Они приехали из Каира, из Тель-Авива, Порт-Саида, Суэца, Акабы, Ларнаки, из каждого порта и города Ближнего Востока, положение которых позволяло им вовремя пробиться в Синаи. Их лендкрузеры и лендроверы мчались с грохотом по шоссе из Эйлата и Порт-Тофика, нагруженные водой, бензином, спутниковыми передатчиками и журналистами. Их первоначальные высокомерные намерения проигнорировать то, что не могло быть названо иначе чем тошнотворным и скандальным трюком, были преданы забвению — стоило Си-Эн-Эн дать понять, что компания собирается освещать это событие. Всё, целиком, в прямой трансляции — не только попытку воскрешения, но и саму сцену утопления. Вживую — с момента, когда будут открыты краны, и до момента, когда выловят из воды мокрое безжизненное тело.
Если уж Си-Эн-Эн будет его освещать, то и они все тоже будут! В 13.00 по времени Нью-Йорка восьмого декабря — кто же станет смотреть в это время что-то другое?!
В Бристоле будут смотреть Кен и Роберт Уоллисы. Будет смотреть тетя Сильвия.
И Элла в своем укрытии тоже будет смотреть…
Она находилась там же, где и всегда, в окружении изгороди из панцирной сетки и дюжины ярко пылающих свечей, под истрепанным навесом, рядом с учениками. Почти рядом: Стюпот сидел на земле, а Элла парила в воздухе, и путы, удерживающие ее, свободно провисли между шестами.
Стеклянный резервуар десяти футов в высоту стоял на своем черном мраморном постаменте за ее загородкой. Спроектированный Иосифом Кириати, архитектором из Эйлата, специализировавшимся на создании подводных обсерваторий, он был возведен бригадой специалистов-аквариумистов и сантехников. Сооружение было залито ослепительным светом, так что вспышки и прожектора трехсот съемочных групп, расположившихся рядом со стадионными трибунами, и огни посадочных полос, которые по приказу Гунтарсона были устроены позади арены, казались мелкими искорками. Сияние, озарившее ночное небо, было видно на 150 миль в округе.
Рядом с резервуаром стоял единственный микрофон. Вокруг платформы, на семь футов ниже ее уровня и на расстоянии десяти ярдов от нее, толпились тысячи журналистов. По рядам гуляла шутка: кто видел фильм Стивена Спилберга «Близкие контакты третьего уровня»? Не правда ли, эта штука похожа на сооружение, где приземлялся перед мировой прессой НЛО? И кто хочет побиться об заклад, что сейчас НЛО не вынырнет из ночного неба, не подхватит Эллу, и не унесет обратно на ту планету, откуда она явилась?..
Они придвинулись ближе, но сотня секьюрити с доберманами и немецкими овчарками заставила их отступить.
Без трех минут восемь Гунтарсон появился из хижины и преувеличенно торжественной поступью преодолел пятьдесят ярдов, отделявшие его от резервуара. На нем был синий махровый халат с наброшенным на голову капюшоном, как на каком-нибудь боксере. На груди сияла золотом эмблема Центра Эллы. Над всем сборищем соткалась атмосфера, возникающая обычно на стадионе перед началом значительного матча — какая там духовная мистерия! Пока Директор шествовал к микрофону, раскланивался перед камерами и махал рукой Элле, казалось, вот-вот грянет из динамиков рок-музыка — но единственным саундтреком к этому оставался гул толпы репортеров, собачий лай, рокот вертолетов над головой и стрекот работающих камер.
Он обвёл их величественным взглядом — и разговоры стихли. Наслаждаясь наставшей тишиной, Гунтарсон несколько секунд сжимал рукой микрофонную стойку, а затем заговорил:
— Вы собрались здесь сегодня, чтобы стать свидетелями союза между известным и неведомым! Я собираюсь войти в это неведомое. Когда вернусь, я буду горд возможностью раскрыть те его секреты, которые сумею узнать.
Мои сегодняшние действия основаны на вере. Вере в чудеса — и в человека, который их творит. Элла, хрупкая, но пылающая неистощимым внутренним огнем, увидит, как я ступлю в тот таинственный мир, который мы зовем загробной жизнью. И Элла же своей страстной молитвой вернет меня обратно.
Я прошу всех вас помочь ей. Вас, кто пришел сегодня сюда, — и вас, жителей мира, наблюдающих за нами. Слейте свои молитвы с молитвой Эллы! Я прошу вас помолиться за мое благополучное возвращение. Но не бойтесь за меня! Не бойтесь, ведь моя душа пребывает рядом с Эллой!
Он повернулся, сбросил с плеч халат и швырнул его на землю пустыни. Съемочные команды прянули вперед, проталкиваясь сквозь ряды собратьев, и собаководы тут же на пару звеньев отпустили поводки своих животных, так что журналистам, нарушившим границы круга, пришлось вернуться на прежние позиции.
Обнаженный, облитый ярким светом, рельефно выделившим мускулистые очертания его тела, Питер Гунтарсон взобрался по алюминиевым скобам на самый верх резервуара и перекинул ногу на внутреннюю сторону. Осторожно нащупав ступеньку, начал спускаться на дно.
Там он встал лицом к Элле, переступая ногами через лежащие на мраморном полу цепи, потом присел, пристегивая стальные кольца к лодыжкам. Каждое из них тремя цепочками было прикреплено к вделанным в пол болтам.
Гунтарсон выпрямился, и сложил ладони перед грудью. Три или четыре секунды он стоял в молчании, устремив взгляд в точку где-то в небе, высоко над головой Эллы. Потом открылись краны.
Вода была приятно теплой. Простояв целый день в открытом баке под солнцем Синая, она нагрелась. Четыре мощных потока омыли его с боков, а еще четыре выпустили свои струи на его голову. Его волосы мгновенно намокли, он фыркнул, сдувая с губ воду, и запрокинул голову, подставляя струям лицо.
Гунтарсон уже чувствовал, как вода плещется вокруг его ног. Он закрыл глаза. Жар от осветительных ламп теперь, когда вода омывала его обнаженную кожу, сделался не таким обжигающим. Он едва удержался, чтобы не запустить в волосы кончики пальцев — как в душе… Банальная ассоциация с утренним душем заставила его передернуться. Рискует ли он сейчас всеми этими маленькими удовольствиями — как и великими наслаждениями? Не только величием жизни, которую ведет на международной арене, но и роскошными мелочами, вроде мыла, ласкающего кожу? И полетом на любимом «Кавасаки 1100»? И чашкой хорошего кофе?..
Имеют ли эти вещи истинную ценность, а если да, то почему он не задумывался над этим до сих пор?
Да, они имеют ценность! И он обязан довериться Элле, которая вернет их ему. Она должна осознать, что будет молиться не только за высокопоставленного Директора Гунтарсона — но и за молодого, талантливого, влюбленного в жизнь Питера!
Вода поднялась до колен. Он пошевелил ногами. Свет резал ему глаза, и он опустил взгляд на его отражение в бурлящем резервуаре. Погрузившись в воду уже до ляжек, он вдруг увидел самого себя — полностью, беззащитно обнаженного. Скоро вода доберется до его пениса — и он всплывет, смешно и неудержимо, а потом погрузится в воду…
Имеет ли Элла, девственная, лишенная воображения, необразованная и замкнутая, хоть какое-то понятие о том, чем он, Питер Гунтарсон, собирается добровольно пожертвовать? Он сложил к ее ногам свою сексуальную энергию, свои экстрасенсорные способности, свою жажду жизни. Может ли он заставить ее понять это? Сможет ли дотянуться до нее?
Он крепко зажмурился, и мысленно закричал: «Я жив! Я жив! Элла, жизнь!» Его мозгу никак не удавалось внятно оформить эти мысли. Как же объяснить ей?! Он начал впадать в панику.
Он уже встречался с таким хаотическим потоком мыслей — когда тонула его мать, а он нырял, чтобы освободить ее ногу из железных челюстей. Она прошла через это, и он ощущал эхо ее чувств. А теперь сам переживал то же самое!..
Вода коснулась его бедер. Форсунки в центре переплета уже погрузились в нее, устремляя галлоны воды потоками к центру резервуара.
Он должен заставить Эллу тоже это почувствовать. Почувствовать ценность жизни. Она должна понимать, за что молится! Она должна знать, как отчаянно ему нужно возвращение к жизни!
Гунтарсон глубоко вздохнул, ища верные слова. Он хотел сказать ей: «Спаси меня! Избавь меня от этого! Выключи воду! Вытащи меня!» Но его паника еще не достигла такой степени неистовства. Он не отступит от своей цели! Он умрет — и оживет вновь!..
Для этого было правильное слово — «Resurgam». Я восстану вновь. Но она этого не поймет! Да и кто поймет? Почему среди всех этих тупых, бессильных разумов, которыми можно было бы пожертвовать, жертвой должен стать именно его — блестящий и оригинальный?! Какая бессмыслица! Знает ли этот мир, чем рискует, позволяя ему пойти на это?!
Вода плескалась у груди. Казалось, теперь она поднимается быстрее, чем раньше…
Они что, действительно собираются позволить ему пройти через это? Жуткий круг пускающих слюни зевак с камерами, микрофонами и софитами, смыкающийся, как стая диких псов. Неужели они настолько бессердечны, что будут просто стоять и смотреть — все до единого?! Неужели никто не прыгнет вперед, и не завернет краны?!
Вода, гонимая мощными струями, колыхалась уже вокруг его плеч…
Нет! Он не может этого сделать! Никто не имеет права ждать этого от него! Он выберется!!!
Вода держала его, когда он отклонился назад и ухватился за ступеньки лесенки, но чтобы дотянуться до них, ему пришлось погрузить в нее лицо почти до самых бровей. Цепи надежно удерживали его лодыжки.
Ему надо освободиться! Он должен выбраться! Иначе он утонет! Он должен вытащить ступни из стальных колец!
Кольца были на скользящих замках-«собачках». Когда он дернулся, они затянулись еще туже. Гунтарсон оттолкнулся от лесенки, выплыл в вертикальное положение и сделал два глубоких, разрывающих легкие вдоха. Потом он перегнулся пополам, хватаясь за лодыжки. Его пальцы яростно заскребли по замкам.
Кольца впились в его плоть. Не было ни единой щелки, куда он мог бы вставить кончики пальцев, никакой возможности заставить их открыться. Из-под браслетов показалась кровь: тоненькие струйки, которые растворялись, становясь невидимыми, вокруг его ног.
Со всех сторон сиял ослепительный свет, как будто он был заключен в стеклянную призму. Ясно ли видят его там, снаружи? Неужели они не могут понять, что он пытается освободиться?! Неужели они так и не соберутся его спасти?!
Гунтарсон дергал за браслеты, пока его легкие не загорелись и не начали разрываться, и тогда он перенес свои усилия на болты. Надо было раньше попытаться! Насколько они могут быть прочны? Наверняка один хороший рывок его освободит!..
Он поставил ступню на мраморный пол, взялся обеими руками за цепочки вокруг правой лодыжки и потянул.
Он почувствовал, как они подались. Это болт ослаб или растянулись звенья?.. Гунтарсон снова потянул.
В его мозгу замелькали, как кадры на оборванной киноленте, образы из его жизни. Он увидел себя в тринадцать лет, скорчившегося под водой у ног тонущей матери, тянущего за
