Фердулф отшатнулся, будто его ударили. Как бы бессердечно ни звучали слова бога вина, в них-то и содержалось, по мнению Джерина, нечто в действительности полезное. По крайней мере, Фердулф теперь точно знал, что не может положиться на Маврикса ни в чем, тот породил его — вот и вся радость.
Как бы там ни было, эта отповедь привела маленького полубога в ярость.
— Ты не можешь мной пренебрегать! — вскричал он.
Потом подпрыгнул, взмыл в воздух и понесся к Мавриксу, словно разгневанная стрела.
В правой руке ситонийский бог держал прут, обвитый плющом и виноградными листьями, с сосновой шишечкой на конце. Этот тирс казался безобидной игрушкой. Однако в руках Маврикса он являлся более страшным оружием, чем любое самое длинное, острое и тяжелое копье в руках воина-человека.
Маврикс огрел Фердулфа прутом. Тот завыл и упал на землю.
— Ребенок, досаждающий своему отцу, получает, как и положено, трепку, — сказал бог полубогу.
Фердулф, привыкший превосходить в возможностях всех окружающих, вновь взлетел в воздух и бросился на отца:
— Ты не можешь так со мной обходиться!
— О, еще как могу, — ответил Маврикс и снова хлестнул сына прутом.
И вновь Фердулф шлепнулся оземь, и в этот раз сильнее, чем в предыдущий.
— Ты должен понять: несмотря на то, что я пришел на твой зов, ты не имеешь права показывать мне свой норов… ни сейчас, ни когда бы то ни было.
Фердулф скулил, совершенно подавленный. Настороженно, как длиннозуб, Маврикс наблюдал за своим отпрыском. Слабый, но отвратительный запах винного перегара, мешающийся с миазмами перманентного блуда, исходил от него. Джерин дернул носом.
Медленно, постанывая, Фердулф сел.
— Зачем ты явился на мой зов? — спросил он полным отчаяния голосом. — Я надеялся, что ты увидишь меня и ощутишь хоть какую-то гордость. Я надеялся…
Он помотал головой, словно бы прочищая мозги.
— До чего же наивное маленькое создание, — сказал Маврикс, отчего Фердулф опять заплакал.
Ситонийский бог повернулся к Джерину:
— Я думал, он наберется ума, живя рядом с тобой. Для смертного ты достаточно благоразумен.
— Хотя он и полубог, ему всего лишь четыре года, — заметил Джерин, скрывая собственное удивление.
Похоже, Маврикс адресовал ему нечто, отдаленно напоминающее похвалу.
Фердулф тоже это сообразил, что ему не понравилось.
— Как ты смеешь разговаривать с этим… с этим человечишкой приветливей, чем со мной?
— Смею, потому что я бог. Смею, потому что я твой отец, — спокойно отозвался Маврикс.
Судя по всему, Фердулф раздражал его много больше, чем Джерин. Черные глаза-пропасти буравили малыша.
— А как смеешь ты докучать мне расспросами?
— Я плоть от плоти твоей, — ответил Фердулф. — Если я не имею на это права, то кто же?
— Никто, — изрек Маврикс. — А теперь помолчи.
Фердулф попытался заговорить, но лишь бессвязно запищал и захрюкал. Однако на Джерина даже это произвело впечатление. Ибо, приказывая молчать простым смертным, Маврикс добивался абсолютнейшей тишины. Видя, что бог вина относительно расположен к нему, Лис спросил:
— Владыка сладкого винограда, какую помощь ты мог бы оказать мне в борьбе против Элабонской империи?
Тут затих и Фердулф. Он, не пылавший большой любовью к империи, тоже хотел это знать.
Маврикс, кажется, обеспокоился. Это встревожило Джерина. Трусость Маврикса укоренилась в легендах. Но лицо бога, похоже, выражало не страх. Скорее смирение. И это встревожило Джерина еще больше.
— Я способен на меньшее, чем ты можешь надеяться, — произнес наконец Маврикс. — Если бы я был способен на большее, неужели ты думаешь, что я бы не расстарался для прекрасной Ситонии, вместо того, чтобы стараться для какого-то дикого и неприглядного края, где не растет виноград и еще много чего?
— Но… — Джерин покачал головой. — Вы, ситонийские боги, по-прежнему во многом связаны со своей страной, тогда как боги Элабона едва ли вообще замечают наш мир. Чтобы привлечь их внимание, приходится буквально кричать.
Маврикс кивнул:
— Это так. И даже когда они обращают на вас свое внимание, от них обычно нет никакого проку.
Он презрительно фыркнул.
— Возможно, — сказал Джерин, не желая вступать в открытый спор с ситонийским богом вина и плодородия.
Когда он призвал Бэйверса, элабонский бог сделал для него больше, чем Маврикс. Но в любом случае ему сейчас хотелось узнать о другом.
— Если ситонийские боги постоянно внимательны к этому миру, тогда как элабонские нет, то как получилось, что элабонцы, — он внимательно следил за тем, чтобы не сказать «мы, элабонцы», — так долго правят вашей землей?
— Это обоснованный вопрос… болезненно обоснованный вопрос, — сказал Маврикс. — Лучший ответ, который я могу дать, заключается вот в чем. Народ Ситонии, весьма щедро одаренный своими богами, явно лишен дара самоуправления. Элабонцы же, напротив, почти ничем заметно не одарены… кроме умения управлять. Нужен более сильный бог, чем любой из известных в Ситонии, чтобы объединить людей этой страны.
Джерин разочарованно покивал. Слова Маврикса полностью соответствовали тому, что говорили имперские чародеи.
— Так ты ничего не можешь сделать? — спросил он в недоумении.
Какой тогда толк от немощного бога, особенно от немощного бога плодородия?
— Я уже сделал для тебя все и даже больше, — ответил Маврикс. — Без моего сына, которому, кстати, уже разрешается говорить, у тебя не было бы никаких шансов отразить натиск Элабонской империи. С ним у тебя эти шансы есть. Однако в материальном мире нет ничего надежного. Ни для богов, ни для людей. Не будь самодовольным, не будь слишком самонадеянным, эту битву ты можешь и проиграть.
— Ты говоришь загадками, — упрекнул его Джерин. — В манере Байтона, хотя мне казалось, что ты его презираешь.
— Разумеется, — ответил Маврикс, презрительно кривя губы. — Но как можно говорить о чем-то с уверенностью, когда не знаешь, что ждет тебя впереди?
Джерин подумал, что, возможно, ему стоит поехать в Айкос за советом прозорливого бога. Сдается, когда Дарен предложил ему это, он совершил ошибку, не прислушавшись к словам сына. А теперь непонятно, как ему удастся (и удастся ли вообще) оставить на время войско, чтобы попробовать разгадать очередной запутанный стих прозорливца.
— А что я должен сделать, чтобы изгнать империю с северных территорий? — спросил Фердулф.
— Не знаю, — ответил Маврикс. — Не имею ни малейшего представления. И по правде говоря, мне нет до этого дела. То, что находятся сумасшедшие, цепляющиеся за землю, где не растет виноград, выше моего понимания. — Он повернул голову к Фердулфу: — Думаю, ты справишься… если, конечно, не случится обратное. — Из груди его вырвался вздох. — По некоторым причинам ты как мой отпрыск меня удручаешь. Наверное, в том виновата смертная женщина, которая тебя родила.
— А ты сам никогда не бываешь ни в чем виноват? — спросил Фердулф. Эта мысль посетила и Джерина, но он счел благоразумным держать ее при себе. — Когда все выходит по-твоему, это делает тебе честь. Когда же что-то не ладится, то всегда виноваты другие.
— К примеру, ты, мой очаровательный малыш, полностью виновен в том, что у тебя такой дурной нрав, — возразил сыну Маврикс, лишний раз, по мнению Джерина, доказав, что он, пусть и будучи очень важным богом ситонийского пантеона, не замечает многого из бросающегося в глаза или попросту очевидного.
Тут Фердулф разразился площадной бранью. В свое время Джерину доводилось слышать немало
