Стихотворения

За ними — Ветчинник, немножко угрюмый,
Всегда погруженный в мышиные думы;
На свете не мало узнал он скорбей —
Сидел в мышеловке за благо мышей.
Приходит и Свечник, поэт сладкогласный,
Всегда вдохновенный, восторженно-ясный,
Любимый мой Свечник, товарищ и друг…
Как сладок с мышами вечерний досуг!
Ведем разговор мы о разных предметах,
О людях, о том, что прочел я в газетах,
О странах чудесных, о дальних морях,
О сказках и былях, о разных делах,
О том, что халвы есть кусок на окошке,
И даже — о кознях бессовестной кошки.
Стихи свои Свечник читает нам вслух…
Порою же мыши становятся в круг,
Привычною лапкой за лапку берутся,
Под музыку ночи по комнате вьются, —
И, точно колдуя, танцуют оне,
Легко и воздушно, как будто во сне…
И длится их танец, как тихое чудо,
И мыши всё пляшут и пляшут, покуда
Зарей не окрасятся неба края, —
А видят их пляску — лишь месяц да я.

6 февраля 1917

На пасхе

Отрывок из повести

Пасха не рано была в тот год. В сребро-розовой дымке
Веяла томно весна по лесам, по полям и болотам.
Только в ложбинах лежали пласты почернелого снега.
Там, где просохло, рыжела трава прошлогодняя… Брось-ка
Искру в иссохшую траву: и взору, и сердцу отрада!
Мигом огонь полыхнет, побежит, зазмеится, завьется;
Синий, прозрачный дымок от земли подымется к небу;
В синем, прозрачном дымке замелькает серебряный месяц
Узким, холодным серпом, а немного левее — Венера
Вспыхнет и взором зеленым заглянет в самое сердце…
Траву сухую сожги, весне помогая и смерти,
Только успей затоптать огонь, а не то подберется
К самым сараям, конюшням… Беда!.. Уж и так от работы
Люд православный совсем отстал за Святую седмицу.
Всю-то неделю гулял он, водил хороводы, да песни
Пел, да с большой колокольни долдонил целыми днями…
В толстой церковной стене крутая лестница вьется.
Сорок истертых ступеней из мрака выводят на воздух.
Сорок ступеней пройди — и звони над весенним раздольем,
Радуйся вольному ветру да глохни от медного рева!
Редкий мужик не сходил позвонить на пасхальной неделе,
Разве что самый больной, да столетний Димитрий, который
Шведа под Нарвою бил. А все другие ходили.
Даже Андреич, бурмистр, и тот, несмотря на дородность,
На колокольню взобрался и, на руки плюнув трикратно,
Крепко взялся за веревки — и бум, бум, бум, — в самый тяжелый
Колокол грянул. Но скоро устал и долой с колокольни,
Пот утирая, пошел. Казачок же господский Никитка,
Свечку подняв высоко, спускался за ним осторожно.
Даже мусью де-ла-Рош пришел с молодыми князьями:
С Павлом Андреичем да Николаем Андреичем. Сам-то
Взлезть он не мог, но князей отпустил. Расставивши ноги
В шелковых черных чулках и сняв треуголку, закинул
Голову кверху француз — и видел зеленое небо,
Синюю маковку церкви, Венеру, встающую слева, —
И непостижною грустью сжималось дряхлое сердце.
Но отзвонили князья; сойдя с колокольни, обедать
К барскому дому бегут сырыми дорожками парка;
Молча за ними бредет француз, опираясь на палку,
Пруд небольшой огибая — и видя: на острове круглом
Мраморный белый Амур свой мраморный лук напрягает,
В предвечернюю синь вонзив позлащенную стрелку…

1917

* * *

Мы какие-то четыре звездочки, и, как их ни сложи, все выходит хорошо.

Нат<алья> Алексеевна Огарева — Герцену

Четыре звездочки взошли на небосвод.
Мечтателей пленяет их мерцанье.
Но тайный Рок в спокойный звездный ход
Ужасное вложил знаменованье.

Четыре звездочки! Безмолвный приговор!
С какою неразрывностью суровой
Сплетаются в свой узел, в свой узор
Созвездье Герцена — с созвездьем Огарева!