закрывала ладонями лицо, а молодые люди изо всех сил старались сфотографировать красивую женщину.
«Мальчики, позвольте представить моего мужа, — Анна с пафосом про тянула руки в сторону Ю.Б., — гражданского мужа, но постоянного и пока, надеюсь, верного. Разрешение на съемку спрашивайте у него, а гонорар гоните мне…»
Фотографы катали их на лодке по заливу с заездом в парк и на острова. Смеялись, пили пиво и фотографировались. Сидели у костра…
Внезапно Ю.Б. перестал видеть окружающее. Он видел Анну всем своим панорамным зрением. Споткнулся. Чуть не налетел на мамашу с ребенком. Остановился. Встряхнул головой, обхватил голову руками. Сделал глубокий вдох, выдох. Еще раз. И еще. И вновь пошел в сторону Крепостной улицы.
Ю.Б. шел по Замковому мосту. Моросил дождь, продувало. Он все же поднялся на смотровую площадку башни Олафа и повернулся лицом в сторону Финляндии. Вдали шевелились верхушки сосен. И над ними кружили черные вороны. Но даже сильный обруч не мог приблизить его к Анне. Он стал рассматривать людей внизу, заглядывал в близкие для него окна домов и гостиницы на берегу залива, смотрел на проезжающие по двум мостам автомобили и на поезд на железнодорожном мосту, любовался приближенными обручем безлюдными островами, смотрел на серую крышу старого дома, где он когда-то жил, и на черные деревья прозрачного парка.
Матти редко вспоминал детство и быстро пролетевшую юность. Его воспоминания чаще уходили в короткий период всевидения, насчитывающего двести сорок два дня, или пять тысяч восемьсот восемь часов, включая часы ярких сновидений. Он мог просмотреть события любого из этих дней. Мог вызвать в памяти сны. Мог задержать взгляд на заинтересовавшем его персонаже за столиком в ресторане «Эспила», на гирляндах алых пеларгоний над входом в вокзал, на каких-то мелких деталях на борту торгового судна в Салаккалахти, на гранитных фигурках зверей и птиц, украшающих фасады городских зданий, на колоннах и арках Художественного музея, на страницах «Суомен Кувалехти» или на фотографических карточках из семейного фотоальбома. Мог настроить движение памяти на любой эпизод мирной жизни. Остановиться, окинуть взглядом с обзором в триста шестьдесят градусов начало и конец Торккелинкату, площадь Красного Источника и палатки торговцев, сверкающие автомобили у входа в Объединенный банк, витрины, вывески и окна, лица и спины беспечных горожан, прогуливающихся в зеленом парке, белые стены Городской библиотеки Алвара Аалто, шпиль кафедрального собора. И долго смотреть цветное кино, выбирая самые интересные сюжеты. Но в последние дни непрерывных бомбардировок, артобстрелов и танковых атак память стала неуправляемой. Память собственных глаз, многократно усиленная силой обруча, жила только настоящим ужасом войны. Глаза видели мерзлую землю, осколки камней, бетона и куски арматуры, отстрелянные гильзы и пустые патронные ящики, заваливающийся бруствер и разлетающиеся щепки сосновых бревен, спины, ноги обезумевших резервистов, пытающихся врыться в неподдающуюся землю, вихри огня, извергаемого русскими огнеметами и неисчислимое количество черных воронок, черных танков и мертвых тел русских и финских солдат. Глаза видели, как взрывные волны бросают тело солдата туда-сюда, как русские пули впиваются рядом в землю, поднимая земляные фонтанчики, видели, как сползает на дно окопа парень из Хонканиеми с залитым кровью белым лицом, видели, как орудие танка разворачивается и сотрясается от выстрела, а русский солдат резко распрямляется, подпрыгивает и заносит далеко назад руку с зажатой гранатой. Падает на спину, высоко вскидывая левую ногу в сером валенке, сраженный точным выстрелом в грудную клетку, защищенную только тонкой шинелью и грязным маскхалатом. Граната взрывается, отрывая солдату руку по локоть. Убивает и калечит еще троих русских в белых накидках, так и не преодолевших проволочное заграждение. Глаза выбирали новую цель. Руки не поспевали за глазами. Глаза были главным органом в военном ремесле убийства и выживания. Он сидел на дне окопа, запрокинув голову с закрытыми глазами, и ждал, когда подойдут русские. Мороз не давал заснуть. Тело промерзло до позвоночника, живот закаменел. Казалось, что живут только глаза, кости и бухающее сердце. Справа, над блиндажом, возвышалась черная глыба гранита-раппакиви. «Гнилой камень». «Порфировый гранит, богатый ортоклазом», — мелькнуло в голове. Черные обрубки сосен уткнулись в белые точки звезд. Мерцающий белый свет на мгновения закрывали крылья русских бомбардировщиков, несущих груз для города, где он родился девятнадцать лет тому назад. Пахло Рождеством и костром. Матти снял меховые рукавицы, подул на пальцы и просунул руку под тулуп. Нащупал неподдающуюся пуговицу на нагрудном кармане, долго боролся с ней и наконец достал последнее письмо от Энни, датированное десятым числом этого месяца. Поднес письмо к лицу и вдохнул бумажный запах. Смотрел на мятый конверт и молил Бога, чтобы с ней все было хорошо.
Этой ночью они получили приказ оставить практически уничтоженные оборонительные сооружения и стали спешно отходить ко второй линии обороны, перебираясь в темноте через многочисленные воронки, заполненные болотной водой, покрытой тонкой ледяной корочкой, и завалы загубленных сосен. Где-то поблизости была станция Кямяря и железная дорога, которую непрерывно бомбили. Матти, Эрик и еще четверо измученных бессонницей и февральским морозом бойцов заняли точку боевого охранения на небольшой каменистой возвышенности между двумя озерами. За спиной были свои, впереди — болото и русские. Было страшно. До сегодняшней ночи Матти не сомневался в том, что его не убьют. Но когда на носилках пожилые санитары унесли неподвижное тело Юргена, которого Матти знал с детства, Матти осознал, что смерть может забрать и его жизнь. «Еще один день. Если ничего не случится, то все будет хорошо, — загадал Матти и стал подгонять застывшее время. — Быстрее, быстрее, быстрее». Матти оперся о винтовку, поднялся на ноги и стал всматриваться в черно-серые нагромождения заваленных стволов и торчащие обрубки сосен. Все, что осталось от леса после многодневных артиллерийских атак. Со стороны русских доносился непрерывный гул, но никакого движения не было. На дальнем крае болота, над гранитными валунами, возвышалась нетронутая смертью сосна. На верхней ветке Матти увидел ворона. Ворон тоже не спал. Казалось, ворон смотрел в глаза Матти. «Что тебе надо? Разве ты видишь меня? Я вот могу видеть так далеко, даже в темноте, — прошептал Матти. — А ты лучше лети отсюда, если жить хочешь. Я бы улетел». Ворон склонил голову, раскрыл клюв и приподнял крылья. Потом указал клювом в сторону русских, обернулся и стал с любопытством рассматривать Матти. Снова склонил голову, широко раскрыл клюв, оттолкнулся от ветки, нырнул вниз и низко полетел в сторону окопа, блиндажа и Матти. Пролетая над головой Матти, ворон спланировал, сделал круг и полетел на запад. А Матти медленно опустился на корточки, прижал сжатые кулаки к щекам и положил голову на край патронного ящика.
Внезапно он перестал видеть черно-серые очертания окружающих предметов и провалился в цветной сон.
Скрипели уключины. Он склонялся и распрямлялся, склонялся и распрямлялся, а весла скользили по гладкому льду залива. Солнце пекло неимоверно. Пот накапливался в бровях, заливал глаза, струился по вискам и шее, стекал струйками с голой груди на живот. На обнаженных руках выступали прозрачные капельки, набухали, отражая солнечный свет, а потом взрывались, оставляя кровавые воронки. Он слизывал языком соленую влагу над губой и проводил рукой по мокрому лбу. А зеленые деревья на острове, куда Матти направлял лодку, оставались недостижимы. Лодка кружилась на одном месте, переваливалась с борта на борт, а весла царапали лед. К лодке приближались сотни русских и финских солдат с окровавленными глазами, обмороженные, однорукие и безногие. У некоторых вывалившиеся из дырявых животов внутренности примерзали ко льду, и они со стонами отдирали кишки в ледяной корочке. Мерт вецы ползли, опираясь на замороженные культи, и волокли рваные обрубки ног, другие передвигались по-людски, то и дело падая на скользкий лед. Первым приблизился русский солдат в окровавленном маскхалате. Одной рукой он держался за горло, из которого хлестала кровь, другой пытался схватиться за весло. «Возьми нас, парень. Не оставляй. Холодно здесь», — хрипел солдат, сплевывая кровь на голубой лед.
«Убей его. Имеешь право. Он большевик, а значит, наш враг, — сказал ворон, вдруг оказавшийся на носу лодки, голосом Георгия Константиновича. — Пьяная солдатня перестреляла мою стаю, разграбила родовое гнездо, лишила родины. Думал, доживу спокойно в Выборгской губернии. Ан нет. И сюда добралась сволочь большевицкая».
«Так я уже убил его. Он мертвый. Да и вас, Георгий Константинович, похоронили в прошлом году», — ответил, не оборачиваясь, Матти.
«Похоронили, славненько так похоронили, в хорошем месте. В Сорвали. Скромно, но благородно, под стенами Успенской церкви. А я живу в глазах твоих, мой мальчик. Душа моя в обруче твоем, то есть в нашем обруче. Мы смотрим на мир одними глазами, у нас общее зрение, — хихикнул Георгий Константинович, — а значит, и точка зрения общая».
«Как-то странно вы говорите, не как живой», — ответил Матти, одновременно пытаясь вырвать весло из рук мертвеца.
«Да врежь ему хорошенько, без церемоний, — перешел на крик ворон, то есть Георгий Константинович, — врежь по-мужски, как солдат. Врежь, иначе пропадешь!»
Матти медленно приподнялся, освободил второе весло, занес весло над головой и вяло опустил на плечо русского парня. Весло погнулось, как резиновое. В правый борт лодки вцепились пальцы другого мертвеца, и показалась голова Юргена: «Матти, помоги, дай мне руку». Еще один мертвец, с красно-черной нашивкой шюцкора на рваном рукаве шинели, навалился грудью на борт, подтянулся и закинул обрубок ноги на дно лодки. Борт лодки сильно накренился, и Матти плавно и долго стал падать на лед. Холод проник в тело, и Матти заскользил куда-то вниз, пытаясь вцепиться ногтями в зеркальную поверхность холодного льда.
Над ним кружил ворон и кричал: «Береги глаза, парень».
Потом он услышал грустный голос настоящего Георгия Константиновича: «Боже мой, Боже мой, он обречен. Честный мальчик, талантливый юноша. Обречен».
Лед затрещал, по гладкой поверхности разбежались трещинки. Пальцы Матти зацепились за острый край трещины и переломились, как весенние сосульки. А Матти перестал скользить и увидел свое тело со стороны, в центре вращающегося рисунка на серой поверхности льда. Рисунок напоминал паутину или мишень. Маленький распластанный человечек в центре гигантской паутины или мишени превращался в ледяную скульптуру. Огромная черная тень накрыла рисунок и с воем приблизилась к ледяному человечку. Раздался взрыв.
Матти проснулся. Он сидел в оцепенелости в том же положении, положив голову на край ящика. Земля тряслась от взрывов. Началось. Волна взрывов надвигалась со стороны оставленной ночью оборонительной линии. Захлестнула их огневую точку, накрыв блиндаж и окоп, и пошла дальше на запад. Показалась русская пехота. Матти видел, как заняли позиции все бойцы их маленького отряда, но ничего не слышал. Уши крепко заложило. Начался бой. И длился не более часа. Перед первым выстрелом, согревая дыханием негнущиеся пальцы, Матти подумал: «Конец. И совсем не страшно».
Еды было много, но ворона заинтересовала покрытая инеем полоска, закрывающая самое вкусное. Ворон переминался на лапах, поднимал клюв и осматривался. И снова принимался за работу. Тянул изо всех сил эту несъедобную полоску, вонзая когти в замороженную человеческую плоть. Наконец ворон сорвал с человеческой головы инородное тело, победно огляделся. Но оценить его победу было некому. Ворон обронил предмет. И вернулся к застывшим глазам.
Примечания
1
Valtion Patruunatehdas (фин.) — Государственный патронный завод, Финляндия.
2
«Спеши медленно», или «Тише едешь — дальше будешь».
3
Suojeluskunta Yhdistys (фин.) - охранный корпус.
