«Кабы такие обеды бытовали за Евфратом, не скиталось бы племя Авраамово по свету, – мечтал дядя Леня. – Скажу больше, если б Адам с Евой так питались, не взглянули бы на чертов фрукт – по сей день жили бы в раю»…
И верно, знал бы Туз об этих успехах, так вернулся, возможно, с полпути. Но Будда завел его в эдакие дали, которые и в самых жутких пророческих снах не видели праотцы библейские.
Большой умный дом
Грибников набралось много – полный 707-й «Боинг». Рядом сидела дама, сразу привлекшая внимание размером ноги, а потом и общим, отчасти скрытым черным платьем. Кажется, в каких-то сусеках судьбы еще остались про запас новые знакомства. «Тоже по грибы?» – спросил Туз. «У меня их куры не клюют», – отвечала она с вызовом.
Ее звали Урсула Мюллернеллер, шведская подданная, но проживавшая в своем доме на берегу Тихого океана, неподалеку от Акапулько. Имя и фамилия, в которых сквозил балтийско- скандинавский хлад, неважно сочетались с теплым и беззаботным названием мексиканского городка. Все же над облаками Тузу удалось пронять ее девятым валом. «Асемос амор, – шептал он на ухо. – Сотворим любовь в авионе»…
Едва барахтаясь в волнах, Урсула откликалась прерывисто, словно захлебывалась: «Не против. Но прямо с похорон. Боюсь Бермудского треугольника. После»…
Однако до Майами все туалеты были заняты. А потом Туз отвлекся, разглядывая Мексиканский залив. Опасное изобретение – самолет. Всего за десяток часов в небесах человек не способен уяснить, как далеко его забросило, – в совершенно новый свет.
Урсула то вспыхивала, то угасала, как маяк на прибрежной скале, и что-то сочиняла, занося в блокнот левой рукой, направляя карандаш к себе, сверху вниз, как инопланетянка. Никогда прежде Туз не замечал, чтобы люди писали таким манером, и уяснил, наконец, сколь глубока пропасть меж цивилизациями. К обеду Урсула умылась и переоделась, представ в латинском образе – лавровое платье, маслиновые глаза и грудь, подобная юбилейным рогам изобилия. Она нервно вскрыла все упаковки, но к еде не притронулась.
«Богиня, дьоса! – приговаривал Туз, откупоривая вторую авиабутылочку джина. – Мы в перелетном раю». И нежно дул ей в ухо.
«Все! – встрепенулась она. – Эпитафия и траур окончены! Я только что с кладбища. Ты был на острове посреди Сены? Ну, как можно посетить Париж и не побывать в этом дивном месте? О, до чего там уютно! А какие надписи на плитах! Крумиру, например: “Он умер от огорчения через десять дней после своего хозяина”»…
«Как? – не понял Туз. – Кладбище рабов? И кто же такой Крумир?»
«Ах, ты не знаешь! – рассмеялась Урсула. – Это кот! Там покоятся в мире множество собак и кошек. Есть лев, пантера, слон, дюжина попугаев, три кобры, четыре голубя и гусь. А я хоронила мою руконожку по имени Ай-ай! – смахнула слезу. – У меня много любимцев. Для них купила лучший участок под тремя каштанами. Хотелось бы лежать рядом, – значительно взглянула на Туза. – Ты похож на рыжего зверька – назойливый, но привлекательный! Хочешь в мой зверинец?»
«Ну, вот повезло, – подумал он. – Безумная миллионерша!» И не стал носом крутить, гордо отказываться. Почему бы не побывать в инопланетном зверинце? Подмывало, конечно, спросить, в качестве кого, но воздержался, надеясь, как всегда, на лучшее.
С пересадками уже в ночи они прибыли в ее поместье на берегу Тихого океана. Туз заметил, что дом огромен и непонятен, как Бермудский треугольник. В саду слышалась ночная жизнь мелких, судя по всему, тварей.
В постели очутились стремительно, но Урсула успела нацепить зачем-то прищепку на нос. Изъяснявшаяся басом, запищала, как цыпленочек: «Ах, какая совместимость! Я чувствую себя такой маленькой! Будто вообще меня нет!»
«Ну, не такая уж и маленькая, – думал Туз. – В щелку не закатишься»…
И тут она исчезла – ускользнула из рук, точно канула в невидимую пропасть. Оставшись в крайне глупом одиночестве, Туз не знал, что предположить. Может, заснул внезапно, впал в краткое забытье? Пока изучал странный воздушно-водяной матрац и заглядывал под подушку, в дверях появилась, хохоча, мокрая Урсула, уже без прищепки: «Забавно?! Это ахтерлюк! Специальный агрегат, настроенный на мой оргазм! В нужный миг падаю в бассейн! Придает остроты чувствам»…
На утро в спальне Туз рассмотрел столь мощные узлы и орудия ублажения, с которыми и не подумал бы состязаться. Один их вид неволил содрогнуться. «Но пойми, хочется живого, а временами и животного секса, – улыбалась Урсула. – Механика, конечно, хороша, но холодна, не вполне угождает»…
Ее дом был полностью автоматизирован. Умный, смышленый – сам все делал, как надо, без кнопок и рычажков, но по какой-то программе. Туза поразил один из унитазов второго этажа, определявший вес присевшего и объем испражнений. Он сообщал все данные на трех языках, а затем исполнял бравурный марш. Разве что духовность не измерял, зато реагировал по китайскому методу на запахи, меняя цвет и указывая на неверное питание. От Туза краснел и заливался пожарной сиреной. Кроме того, был оснащен вакуумным «лимпиадором», насильно очищавшим прямую кишку. После этой процедуры уже ничего не хотелось.
Повсюду в доме тянулись лесенки-чудесенки, то есть эскалаторы. Встав на один, можно было с короткими пересадками объехать часа за полтора почти все комнаты. Как-то Урсула застигла Туза на этой подвижной поверхности и не отпускала, пока не вернулись с половой экскурсии на прежнее место. С тех пор, позабыв о своем ахтерлюке, стремилась к близости на всякого рода лестницах. Туз ознакомился с каждой ступенькой парадной. Побывали на винтовой в подвале, на стремянке в чулане, на потайной в левом крыле дома и даже на пожарной вовне. В общем, дни проходили весело.
Дело было, похоже, на Великий пост, во время католической кварезимы, яростно соблюдаемой Урсулой.
«У здешнего солнца совсем иной вкус, чем у европейского», – говорила она, отказываясь от всякой пищи, и вкушая одного Туза – на завтрак, обед и ужин. «Насыщай меня! – умоляла. – Ты моя прана! Я питаюсь только тобой!» Конечно, его подмывало встать среди ночи и проверить, так ли это, да сил не было. Он спал без задних ног на укачивающей в разных режимах кровати, как препарированный, с прочищенными кишками, труп. Уже ощущал себя частью дома – только Урсула мигнет, и поехали по всем отсекам, с нулевого этажа до крыши.
Правда, в одну комнату доступ был закрыт. Вспоминая Синюю Бороду, Туз и сам старался держаться подальше. Мало ли, какие внутри причуды?
Впрочем, вскоре Урсула показала, что там творится. Это была студия с прозрачным потолком, где она создавала зримые модели психофизических состояний человека. Их заказывали клиники и отдельные клиенты. Туза глубоко поразили «истерия», «оргазм» и «шизофрения», похожая на редкий в ту пору сотовый телефон, наполненный внутренними голосами. От зеленой с прожелтью пластилиновой «тоски» едва не стошнило, и на «похмелье» он категорически отказался взглянуть. А посреди залы возвышалась, как статуя Свободы, модель климакса из мутного стекла и титана – в четырех измерениях. Внезапно рдела, накаляясь до испарины, и тут же отключалась, проваливаясь в черную дыру.
«Но труд всей моей жизни еще не окончен, – призналась Урсула. – Это модель чистилища»…
Работая над ней, она сказочно разбогатела, запатентовав как побочный плод машину по переработке мусора. Тогда же купила дюжину гектаров мексиканской земли, на которой построила умный дом. Более всего многомерностью и неописуемостью он напоминал то, что явилось когда-то пророку под видом Славы Господней.
Треугольный, но в то же время колесообразный. Да разве расскажешь о нем лучше Иезекииля – вид колес и устроение их – как вид топаза, и подобие у всех четырех одно; и по виду их и по устроению их казалось, будто колесо находилось в колесе… И крылья его сверху были разделены, но у каждого два крыла соприкасались одно к другому… А над сводом… было подобие престола по виду как бы из камня сапфира… И сияние было вокруг него…
Увы, слишком умный этот дом имел склочный характер. Невзлюбил Туза – выпирал где ни попадя порожки, уклонял ступеньки, отключал свет под носом и не откликался на голос. Ущемлял то остановкой эскалатора, то внезапным закрытием двери по лбу, то кипятком из душа. А на стене кинозала вспыхивал время от времени зловещими письменами – мене, мене, текел, упарсин! Похоже, он считал Урсулу своей невестой. По-испански дом – «каса», а женитьба – «касамьенто», где привесок «мьенто», означает не что иное как образ мыслей, желание и волю. Короче, по своей программе дом желал хозяйку, а Туза хотел спровадить куда подальше.
Несмотря на пристрастие к технике, Урсула искренне любила все живое – особенно мелких форм и сатанинского облика. В саду среди плодоносящих фиг веселились сплошь карликовые – гиены, долгопяты и щелезубы, муравьеды и броненосцы, летучие вампиры и черные ревуны, мангобеи и краснозадые мандрилы, электрики, ветеринары и собственно садовники.
Не говоря дурного слова, Туз избегал этот вертоград. Но во время солнечного завтрака в беседке, когда руконожка-сын Уй-уй залез длинным пальцем ему в ухо, добравшись до среднего, не стерпел и высказался о рае в шалаше и адских дворцах. Урсула, кажется, не поняла намека, но произнесла загадочно, будто с подарком за спиной: «Ад в пятом измерении, а рай сразу в двух – в шестом и седьмом. О них достаточно сведений, а вот чистилище – место темное во всех смыслах. Что ты знаешь о нем?»
«Ну, открыто около семи столетий назад Дантом, – задумался Туз. – Там вроде не так уж плохо. Хотя, наверное, скучно, серо, однообразно»…
«Общие места, – поморщилась Урсула. – Я уйму денег пожертвовала Ватикану на исследование чистилища как четвертого измерения. Там обитают души животных. Всегда надеялась успокоиться среди моих зверушек. После смерти любимого лапундера уже намылила веревку, но заглянула напоследок в свежую газету. Представь, что я узнала, – церковь отменила чистилище как загробную сторону света! Упразднили, козлы, решением собора. Я была в бешенстве, но вскоре поняла – Ватикан близок к истине. Чистилище здесь, в этой жизни. Пройдя ее до половины, я очутилась в сумраке, – сделала она значительную паузу. – То был климакс! – И тень дурных воспоминаний скользнула по челу. – О, как там скверно! Но ты вывел меня по лесенке. Ах, эти спуски и восхождения! – прикрыла глаза и выпростала из-за спины руки. В одной был марципан, в другой – отбивная. Не взирая на солнце, немедля их проглотила.
«Наверное, это самое значительное, что совершил я в жизни», – размышлял Туз. Впрочем, этим его дары не кончились.
С первого дня в умном доме он чувствовал себя неловко, будто где-то чего-то чесалось. А после взгляда на модель тоски зуд окреп, и при внимательном осмотре обнаружился один из упомянутых стариком Гией «неприятных сувениров» – «мирские захребетники», как говорили в старину, весьма гнусные твари. Когда-то давным-давно они уже гостили пониже живота. Тогда близ буддийской ступы он спал в чужом мешке, пил часто и редко мылся в арыках, так что вернулся домой, как говорят латины, «мальакомпаньядо» – в плохой компании. Кто знает, чем занимались эти существа в Каракалпакии на развалинах древнего Хорезма? Возможно, поджидали именно Туза. Или переметнулись от Мими на память? В пустыне вели себя мирно, а в Москве, не понимая, куда их занесло, начали зверски кусаться. Истребить удалось, сплошь побрившись и едва не спалив себя керосином.
Слово керосин воскресило беседу с Кончитой о важной основе «кер». Но Туз отмел подозрения. Больше занимало, какой они породы – шпанские, галльские или нидерландские? По безбожности укусов, скорее всего, из Амстердама. Ну, коли обычные вши заводятся от тоски и неуверенности, то по какой же причине лобковые? Может, от чрезмерного веселья и национальной неопределенности? И пока ломал голову, Урсула неистово, припадочно зачесалась – приседала, подтанцовывая и крутясь на месте, будто за хвостом. Точно как сенбернарша у знакомых. И смех, и грех. «Ничего веселого! – мрачнела она. – Что за напасть такая?!» Туз уже собирал пожитки, но, разглядев все через лупу, Урсула умилилась до слез: «Пьехос де пубис! Малютки! Чуть больше миллиметра, а живые. Тут у меня для них вселенная»…
«Что значит имя, – подумал Туз. – Пьехос де пубис! Хоть поэму пиши. Услыхала бы по-русски, так не радовалась бы». И предложил, если нет керосина, применить для пробы бензин. Вот когда Урсула всерьез разгневалась. Все-таки умудрился вывести не только из климакса, но из равновесия вообще. «Асесино! Убийца! – всхлипывала, снимая площиц пинцетом и бережно пересаживая в хрустальную бонбоньерку, – Откуда такая жестокость?! Неужели все русские таковы?» Тем же днем заказала уютную банку из увеличительного стекла, чтобы наблюдать за их частной жизнью. Хотя Туз сомневался, перенесут ли малютки разлуку с лобком. «Хорошо, что чистилище вовремя прикрыли, – думал он. – А то, глядишь, и там бы встретились»…
Ой, да признаться, все это – грубая шутка! Ну, почесались на нервной почве. А «мирские захребетники» понадобились только для того, чтобы в ряду великих слов с тремя буквами «к», «е» и «р» заслуженно помянуть керосин… «Керидо! Дорогой! – растолкала среди ночи Урсула. – А чем же их кормить? Может, есть сухой корм в магазинах?»
Конечно, она была гениальна, со всеми последствиями. Явно исповедовала буддийскую ахимсу – непричинение вреда живым существам. И Туз очень надеялся, что купит самого Будду на мусорные деньги, хотя бы из благодарности за новых питомцев, не говоря уж об избавлении от чистилищных уз. Но Урсула нежданно обиделась, сказав, что не предполагала такую корысть в русских. Честно говоря, Туз и сам дивился, обнаружив признаки корысти, поскольку после отказа заметно охладел к Урсуле.
Завершилась сорокадневная кварезима, шутки кончилис, ь и отношения разладились. Он подолгу плавал в океане и гулял по длинному выгнутому дугой пляжу, где сновали крабы, ступали пеликаны и выползали из прибрежных зарослей под солнце игуаны, стремясь насытиться открытой пастью праной. Ах, как ритмично накатывали волны, рождая поэтический размер.
Пляж пресекала выступавшая в океан скала, под которой виднелась убогая хижина. Хотелось дойти до нее, но Урсула, приглядывая с балкона, возвращала трубным сигналом, вроде пароходного. «Ничего интересного в этой чосе, – кивала потом в сторону хижины. – Живет одна моя кузина. Да не совсем кузина, а так называемая»…
Но день за днем Туз уходил все дальше. Урсула начала новую модель «меркантилизм» – нечто бесформенное из песка – и не успела или не захотела остановить его вовремя.
