Он — не простой знаток кофеен,Не сноб, не сутенер, — о, нет:Он славой некою овеян,Он провозвестник, он поэт.Лизнув отвиснувшие губыИ вынув лаковый блокнот,Рифмует: кубы, клубы, трубы,Дреднот, вперед, переворот.А сам сквозь дым английской трубкиГлядит, злорадно щуря взор,Как бойко вскидывает юбкиГолодных женщин голый хор.Ему противна до страданийАрийских глаз голубизна,Арийских башен и преданийГотическая вышина,Сердец крылатая тревога,Колоколов субботний звон…Их упоительного БогаЗаочно презирает он.И, возвратясь из ресторанаИ выбросив измятый счет,Он осторожно из карманаКакой-то сверток достает.28 февраля, 25 августа 1923Saarow
НЭП
Если б маленький домишко,Да вокруг него садишко,Да в погожий бы денекПопивать бы там чаек —Да с супругой АкулинойДа с дочуркой ОктябринойД'на крылечке бы стоять —Своих курочек считать,Да у каждой бы на лапкеЛоскуток из красной тряпки —Вот он, братцы, я б сказал, —«Нацьональный идеал»!<1923>* * *«Проходят дни, и каждый сердце ранит,И на душе — печали злая тень.Верь, близок день, когда меня не станет:Томительный, осенний, тусклый день».Ты мне прочел когда-то эти строки,Сказав: кончай, пиши романс такой,Чтоб были в нем и вздохи и намекиВо вкусе госпожи Ростопчиной.Я не сумел тогда заняться ими,Хоть и писал о гибнущей весне.Теперь они мне кажутся плохими,И вообще не до романсов мне.Я многие решил недоуменья,Из тех, что так нас мучили порой.И мир теперь мое ласкает зреньеНе , но честной наготой.<Конец 1923 — начало 1924>Мариенбад