– Коробку.
– Нет, Луиза, ты видишь не просто коробку, а коробку, занявшую
– Ну и что? Это же мусорная корзина. Ее просто нужно вытряхнуть! – Сейчас я презираю его и вот-вот расплачусь.
– Да? И кто же будет ее вытряхивать? Я, вот кто!
– Ну почему? Не обязательно.
– О-о, я тебя умоляю! – Он снова закатывает глаза, и я понимаю, что меня угораздило выйти не за мужика, а за еврейскую мамочку.
– Но тебя никто не заставляет! Ты же не нанимался работать мусорщиком-добровольцем. Уж как-нибудь выживем в этой ситуации.
– Нет, ты, похоже, не понимаешь! Я всего лишь прошу выбрасывать крупный мусор в кухонное ведро. Хорошо? Ты поняла?
– Выбрасывать крупный мусор в кухонное ведро.
– Да. И не делай такое лицо… Ты понимаешь, о чем я говорю.
– Разумеется. – Мне становится холодно, хочется забраться под одеяло и уснуть.
– Ну, так мы договорились?
– Да, крупный мусор в кухонное ведро. Поняла.
– Это не такая уж трудновыполнимая просьба.
– Конечно, нет.
Он поворачивается, чтобы уйти, но у двери вдруг останавливается.
– Это платье… – начинает он.
– Да?.. – Жар ударяет мне в голову, мне хочется провалиться под землю.
– Оно… э-э… в общем, ты очень мило выглядишь.
Я смотрю на него в ступоре, потом выдавливаю:
– Спасибо.
– Но если ты и вправду хочешь измениться, может быть, тогда нам лучше начать чистить дорожку в саду? Как ни крути, но эту работу нам следует делать вместе.
Прислонившись к косяку, он ждет от меня ответа.
Мне ответить нечего.
– Ладно, когда созреешь, тогда и приступим.
Он поворачивается и уходит в сад.
Я остаюсь одна.
В эту ночь я так и не ложусь спать – читаю, все пытаясь найти на страницах «Элегантности» какой- нибудь ключик. Ну должен же быть выход из этой ситуации! Наверняка такая мудрая и опытная женщина, как мадам Дарио, может подсказать мне что-нибудь. Я просто уверена что так продолжаться не должно. Если бы я только отыскала этот ключик, этот неуловимый момент, когда вместо того, чтобы свернуть направо, я свернула бы налево или сказала бы «да» вместо «нет», вот тогда бы я сумела понять, что и где сделала неправильно.
А все остальное ерунда. Я просто кардинально сменила бы тактику и стала делать все наоборот.
Всем понятно, что для всех мам маленькие дочки – предмет гордости и радости, но очень часто они, увы, являются, еще и отражением полного отсутствия элегантности их матерей. Когда вы видите бедную малышку с искусственными кудрями, разодетую и разряженную в пух и прах, с сумочкой, зонтиком, сережками в ушах или, например, в ботиночка на микропорке, которые ну никак не сочетаются с нарядным бархатным платьицем, то можете быть уверены, что ее мать не обладает даже задатками вкуса.
Подобное воспитание представляет собой серьезную помеху для девочки – ведь ей необходимо обладать очень яркой индивидуальностью, чтобы избежать дурных манер и привычек, которые ей прививают в ранние годы. Чем проще одета маленькая девочка – зимой это свитерочки с юбочками, летом классическое хлопчатобумажное платьице, – тем наряднее она выглядит, Любому человеку следует как можно раньте понять, чmo умеренность и простота являются основами элегантности.
Когда мне было девять лет, меня перевели из католической школы в обычную. Там я познакомилась с Лизой Файнголд, которая стала моей лучшей подругой на полтора года и моим кумиром во всем, что касается моды, на всю жизнь. Ее мать Нэнси приехала из Нью-Йорка и была образцом столичного шарма. Тоненькая как тростинка, с длинными каштановыми волосами и изящными чертами лица, она ходила и двигалась так, словно была сделана не из плоти, а из китайского фарфора самых лучших и изысканных сортов.
Моя же мать в тот год была занята экспериментом с бесполой одеждой, к моему глубочайшему разочарованию. Прочитав какую-то книгу о коммунистическом Китае, она была настолько потрясена строгостью и аскетизмом жизни китайцев, что решила, по-видимому, даже превзойти их, проходив целый месяц в одном и том же шерстяном брючном костюме. (Это были семидесятые годы.) Нэнси Файнголд не выходила из дома иначе как на высоченных каблуках, а моя мать, регулярно таскавшая нас в длительные прогулки и походы по лесам, неизменно была одета в самодельные кожаные мокасины и в одну из немногочисленных и любимых ею гринписовских футболок. Я очень хотела, чтобы она отрастила длинные волосы, и даже откопала где-то старый парик, купленный еще в шестидесятые, но она наотрез отказалась изменить свой облик и распрощаться с короткой «инкубаторской» стрижкой. «В жизни есть вещи поважнее», – любила говаривать она. А я ничего не могла поделать и в душе страшно желала, чтобы она тоже была родом из Нью-Йорка и тоже была сделана из китайского фарфора.
