала валмиеранка графиня Непомню. У капитане не было сомнений, что перечисленные пары по большей части соединялись самым интимным способом.
Даже трактирщик заметил неладное.
— В чем дело, приятель? — спросил он. — Знакомого увидел?
И от души расхохотался собственной шутке.
А что он сделает, если Скарню ответит «да»? «Должно быть, назовет меня лжецом», — мелькнуло в голове у капитана. Все прочие возможности были еще более мрачными.
— Вроде того, — ответил он.
Трактирщик снова усмехнулся, но гоготать больше не стал.
Ужасней всего было то, что Скарню не мог просто так уйти. Ему пришлось покрутиться близ стойки еще немного, допить пивко — и все это время болтать ни о чем. Иначе он выбился бы из образа, а это привлекало внимание.
Скрывать душевные страдания оказалось не легче, чем телесную рану. Он всегда знал, что Краста упряма и своевольна, — но что нашло на нее, чтобы заставить отдаться альгарвейскому офицеру? Едва ли Краста знала это сама; с рефлексией у нее всегда было скверно.
Покинув в должный черед рыночную площадь, капитан позволил себе вздохнуть украдкой. Краста сама постелила себе постель — или, возможно, доверила это горничной; ей на той постели и спать… видимо, с пресловутым полковником Лурканио. Скарню снова вздохнул. Что бы ни творила Краста, поделать с этим ее брат ничего не мог.
Он прошагал уже немало, прежде чем сообразил, что вообще-то ошибся. Предположим, он и его товарищи сумеют каким-то образом вышвырнуть оккупантов с валмиерской земли. Лурканио уйдет. Краста, надо думать, останется. И что дальше? Скарню представить себе этого не мог — но ничего хорошего.
— Моя родная сестра, — бормотал он под нос, шагая по обочине дороги вдоль поля. Это было безопасно: местность вокруг просматривалась на добрый выстрел. — Моя родная сестра!
В страшном сне ему не могло привидеться, что в гражданской войне они с Крастой окажутся по разные стороны баррикад.
Вернувшись на хутор, он первым делом рассказал новость Рауну и Меркеле. Он понимал, что нужды в этом нет — никто в здешних краях не свяжет его имя с именем столичной дамы. Но капитан предпочел не рисковать: пускай лучше товарищи узнают об этом от него, чем от кого-то другого.
Рауну починял ступеньки перед хозяйской верандой. Молча он выслушал Скарню и, с ненужной силой вколотив пару гвоздей глубоко в дерево, ответил:
— Это нелегко проглотить, вашбродь…. да, так, пожалуй, и не придумаешь, что было б трудней.
Меркеля взяла Скарню за руку:
— Пошли со мной наверх.
Рауну покраснел до ушей и, торопливо заколотив последний гвоздь, и торопливо пошел прочь. Поднимаясь вслед за Меркелей в спальню, Скарню слышал, как удаляются его шаги. Если она вознамерилась таким образом поправить ему настроение, у нее это, пожалуй, выйдет.
Добравшись до последней ступени, Меркеля обернулась. Скарню протянул к ней руки. Она шагнула к нему — и отвесила такую оплеуху, что тот еле удержался на ногах.
Скарню шарахнулся и, одной рукой схватившись за щеку, другой уцепился за дверной косяк, чтобы не упасть.
— Силы горние! — воскликнул он. Во рту появился вкус крови. — Это еще за что?
Глаза Меркели сверкнули:
— Я тебе скажу, за что! За то, что тебе не все равно, что станется с твоей сестрой, этой альгарвейской шлюхой!
