— Да будет сверх того отмечено, — вмешался Ильмаринен, — что мы понятия не имеем, что творим; что выясним это, скорей всего, на собственной шкуре и что при этом от нас едва ли останется что-то, что можно будет положить на погребальный костер — о драгоценном протоколе, который так старательно ведет госпожа Пекка, я тактично умолчу.
— Да будет отмечено, — огрызнулась Пекка, — что записывать все это я не собираюсь.
Ильмаринен сверкнул нахальной улыбкой. Пекке тут же захотелось сверкнуть боевым лучом. Из самого тяжелого жезла.
— Довольно, — вмешался Сиунтио.
Порою — не всегда — ему удавалось пристыдить Ильмаринена: волшебство под стать его рангу. Вот и сейчас товарищ его замолчал, но, судя по выражению его лица, нисколько не пристыженный.
— Мы начинаем, — произнесла Пекка и произнесла ритуальные слова, как всякий куусаманский чародей, перед тем как читать заклинание.
Привычная формула успокоила ее. Куусамо пребудет в веках, даже если сама Пекка погибнет, как стояла страна тысячи лет до ее рождения. Напомнив себе об этом, чародейка смогла перевести дыхание.
Она приступила к заклятию. Голос ее то повышался, то спадал до шепота, то торопился, то замирал, повинуясь сложному ритму заклинания, разработанного ею и ее коллегами-теоретиками. От того заклинания, что начала читать Пекка в Илихарме, прежде чем на город обрушились кровавые чары альгарвейцев, нынешнее отличалось довольно сильно. Вместе с Ильмариненом и Сиунтио Пекка вновь и вновь обсуждала каждую строку, тут убирая, там добавляя, чтобы ни в словах, ни в жестах, которыми чародейка сопровождала заклинание, не осталось ни единой неточности.
Весна в Каяни была прохладной, но на лбу Пекки выступил пот. Она физически ощущала, какие силы пытается призвать и сдержать — немыслимые, немыслимые силы. Все расчеты указывали на то, но знать рассудком и чувствовать костями — совсем разные вещи.
— Силы горние, помогите нам! — донесся еле слышный, но отчетливый шепот Сиунтио: старый ученый, должно быть, тоже ощутил действие чар.
Ильмаринен пробормотал себе под нос что-то совсем не похожее на молитву.
Даже крысы заметались в клетках. Ловкими — но недостаточно ловкими — лапками они пытались отворить дверцы. Старшая крыса пищала от испуга. Младшая пыталась зарыться в набросанную на дно клетки солому.
Пекка не сердилась на зверька: ей тоже хотелось спрятаться куда-нибудь. То заклятие, что сплела она когда-то, что заставило ее двинуться по становой жиле исследований, никак не могло сравниться с нынешним. Ей пришло в голову, что какой-нибудь чародей во времена Каунианской империи или долгую эпоху смут после ее падения мог читать подобное заклятие. Если это и случилось, тот чародей не пережил эксперимента — как принято было выражаться в древности, не сумел сдержать вызванного им демона. Устаревшая терминология всегда вызывала у Пекки улыбку… до сего дня. Сейчас в голове у нее билась одна мысль: «Я с ума сошла, раз пытаюсь сотворить подобное».
Чародейка резко мотнула головой. Это мир вокруг нее сошел с ума. Сама она пребывала в здравом рассудке. Во всяком случае, надеялась на это.
Она продолжала читать заклинание. Чары уже дошли до той стадии, когда попытка прервать их действие привела бы к последствиям еще более ужасным, чем те, какие волшебница и ее коллеги стремились вызвать — поскольку предпринятые ими защитые меры были бы в этом случае бесполезны.
«Не наделай глупостей», — всегда говорила она себе, прежде чем творить волшебство, а не разрабатывать заклинания. Свои способности практикующего чародея Пекка оценивала здраво. И, поскольку знала свои пределы и понимала, что готова переступить их, была особенно осторожна. Позволить себе оступиться она могла не более, чем прервать ритуал на середине.
— А-а… — выдохнул Ильмаринен.
Занятая чтением, Пекка не сразу поняла, что заставило старого ученого нарушить молчание. Но миг спустя и она увидала протянувшуюся между клетками тонкую струйку живого света. Она не улыбнулась — времени не было, — но немое ликование охватило ее душу. Теория предсказывала спонтанное выделение энергии. До сих пор все шло согласно расчетам.
Кроме того, теория предсказывала, что выделение энергии будет нарастать. Световой луч становился ярче с пугающей быстротой. Пекка волей-неволей прищурилась, не в силах терпеть этот блеск. Какая-то из крыс — правая или левая, не понять — пискнула в ужасе.
Если опыт не завершится в ближайшие секунды, бушующий свет сожжет лабораторию. Пекка зажмурилась так крепко, как только могла, но блеск все прибывал. И отвернуться нельзя было — если только не отвернуться с этим от мира живущих. Запахло грозой, будто огненный луч жезла прошил воздух над ухом чародейки. К несчастью, вызванные заклятием Пекки силы были не столь ничтожны.
На краткий ужасающий миг в лицо чародейке пахнуло жаром, таким жаром, что доменная печь показалась бы полярной пустошью. Потом грянуло, да так, что Пекка едва устояла на ногах. Оконные стекла лаборатории вылетели от удара, осыпав лужайку осколками.
…Тишина. Покой. «Я жива, — подумала Пека. — Надеюсь, никого не порезало стеклами. — И потом: — Профессор Хейкки будет в бешенстве, что я повесила замену окон на факультетский бюджет». Мысль эта была такой нелепой, что чародейка невольно хихикнула… хотя опасалась оказаться провидицей.
Сквозь выбитые окна в лабораторию ворвался свежий воздух, запахи молодой травы и распускающихся цветов. Но вместе с ними ноздри Пекки уловили резкую вонь разложения. Так или иначе, опыт завершился.
— Посмотрим, что у нас получилось, — отозвался Ильмаринен на невысказанную мысль.
Пекка шагнула к клетке, где прежде сидела старшая крыса. В определенном смысле она там и осталась. Чародейка кивнула сама себе, глядя на гниющий трупик, и перешла ко второй клетке, где сидела — прежде — крыса молодая. Теперь там не было ничего, кроме соломы и пары завалявшихся зерен.
— Поздравляю, моя дорогая, — промолвил Сиунтио. — Этот опыт повторяет ваш эксперимент с двумя желудями — повторяет и углубляет. А благодаря улучшенной формуле заклятия и жизненной энергии крыс — подтверждает, что мы в силах использовать данный процесс для получения магической энергии. И это еще не конец.
— Расходящиеся ряды, — проворчал Ильмаринен. — Да уж, разошлись.
— О да, — прошептала Пекка, не в силах оторвать взгляда от клеток. — Одна крыса миновала отведенный ей срок, другая вернулась к началу своего пути и раньше того. — Она ткнула пальцем в пустую клетку. — Где она теперь? Существовала ли вообще? Каково это — оказаться вот так вырванным из ткани бытия?
— Хотите выяснить? — поинтересовался Ильмаринен. — В смысле — на личном опыте?
Пекка содрогнулась всем телом.
— Силы горние, нет!!!
Еще один долгий день в череде нескончаемых дней. Слезая с подводы, которая возвращалась в город с дорожных работ, Леофсиг вяло подумал, что ему следовало бы подыскать иное место. Хотелось заглянуть в баню и освежиться, но сил сделать крюк в пару кварталов решительно не оставалось.
— Домой, — пробормотал он себе под нос. — Жрать. И в койку.
Ничто другое его сейчас не интересовало. И в первую очередь — сон. Он вполне мог повалиться и задремать прямо на мостовой, если бы не знал, что альгарвейские жандармы примут его за пьяного и поднимут пинками.
Шаг за шагом он сумел добрести в конце концов до дверей родного дома, но, уже постучавшись, услышал за дверью какой-то шум. Юноша насторожился. Все непривычное могло представлять собой угрозу — для него или для всей семьи. Если, например, к Сидроку вернулась память…
Кто-то услыхал стук, невзирая на гомон: поднялся засов, и Леофсиг смог отворить дверь. На пороге стоял Сидрок. По мясистой физиономии его расплывалась непривычная счастливая ухмылка.
— Я наконец сделал это! — объявил он.
— Ну и молодец, — отозвался Леофсиг. — А что? Если то, о чем я подумал, надеюсь, она хорошенькая?
