сударыня, и мне не в убыток есть за деньги. За сколько же я буду здесь есть и пить?».
Женщина сказала: «За господским столом – за двадцать четыре пфеннига, рангом ниже – за восемнадцать, а вместе с моими слугами – за двенадцать пфеннигов».
Уленшпигель на это отвечал: «Чем дороже, тем для меня лучше» – и сел за господский стол и поел досыта. И вот, когда Уленшпигель вдоволь наелся и напился, он сказал хозяйке, чтобы она с ним рассчиталась, ему-де пора в путь-дорогу, чтобы не слишком тут поистратиться. «Милый гость, – сказала женщина, – дайте мне в уплату за обед двадцать четыре пфеннига и ступайте себе с богом».
«Нет, – говорит Уленшпигель, – это вы мне должны двадцать четыре пфеннига, как вы сами сказали. Ведь вами говорено, что за
«Друг, – сказала хозяйка, – все верно: вы тут съели за троих, а вот это за это платить я должна, ни в какие ворота не лезет. Ну да что с воза упало, то пропало, обеда не вернешь, идите себе с тем, что съедено. А вот денег я вам не дам. Это как отрезано, да и от вас денег я не против.
Только ко мне сюда больше не показывайтесь. И то сказать, если бы мне случилось один только год гостей так кормить, а денег от них выручить, как от вас, то мне бы пришлось все имущество спустить и по миру идти».
Уленшпигель простился с хозяйкой, и она поминала его лихом.
XXXIV История рассказывает, как Уленшпигель пришел в Рим и лицезрел папу, который принял его за еретика
Уленшпигель прославился своими каверзными проделками. Когда он уже испробовал всевозможные каверзы, ему вспомнилась старая поговорка «В Рим пойдешь – станешь богу угодником, а обратно вернешься – опять греховодником». Вот он и отправился в Рим и там дал волю своему озорству. Он пришел к одной хозяйке на подворье. Та увидела, что он пригожий малый, и спрашивает, откуда он. Уленшпигель сказал, что он из Саксонии – восточный, стало быть, житель [68] – и явился в Рим, чтобы с папой поговорить.
Женщина ему сказала: «Друг, папу вы вполне можете увидеть, но чтобы с папой поговорить, это уж я не знаю. Я здесь родилась и выросла, принадлежу к хорошему роду, а еще никогда с ним слова не сказала. Как вы надеетесь это так быстро устроить? Я дала бы охотно сто дукатов, [69] чтобы с папой поговорить».
Уленшпигель на это сказал: «Милая хозяйка, если я найду способ вас к папе привести так, что вы с ним сможете поговорить, вы дадите мне сто дукатов?».
Хозяйка поспешила ответить и честью поклялась, что отдаст ему сто дукатов, если Уленшпигель это сделает. Однако женщина думала, что для него невозможно сделать такое, ибо хорошо понимала, как много труда и старания тут надо затратить. Уленшпигель сказал: «Милая хозяйка, если только это совершится, я потребую свои сто дукатов». Она сказала «Да», но сама подумала: «Ты пока что еще не стоишь перед папой».
Уленшпигель стал выжидать, ибо каждые четыре недели папа должен был служить обедню в капелле, которая называлась Иерусалим Святого Иоанна разбойного. И вот, когда папа служил обедню, Уленшпигель пробрался в капеллу как можно ближе к папе и, когда папа стал служить Canon missae,[70] повернулся спиной к святым дарам, и это заметили кардиналы. Когда же папа возгласил над чашей благословение, Уленшпигель опять отворотился.
Когда служба окончилась, кардиналы сказали папе, что вот какой замечательный малый в церкви находится, он алтарю показал спину, когда папа служил.
Папа сказал: «Надо спросить, почему он так сделал, ибо это затрагивает святую церковь. Не надо наказывать неверующего, это было бы против господа. Если человек так поступил, сокрушаться надобно, что он плохой христианин и пребывает в неверии». И папа приказал привести к нему этого человека.
Они пришли к Уленшпигелю и сказали, что он должен явиться к папе Уленшпигель пошел и предстал перед папой. Папа спросил, что он за человек. Уленшпигель отвечал, что он добрый христианин. Папа спросил, какую веру он исповедует. Уленшпигель отвечал, что он исповедует ту же веру, что его хозяйка, и назвал ее по имени, которое было им хорошо известно.
Тут папа приказал, чтобы женщина к нему явилась, и спросил у нее, какую веру она исповедует. Женщина отвечала, что она исповедует христианскую веру, ту, которую велит святая христианская церковь, и никакую другую. Уленшпигель стоял тут же. Он поклонился торжественно и сказал: «Всемилостивейший отец, ты, раб всех рабов,[71] эту веру и я исповедую. Я – добрый христианин».
Папа спросил: «Зачем ты повернулся спиной к алтарю во время „Canon missae'?». Уленшпигель ответил: «Святейший отец, я несчастный великий грешник. Грехи меня так отягощают, что я недостоин глядеть на святые дары, пока не исповедуюсь».
Таким ответом папа остался доволен, отпустил Уленшпигеля и пошел к себе во дворец.
А Уленшпигель отправился к себе на подворье и напомнил хозяйке об обещанных ста дукатах. Их пришлось хозяйке заплатить. А Уленшпигель каким был, таким и остался. Путешествие в Рим ненамного его исправило.
XXXV История рассказывает, как Уленшпигель во Франкфурте-на-Майне обманул на тысячу гульденов евреев и продал им свое дерьмо под видом вещих ягод
Никому не стоит огорчаться, если надуют плутоватого еврея. Когда Уленшпигель вернулся из Рима, он поехал во Франкфурт на Майне, а там как раз была ярмарка. Уленшпигель стал туда-сюда расхаживать, смотреть, кто какой товар выставил на продажу. Тут увидел он молодого дюжего мужчину в хорошем платье, в руках у него был маленький коробок с мускусом[72] из Александрии, за который он спрашивал необыкновенно высокую цену. Уленшпигель подумал про себя: «Я такой же крепкий и ленивый плутяга, который работать не любит. Разве не– мог бы я так же легко добыть себе хлеб, как вот этот? Мне бы оно кстати пришлось».
Всю следующую ночь он лежал без сна, обдумывал и рассчитывал, чем ему добыть пропитание. А в это время блоха возьми и укуси его в задницу. Стал он это место скрести, да и выскреб из зада несколько катышков. «Вот, – подумал он, – маленькие рыбешки, чуть поболее блошки: это ко мне в руки мускус идет».
Как только поднялся он утром, купил серой и красной тафты, завернул в нее свои катышки, достал скамеечку, прикупил побольше пряностей и вышел со своим товаром к римлянам.[73]
Много людей подходили к нему и рассматривали его необычный товар и спрашивали, что за удивительной вещью он торгует, потому что и в самом деле то был редкостный товарец для купца: завернут он был в узелок, как мускус, и пахнул странно.
Но Уленшпигель никому не давал точного ответа о своей торговле, пока не подошли к нему три богатых еврея и не спросили, что он продает. Он им ответил, что продает вещие ягоды. Гот, кто однажды возьмет их в рот, а потом засунет в нос, с этого же часа скажет всю правду о будущем.
Тогда евреи пошли к себе и некоторое время совещались. Под конец один старик еврей говорит: «Мы могли бы отныне верно предсказать, когда наш мессия[74] должен прийти, это для нас, евреев, было бы немалым утешением». И тут решили они, что надо им этот товар всем сообща купить, сколько бы это ни стоило.
Так, условившись, пошли они вновь к Уленшпигелю и говорят: «Господин купец, скажите нам сразу, сколько стоят вещие ягоды». Уленшпигель стал быстро соображать и подумал так: «Воистину, раз у меня есть товар, господь посылает мне покупателей» – и сказал: «Отдаю каждую ягоду за сто флоринов.[75] Если столько платить не хотите (вы, собаки), так уходите, а это дерьмо пусть тут и стоит»…
За этот ответ они не рассердились на Уленшпигеля и хотели взять его товар. Заплатили ему быстрехонько деньги, взяли одну ягоду и пошли наконец домой. И тут принялись они бить в било, созывать в синагогу всех единоверцев. Когда собрались все, стар и млад, поднялся старейший раввин, по имени Альфа, и рассказал, как они по воле божьей получили вещую ягоду. Ее должен один из них взять в рот, и
