- 1
Рэй БРЭДБЕРИ
Последние лет десять я время от времени сажусь за написание длинной, распространённой поэмы, главный герой которой, маленький мальчик из недалекого будущего, оказывается в музее, заполненном говорящими, движущимися механическими экспонатами. Он огибает ведущую направо галерею, обозначенную «Рим», проходит мимо двери с табличкой «Александрия» и переступает порог, над которым знак с красиво выписанным словом «Греция» указывает в сторону зелёного луга.
Мальчик бежит по искусственной траве и вскоре натыкается на Платона, Сократа и, скажем, Еврипида, которые сидят в жаркий полдень в тени оливы, потягивая вино, макая хлеб в мед и изрекая истины.
Мальчик медлит немного, потом обращается к Платону.
— Как дела в Республике?
— Присядь, мальчик, — отвечает Платон, — и я расскажу тебе.
Мальчик садится. Платон рассказывает. Сократ добавляет и уточняет. Еврипид разыгрывает в лицах сцену из одной из своих пьес.
И во время этого разговора мальчик свободно может задать тот самый вопрос, который занимает нас всех уже несколько десятилетий.
— Как так вышло, что Америка, воистину страна победившей Идеи, так долго не обращала внимания на волшебную и фантастическую литературу? Почему о ней заговорили только в последние тридцать лет?
И ещё другие вопросы может задать мальчик.
— Почему произошло такое изменение?
— Кто велел учителям и библиотекарям подтянуться, сесть смирно и слушать внимательно?
— И кто в нашей стране, в то же самое время, заставил изобразительное искусство отойти от абстракций и подвинул его обратно в сторону чистой иллюстративности?
Поскольку программа, вложенная в моего механического наставника-Платона, может не предусматривать таких вопросов, а я пока еще жив и роботом не являюсь, то я и постараюсь ответить.
И ответ звучит так:
Ученики. Молодежь. Дети.
Они встали во главе революции в чтении и рисунке.
Впервые за всю историю искусства и обучения дети стали учителями. В прежние времена знания стекали вниз, с вершины пирамиды к её широкому основанию, где ученики хватали, что могли. Боги вещают, дети внимают.
Но чу! законы притяжения встали на голову. Тяжёлая пирамида, как тающий айсберг, поворачивается, и мальчики с девочками вдруг оказываются наверху. Теперь обучает основание.
Почему так получилось? Ведь в двадцатые, тридцатые годы ни в одной школе в программу не входили фантастические книги. Немного их было и по библиотекам. Раз, ну, быть может, два в год наиболее совестливые издатели осмеливались выпустить пару книг, которые можно было бы причислить к умозрительной литературе.
Если кто-то взялся бы проехать по Америке в 1932, 1945, 1953 году, заходя по дороге в обычные библиотеки, он не нашел бы там ни Бэрроуза, ни Фрэнка Баума и страны Оз.
А в 1958 или 1962 — ни Азимова, ни Хайнлайна, ни Ван Вогта, ни, извините, Брэдбери.
Ну, предположим, по одной книге, там и сям, того или иного автора. Но в остальном — пустыня.
В чём причина?
В среде учителей и библиотекарей бытовала тогда, да и сейчас таится подспудно, некоторая идея, концепция, точка зрения — что на завтрак надлежит питаться только Фактами. Сказки? Глупости. Даже когда она принимает научно-фантастические формы, что случается довольно часто, фэнтэзи опасна. Это эскапизм. Пустые мечтания, не имеющие ничего общего с реальным миром и его проблемами.
Так говорили снобы, которые не ведали, что они снобы.
И полки стояли пустыми, книги лежали нетронутыми на издательских складах, о предмете не заговаривали.
Тогда пришла Эволюция. Выживание вида под названием Ребенок. Дети, умирающие от недоедания, изголодавшиеся по идеям, в изобилии рассеянным по земле обетованной, но потчуемые лишь механизмами и зданиями, решили действовать сами. И что же они сделали?
Они вошли в школьные классы в Уокеша, и в Пеории, и в Нипоуа и Шайенне и Редвуд-сити, и поместили на стол учительницы маленькую, кроткую бомбу. Вместо яблока — Азимова.
— Это что? — спросила учительница с подозрением.
— Попробуйте. Это вам будет полезно.
— Вот ещё.
— Попробуйте, — сказали они. — Один абзац. Если не понравится, дальше не читайте.
И сообразительные ученики повернулись и вышли из класса.
Учителя (а позже — и библиотекари) некоторое время всё не могли собраться, книжка неделями валялась где-то, и вот однажды ночью — они решили прочесть первый абзац.
И тут — взорвалось.
Прочитан был не только первый, но и второй параграф, вторая и третья страница, четвёртая и пятая глава.
— О боже! — вскричали учителя, практически в один голос. — В этих дурацких книжонках, оказывается, о чём-то говорится!
— Бог мой! — закричали они, проглатывая вторую книгу. — Да здесь же полно Идей!
— Чтоб мне провалиться! — бормотали они, проносясь сквозь Кларка, заворачивая к Хайнлайну, выныривая из Старжона. — Эти книги, страшно сказать, современны, важны и значимы!
— Да! — провозгласил хор голодных детей во дворе. — О, да, и ещё раз — да!
И когда учителя вернулись в классы, они обнаружили удивительную вещь.
Ученики, которых никаким образом нельзя было заставить читать, вдруг словно ожили, подтянулись и стали цитировать Урсулу Ле Гуин. Дети, которые в жизни не прочли не то, что книги, но даже и надгробной надписи на могиле неграмотного пирата, принялись переворачивать страницы чуть ли не языком, требуя ещё и ещё.
Библиотекари с ужасом для себя открыли, что фантастику не только выписывают тысячами и десятками тысяч, но и зачитывают, не возвращают обратно!
— Куда мы смотрели? — спросили тогда пробужденные поцелуем прекрасного принца учителя у библиотекарей, и наоборот. — Что же такое содержится в этих книгах, что делает их неотразимыми, как мороженое?
История Идеи.
Дети, конечно, не смогли бы выразить это так явно и кратко. Они скорее чувствовали. Они читали, и им нравилось. А чувствовали они, хотя и не умели сказать, что первыми фантастами были пещерные люди, которые пытались проникнуть в глубины первой науки, которая была — о чем? О добывании огня. О наилучших способах избавиться от надоедливого мамонта, который околачивается у входа в пещеру. О том, как удобнее выдернуть зубы у саблезубого тигра и превратить его в домашнюю кошку.
Обдумывая эти проблемы, и научные подходы к ним, пещерные мыслители и мыслительницы изображали свои фантастические мечтания на стенах пещер. Процарапанные в копоти дорожки обозначали возможную стратегию. Рисунки мамонтов, тигров, огня: как справиться? Как перейти от научной фантастики (процесс решения) к научному факту (решение получено)?
Некоторые смельчаки выбежали из пещеры, и были раздавлены мамонтом, или разорваны тигром, или сожжены безжалостным пламенем, которое живёт на деревьях и пожирает их. Но кто-то из них всё же вернулся, и запечатлел на стенах триумф над мамонтом, рухнувшим мохнатым собором, нарисовал тигра — беззубым, огонь — прирученным, доставленным в пещеру, чтобы разгонять кошмары и согревать душу.
Дети чувствовали, не умея сказать, что вся история человечества — это история решения проблем, история фантастики, заглатывающей идеи, чтобы переварить их и исторгнуть рецепты к выживанию. Не бывает одного без другого. Нет фантазии — нет и действительности. Нет изучения возможных потерь — нет выгоды. Нет воображения — нет воли. Нет невозможных мечтаний — нет и возможных решений.
Дети чувствовали, не умея сказать, что сказки, и их электромеханический отпрыск — фантастика, — никакой не эскапизм, но хождение кругами вокруг действительности, с целью зачаровать и подчинить её. Что такое самолёт, в конце концов, как не описанное вокруг действительности кольцо, прямое обращение к силе тяготения — вот я, вот моё волшебное устройство, мы бросаем тебе вызов. Тяготение — прочь. Расстояние — в сторону. Время — замри, а то и поверни вспять, потому что я наконец обгоняю солнце, оборачиваюсь над миром, сидя в — смотрите, черт возьми! — аэроплане, авиалайнере, ракете, за 80 минут!
Дети догадались, не умея даже прошептать, что задача фантастики — решать насущные проблемы, как бы не обращая при этом на них внимания.
Я где-то приводил уже сравнение этого литературного процесса с мифом о Персее, встретившем Медузу Горгону. Глядя на её отражение в медном щите, и делая вид, что смотрит он вовсе в другую сторону, Персей заводит руку с мечом за спину и срубает Медузе голову. Так же и фантастика — притязает на будущее, чтобы облегчить жизнь больной собаке, встреченной сегодня на дороге. Окольный путь — самый прямой. Наше лекарство — метафора.
Детям нравятся катафракты, хотя они их так и не называют. Катафракт — всего лишь особо одетый перс на специально выведенной лошади, но эта комбинация когда-то давным-давно отбросила назад римские легионы. Решение проблем. Проблема: огромная пешая армия Рима. Фантастические мечты: катафракт, человеко-лошадь. Римляне рассеяны. Научная фантастика переходит в научный факт.
Проблема: ботулизм. Фантастические мечты: произвести когда-нибудь такое вместилище для пищи, которое сохраняло бы её, отгоняя смерть. Фантастические мечтатели: Наполеон и его команда специалистов. Воплощенная мечта: запаянная жестянка. Итог: миллионы людей живы, вместо того, чтобы умереть в корчах.
Похоже, что все мы — научно-фантастические дети, вымечтывающие для себя новые способы выжить в этом мире. Мы — сокровищницы для мощей всего прошлого. Но вместо того, чтобы помещать кости святых в золото и хрусталь, для поклонения грядущих поколений, мы сохраняем — голоса, лица, сны, невозможные мечтания, на кассетах, на пластинках, в книгах, на видео- и кинопленке. Человек-разрешитель проблем родился в тот момент, когда он стал Хранителем Идей. Только через новые технологии, новые способы экономить время, учитывать время, учиться у времени и выращивать из него решения мы смогли дожить до нынешних времен и пережить их, и ожидать впереди еще более прекрасных. Наша среда загрязнена? Мы можем ее разгрязнить. Наши города переполнены? Мы можем их разгрузить. Мы одиноки? Больны? Во всем мире больницы стали менее мрачными, теперь, когда телевидение может зайти к нам в гости, посидеть рядом и забрать с собой половину двойного проклятия болезни и одиночества.
Нам нужны звёзды? Они наши. Нам хочется зачерпнуть чашу солнечного огня? Мы можем, и должны это сделать, и осветить таким образом весь мир.
Куда мы ни направим взгляд — проблемы. Где мы его ни остановим, чтобы приглядеться внимательнее — решения. Наши дети, дети человека и времени — как могут они избежать очарования, которое приносят эти задачи? И вот: фантастика, и её недавняя история.
Кроме того, как я уже упоминал, те же молодые люди подбросили бомбы и в маленькую картинную галерею на углу, и в городской музей изящных искусств.
Они прошли по залам, и чуть не заснули перед полотнами с современной жизнью в том виде, в каком её изображали на протяжении последних 60 лет — в виде абстракции, которая сверхабстрагировала себя до полного исчезновения в собственной заднице. Пустые холсты. Пустые мысли. Никаких понятий. Часто — никаких красок. Ни одной идеи, которая способна была бы заполнить голову дрессированной блохи.
— Довольно! — вскричали дети. — Да будет сказка! Да будет — фантастический свет!
Пусть возродится искусство иллюстрации.
Пусть прерафаэлиты вновь клонируют себя, и пойдут плодиться и размножаться.
И было так.
И когда стало понятно, что дети космического века, сыновья и дочери Толкиена, требовали отображения своих волшебных снов в виде иллюстраций — тогда древнее искусство говорящих, рассказывающих картин, которое практиковалось от нашего пещерного человека через Фра Анжелико до Габриэля Россетти, позволило изобрести себя ещё раз, и ещё одна огромная пирамида перевернулась вниз остриём, и знания потекли от основания к вершине, и прежний порядок обратился в свою противоположность.
Итак, двойная революция, в чтении и преподавании литературы и в изобразительном искусстве.
Итак, продолжая вниз по течению, индустриальная революция, эпоха космоса и электроники наконец просочилась в кровь, в кости, в сердца, плоть и мозг молодого поколения, которое, в роли учителей, открыло истину, которую нам и так положено было знать.
И эта истина — История Идей, поскольку ничем другим фантастика никогда и не была. Идей, вылупляющихся в действительность, умирающих, чтобы на их месте выросли новые идеи, новые мечтания, еще более увлекательных форм и расцветок, какие-то из них — более постоянные, чем другие, но все — направленные на Выживание.
Надеюсь, что мы не станем принимать всё это слишком всерьёз, ибо серьёзность наденет маску Красной Смерти, если мы позволим ей ходить меж нами. Её свобода — это наша тюрьма, наше поражение и смерть. Хорошая идея должна беспокоить нас, как бродячая собака. Но при этом мы ни в коем случае не можем затискать её до смерти, задавить интеллектом, усыпить велеречивостью, измучить пыткой тысячи аналитических разрезов.
Останемся же, как дети, но избежим ребячливости, останемся при нашем отменном зрении, при наших телескопах, ракетах и прочих коврах-самолетах, которые понадобятся, чтобы поспеть за чудесами — и физики, и воображения.
Двойная революция продолжается. И другие, невидимые революции ещё ждут нас впереди. Перед нами всегда стоят какие-то задачи. Благодарение богу за это. Перед нами всегда лежат решения. Благодарение богу за это. Восславим же Аллаха и заполним библиотеки и картинные галереи этого мира — марсианами, эльфами, гоблинами, астронавтами, и учителями и библиотекарями с Альфы Центавра, которые настойчиво внушают своим ученикам держаться подальше от сказок и фантастики, а не то «мозги в кашу превратятся».
И тогда в залах моего механического музея, в долгих сумерках, Платон изречет последнее наставление из недр своей электронно-машинно-компьютерной Республики.
— Идите, дети. Бегите, читайте. Рассказывайте и показывайте. Раскрутите ещё пару пирамид на острие. Переверните ещё один мир вверх тормашками. Отряхните сажу с моих мозгов. Перекрасьте Сикстинскую Капеллу в моей черепушке. Смейтесь. Думайте. И мечтайте, и учитесь, и стройте. Бегите, мальчики! Бегите, девочки! Вперёд!
И послушавшись доброго совета, они побегут.
И так Республика будет спасена.
- 1
