отмахнулся рукой. Не стоило помышлять об этом. Вадим – друг ему теперь, теперь Новгород и Белоозеро заодно должны быть! Вместе и ворога бить сподручнее. Гостомысл еще раз отмахнулся от предательской мысли и, решив, что время послеобеденного отдыха миновало, кликнул служку. Парень явился тут же, из-за двери, где и спал, словно пес, на овчине у порога, сторожа покой господина.
– Кликни мне воеводу, – распорядился князь.
Паренек умчался выполнять приказ. Через несколько минут князь уловил тяжелые шаги по коридору, а еще через секунду и тревожный бас воеводы…
– Да иди ты… охламон тетеряшный!
– Кого бранишь, Явор? Вести есть ли от Нимоякке? – князь не утерпел и сам вышел из комнаты.
– От Нимоякке, княже, не слуху, ни духу. Гонцов не шлет… А у нас тут…
– Ну, что еще?
– Да вот, княже, – пробасил воевода, – какое паскудство вышло…
– Да не тяни ты!
– Курбат издох…
– Как издох? – удивленно поднял брови князь. – Когда?
– Теперича вон… только что псарь орал на весь двор…
– С чего бы это статься?
– Так ты сам, княже, его спытай… вон он, на крыльце рюмит, аки баба!
Стиснув зубы, князь стрелой вылетел на крыльцо, плечом задев воеводу. Явор пожал могучими раменами[107] и последовал за господином.
– Ну-у-у-у?! – угрожающе протянул князь, зависнув над содрогающимся на ступеньках псарем.
Услышав позади себя голос хозяина, мужик вскочил, поворотился красным от горя лицом.
– Не уберегли… княже, прости… прости нас… Курбат-то издох, скотина…
– Сам ты скот полоротый! Как вышло? – и, не дожидаясь ответа, скомандовал: – а ну пошли – глянем!
Гостомысл первым оказался у дверей своей обширной псарни. Дюже любил новгородский господин это занятие – охоту с псами на медведя. Забава сия была личной придумкой князя, оттого и гордостью…
Еще по малолетству, когда отец впервые взял его с собой на охоту, узрел тогда юный княжич, что псы чудинские дюже злы на зверя лесного. Гоняли косолапого и поднимали его с лежки – только держись! Ни разу не давали сбою. Окружат бурого и держат в кольце, покуда люди с рогатинами не поспеют. Вот тогда- то и пришла княжичу мысль использовать собак до конца. Чтобы, значит, не токмо держали медведя, но и сами нападали и убивали. После княжич долго возился со своей идеей. Подобрал толковых псарей из чудинов, да и своих ильменских приучил, и завел себе стаю охотников на лесного хозяина. Батюшка-то, бывший князь Боривой, не шибко жаловал сию затею, при случае нет-нет да выговаривал сынку за пустопорожность, за убиение времени. А жизнь-то вон как коротка. И прав оказался князь… коротка… прибрали боги Боривоя. Ну, так ведь с честью прибрали – в бою с ворогом.
А как стал Гостомысл сам князем, то вволю разошелся, да так, что и за бурым теперь приходилось аж за тридцать верст скакать. А в округе Новгорода почитай всех медведей перевел. Народ, правда, даже кланялся князю за заботу, мол, одолели мишки, в ночи уж и по деревням шабрились. Порой какую бабу иль девку в лесу подомнут… и сожрут. И дались ведь медведям эти бабы?!
Ну, стало быть, помог князь людишкам….
– Курбат, – ласково позвал князь, – Курбатушка…
В дальнем углу, сбившись в плотную кучу, не громко, но жалобно скулили суки, а щенки, не понимая, что к чему, вертелись подле них, весело поигрывая хвостами.
Гостомысл опустился на одно колено возле тела пса. Почивший вожак стаи, наилучший кабель всех новгородских земель, медвежья гроза и отец отменных щенят, лежал на сенной подстилке с закрытыми глазами и едва приоткрытой пастью. Кончик языка торчал из пасти, протиснутый сквозь зубы.
– Курбатушка…
Князь провел рукой по лоснящейся чистотой шерсти… бело-серая, местами с черными полосками шерсть приятно обволокла руку князя…
– А чего же он… не старый ведь еще, – подлил масла в огонь воевода, – ведь и десяти годков нету еще…
Псарь стоял позади князя и трясся, как лист на ветру.
– Курб… Ты! – Гостомысл резко обернулся, встал. – Ты! – он ткнул пальцем в псаря, – Кудрой – раззява! От чего он издох?!
– Не ведаю… княже… только заходил к нему, был здоров… а тут пошел подстилку менять, а он это… карачун ему…
– Тебе бы карачун, окаянный! Ну надо же… лучшего пса проморгать, у-у-ух, – князь замахнулся и что было силы въехал Кудрою в ухо.
Псарь повалился наземь. Князь хотел было добавить ему ногой, но тот ловко увернулся.
– Помилуй, господине, – ухватившись за быстро красневшее ухо, взмолился мужик, – не казни… у нас от Курбата щени есть… хорошие щени, княже… Быстряк и Колос…
– Да-а-а, чтоб ты и их проворонил?! Пшел вон с глаз моих!
От праведного гнева хозяина в углу враз перестали причитать суки. Почти все они, не сговариваясь, уткнулись мордами в подстилку и затихли, напряженно поглядывая на хозяина снизу вверх. Щенкам тоже передалась печаль положения и они, повторяя позу своих матерей, пристроились рядом и угомонились.
– Пшел прочь! – повторил князь свой приговор.
Кудрой отполз в сторону, вскочил и метнулся к двери.
– И чтоб я тебя больше не видел подле псарни! – кулаком погрозил ему вслед Гостомысл.
– Нет, ну надо же… – воевода, почесывая густую бороду, смотрел на бездыханного Курбата, – и не пожил-то совсем…
«Вон у меня в дружине две коняги захромали – вот это беда, – про себя подумал Явор, – а тут псина, тьфу ты…» Воевода недолюбливал пристрастие князя к охоте с псами, уж больно много тот уделял времени забаве этой. А ему, воеводе, казалось, что дружина требует большего догляда – опять же коняги вон захромали…
– Ох, да…
– Замолчь! – рявкнул князь, – ты еще будешь тут…
Молчание длилось несколько мгновений, а затем Гостомысл кинул прощальный взгляд на любимца и поворотился к выходу.
– Будем хоронить, – отрезал он, проходя мимо воеводы.
Явор громко сглотнул, в предвкушении…
– Бражного не будет! – отрезал князь, мгновенно пресекая мечтания воеводы.
– Понятно, – согласился Явор, – горе-то какое…
Похоронив любимого пса, князь все же нарушил свое слово на предмет бражных излишеств. Под конец он так растрогался, что позволил-таки и себе, ну и воеводе заодно, пару кружечек хмельной медовой браги. Ведь ее еще вдоволь было припасено, несмотря на утреннее разорение погреба тиуном…
Не к добру упомянутый Улеб вызвал на лице князя недобрый оскал.
– Улеб-то, прощелыга, в порубе ли? – отрыгнув, вопросил Гостомысл.
– А то как же, княже… – ответил воевода, допив кружку и со стуком водрузив ее на стол, – где же ему, окаянному, быть-то? В порубе сидит…
– Поутру гоните взашей… – еще раз икнув, продолжил князь. – Поздей!
На зов явился крепкий мужичонка средних лет, с редкой бородкой и ярко выраженной чудинской наружностью – главный тиун всего княжеского хозяйства.
– Я здесь, господине, – отозвался тиун.
– Поздей, назавтра – с брезгом этого… – лицезрев перед своими ясными очами своего хозяйственника, проговорил князь, – этого бражника Улеба, гнать в дальнюю весь…
– Хорошо, господине.
– В какую весь, сам решай, но чтоб я его более в граде своем не видел. Понял ли?!
