Так что из своих сверстников я общаюсь разве что с музыкантами.
— А чего бы тебе тоже не стать музыкантом? Ты же вроде умел стучать на барабанах. Ты ведь раздолбай, а все музыканты — раздолбаи. У тебя вон и борода, и лысина, и чувство юмора. И вельветовые штаны. Блядь, да у тебя в наличии весь джентльменский набор.
Чикатило в это время наматывал бороду на палец и, казалось, вопроса не понял.
— Слушай!!! У меня борода намоталась на палец целых три раза, представляешь! Я же теперь самый настоящий Бородатый Мужик. Надо бы её линейкой измерить, что ли. Как дети в школе измеряют на спор половые члены, знаешь? — Потом он долго прикуривал, потому что его зажигалка почти сдохла и извергала только какие-то хилые секундные вспышки синего цвета. — Нет, музыкантом не надо. Проехали, это мы уже всё знаем.
— Ты имеешь в виду опыт Алкоголиста и компании?
— Нет, я имею в виду опыт человечества, коллективное осознанное. Оно лезет из всех дыр, это коллективное осознанное, оно мешает людям жить и нормально сходить с ума.
— О чём ты?
— Я о глобальном, ну, ты ведь знаешь, я всегда размышляю о глобальном. Я о том, что всем этим можно заниматься, только когда знаешь, что оно рванёт. Но, блин, это же уже было лет тридцать назад, и ни фига у них ничего не рвануло. Они обосрались, а мы об этом знаем. Вот в чём наша беда — мы всё знаем, мы умные. А от ума бывает только горе. Как в русской литературе. Мыс тобой смеялись, когда обстреливали Белый дом. И все Красивые Мужчины смеялись, и кролики, и продвинутые. А там тусовались глупые работяги, розовощёкие парни, безыскусные кузьмичи. Которые про крах духовной революции ни хрена не знали, потому что никогда не читали Керуака и Кена Кизи, не слушали музыку и не употребляли никаких наркотиков, кроме водки. Поэтому они не считали всё это идиотизмом, как мы с тобой, и у них был движ, которого не было у нас. Они пили на этих долбаных баррикадах и трахали там девок, и им было хорошо, как американским кроликам в Берк ли, которые тогда тоже ни хрена не знали, кроме того, что Джон Леннон — это круто. А я вот считаю, что ничего не знать — это круто, и предлагаю выпить за незнание…
— Ладно, ладно, хорош, Чик. Меня всегда пугает, когда люди начинают загоняться на эти темы, потому что лет через двадцать такие вещи могут закончиться статусом глашатая эпохи и созданием собственной политической партии. А почему бы тебе, скажем, не устроиться каким-нибудь телохранителем? Все вэдэвэшники идут после армии в телохранители. Ты бы ездил на лимо и получал большие доллары.
— Я думал об этом, — театрально вздохнул Чикатило, разглядывая надпись «Х…», сделанную корявым детским почерком на уровне наших колен. — Но я не оправдал бы надежд тех, кто вверял бы мне свою безопасность. Если бы кто-нибудь начал избивать охраняемого мною Филиппа Киркорова, я бы просто начал смеяться. А может, и сам бы пару раз дал ему по яйцам в общей неразберихе.
— Я считаю, что у Филиппа Киркорова нет яиц, — сказал я, подумав. — Но дело не в них. Дело в том, что их же не каждый день бьют. Да их же практически вообще никогда не бьют! Нов любом случае ты бы успел нарубить капусты, а потом бы тебя уволили, как всегда. Тебя же и так отовсюду увольняют, какая тебе разница.
Чикатило посмотрел на меня воодушевлённо, с задором и даже с некоторым благостным удивлением:
— А ты матереешь, дружище, давай и за это тоже выпьем! Я об этом как-то не думал, блин, а ведь это действительно вариант!
Мы ещё долго чокались, пили и несли всякую чушь, и читали детские надписи на уровне наших колен и пахов, и пытались вычислить Оленькины окна, но окна уже плясали, они оголтело прыгали, сливались друг с другом или, наоборот, распадались на непонятное количество частей. А Чикатило то и дело вставал в позу, простирал к небу руки и с видом лицедея орал несуществующим зрителям: «Э-эх, решено: жизнь не сложится — пойду в телохранители». Это было глупо, потому что вокруг никого не было, но кто знает (иногда в такие моменты в голову приходит полный бред, который произносишь только ради самих слов, осознавая их беспонтовость, и так бывает только с очень пьяными людьми), кто знает, может, тогда на нас действительно смотрел весь мир.
Добраться до метро у нас не было никаких сил, и в начале шестого мы ввалились в гости к Оленьке, разбудив родителей. Оленька полулегально провела нас в свою комнату и положила на пол. Она раздавала нам беззлобные подзатыльники и обзывала алкоголиками. Чикатило зачем-то крестился, может быть, от любви.
Потом из-за двери долго доносились приглушённые Оленькины препирания с заспанными предками. Папаша просил поставить на место его пиво. Всего разобрать было невозможно, но было ясно, что Оленька радикально на нашей стороне и, пока мы не проснёмся, никто к нам не войдёт. И что папино пиво будет наутро (хотя и так было утро) стоять у нас в изголовье.
Засыпали мы с чувством собственной защищённости. Я же говорю, это была очень хорошая и правильная девушка, несмотря на лосины и невольное манипулирование Чикатилой. Да мы бы, наверное, не относились к ней так хорошо, если бы это было не так.
2 ЧАСА С MTV: «Desintegration»
Пивной даже не сидел в своём рабочем кресле — он просто затопил его, как океан затопил «Лузитанию», растёкся по нему, словно пудинг или аморфное тело. Весь его вид выражал такую скорбь, что смеяться над этим не мог даже Чикатило. Мы стояли не двигаясь, мы чуть ли не задеревенели от сопереживания. У него не работала ни одна мышца, ни один самый завалящий нерв.
— Журналы пока не привезли, — произнёс он наконец откуда-то изнутри, не открывая рта. Мы представили, как взрывает его мозг каждый произнесённый звук, как от этого пульсирует его кровь, разрывая вены, и какие ужасные черти кругами разбегаются у него перед глазами.
— Мы поняли, мы подождём, — сказали мы почти хором. Нам не хотелось заставлять его мучиться дальше, и мы тихо срисовались куда-то за невидимую грань между офисом и складом.
— Вот это я называю подвигом, — сказал Чикатило с гражданским пафосом. — Вот что такое настоящий мужчина. За счёт таких мы выиграли вторую мировую. Это самый настоящий человек, который звучит гордо. В таком состоянии я бы к работе и близко не подошёл.
— Чикатило, ты как-то раз припёрся на работу в ещё более скотском состоянии. Тебя ещё уволили за это, помнишь?
Из-за наших спин раздался знакомый полушёпот. Человек-Коля подходил к нам на цыпочках, так, чтобы никого не спугнуть и не создавать лишнего шума. Я не разобрал его первых слов. Скорее всего, он мягко здоровался.
— Здравствуй, здравствуй, Николай, — засмеялся Чик. Иногда можно смеяться, даже здороваясь.
— Ну что, парни? — спросил Коля, оглядываясь на перекуривающих грузчиков. — Как продвигаются исследования сетевого маркетинга?
Я не понял, что хотел сказать человек-Коля. То ли это была гадкая карьеристская подъё…ка, подчёркивающая его иерархическое превосходство над нами, то ли завуалированный намёк на наши исследования окрестных мусорных ящиков, о которых ему по каким-то причинам стало известно. Но Чикатило абсолютно не стушевался — он никогда не тушевался, наверное, потому, что служил в армии в два раза дольше, чем нормальные люди.
— Ну, я сейчас разбираю взаимосвязь теории Роберта Смита с дао продаж. Очень интересно, кстати. У вас проходили Смита?
— Да нет вроде бы, — пожал плечами Коля. Мне показалось, что он смотрит на Чикатилу как-то неуловимо по-новому. — Ну, я же тебе говорил, у нас же это не так поставлено, как у вас. У нас общие положения, так… знаешь.
— Найди где-нибудь Роберта Смита и почитай обязательно, — посоветовал Чикатило. — Книга называется «Desintegration».
Я не понимал, что происходит, но к горлу уже подкатывал тот самый предательский хохотун, который срывает невинные буржуазные розыгрыши. Поэтому я на всякий случай сделал пару шагов в сторону-я слишком долго общался с Чикатилой, чтобы не догадаться: он что-то держит в уме, он что-то замышляет против этого оглядывающегося человека-Коли.
