знаете, что самое отвратительное в этом гадком зрелище? То, что ваши мышцы как две капли воды похожи на мясо, которое вы покупаете на рынке. Никакой разницы. В принципе, все и так это знают, но одно дело — просто знать, и совсем другое — убедиться воочию. Начинаешь пересматривать отношение к себе и к своей божественной (якобы) сущности.
Всем гуманистам земного шарика в обязательном порядке надо учинять экскурсии в морг. Я к тому, что: такие вещи отрезвляют и выводят из ступора. По крайней мере я из ступора вышел сразу же. Я даже отреагировал на слова одного из мусоров («вставай, епть, и предъяви документы») — я ответил:
— Fuck off.
Все закончилось не так уж плохо. Да нет, о чем это я: все закончилось просто замечательно.
Порезанная рука: левая, слава богу. Я попробовал пошевелить пальцами — больно, конечно, но все шарниры работают. Несколько дней рука будет в нерабочем состоянии, но она же левая, в конце концов управлюсь и без нее.
Все остальное: после предыдущих эпизодов вряд ли что-либо могло ухудшиться в моем физическом самочувствии, разве что появилась тяжелая и какая-то мутная головная боль. Ублюдок поймал меня, когда я отмахивался (как видно, не очень удачно, но могло быть гораздо хуже) от заточки, и зарядил в висок. Скорее всего с локтя или кулаком: более долгий удар с ноги я бы (хочется думать) не пропустил. На виске красовалась огромная саднящая шишка, куда более серьезная по сравнению с той мелочью, которая осталась после удара Клона на лестнице (Клон так и не научился правильно бить, тот удар был в принципе никакой, просто свою роль сыграл камелот).
— Че ты сказал? — переспросил мент.
— Я сказал: вот, — проворчал я и полез здоровой рукой в карман штанов, в котором обычно ношу паспорт. Документ оказался на месте.
Мусор с недовольным видом (он у них всегда недовольный) перелистал несколько страничек и, убедившись в полной законности моего нахождения в данное время в данном месте (имеется в виду: в Большом Городе Москве), нехотя вернул паспорт обратно.
Нотабене: в моем паспорте прямо под обложкой еще с прошлых времен бережно хранится журналистская ксива с жизнеутверждающей подписью «редактор». Она мне иногда помогала — не всегда, но в большинстве случаев. Все-таки редактор — это не внештатник (на ксивы внештатников менты практически не ведутся, ну разве что самые низовые и зачморенные), это — лицо. Не такое, при идентификации которого они меняют мины с ох…евших на подобострастные, вытягиваются в струнку и отдают честь, — не столь значимое, но все же.
Не то чтобы мусора в этой стране боятся пятую власть — нет, разумеется, им абсолютно пох…й на то, кто и что про них напишет, потому что их палочная система наглухо бронебойна по отношению ко всему, кроме конкретного дубья в заднем проходе, — нет, просто подобные ксивы говорят им о том, что перед ними — не лох. Или по крайней мере лох с гипотетически возможными связями. И к тем, и к другим они относятся с опаской. Они почти никогда не гнут перед ними пальцы так, как перед однозначными лохами, чья беспонтовость и незначительность в этой жизни сомнению не подлежат.
Во время моего редакторствования (как раз того, со времен которого в моем паспорте осталась лежать ксива) один жестко отпизженный в обезьяннике парнишка написал в наш журнал: «Мусор — это социально опасный выродок, заболевший бешенством кобель бойцовой породы, раненый медведь, изнасилованный мужчина». Мне больше всего понравилось про изнасилованного мужчину — самое правильное определение. Не удивлюсь, если среди гостей передачи Ролана Факинберга встречались молодые ментухаи.
— Кто этот человек, который тебя отмудохал? — спросил один из изнасилованных мужчин. — Ты его знаешь?
— Первый раз в жизни вижу. Задел его плечом случайно, извинился, а он полез…
— А свидетели утверждают обратное, — перебил второй мусор. — Свидетели говорят, что ты ударил его первым.
На подобные разводы я уже лет десять как не ведусь — в этой стране свидетели обычно ретируются с места происшествия гораздо раньше, чем потерпевшие или подозреваемые. Я даже не реагирую на эту реплику — выдерживаю паузу.
Парадокс, но в данном случае менты мне помогли. Насколько я понимал, их «уазик» как нельзя более кстати вырулил откуда-то как раз в тот момент, когда подозреваемый Бубнов собирался меня прикончить или по крайней мере изуродовать, поэтому скорее всего ему пришлось сделать ноги.
Странно, но уже второй раз (третий, если считать клоновский камелот) за довольно короткое время в мои махачи вмешиваются обстоятельства извне. Надо думать, у моего ангела-хранителя столько же работы, сколько было бы у вратаря «Алании», попади она вдруг (совершенно случайно) в Лигу чемпионов. Непонятно только одно: кому я там нужен? Зачем???
…Я обвел взглядом толпу зевак, собравшуюся вокруг (разумеется, собравшуюся уже после, уже тогда, когда в наличии имелись только менты, «уазик» и тело без особых признаков жизни) и спросил:
— Ну что ж, тогда отвезите их в участок и снимите с них показания.
Непроизвольно смотрю на редакторскую ксиву (паспорт: все еще открыт). «Странно, узнаю себя в зеркале, тот же мудак, лишь немного помятый». Очередная стихотворная строчка из предыдущей биографии, всплывшая (на тему) в мозгах. Уже не помню, чья именно. Что-то из песенного наследия. Из тех текстов (тысяч текстов), которым было суждено пару-тройку раз быть исполненными для трехсот (максимум) пьяных студентов, а потом занять причитающуюся полочку в архиве мирового музыкального спама.
Однако же. Я ничуть не изменился по сравнению с этой фоткой… Шутка. Не забудьте поставить смайлик.
Очень медленно — так, чтобы не закружилась голова — встаю с асфальта, опираясь (здоровой) рукой на стену. Скорее всего он не стал бы меня убивать. Во всяком случае, не здесь. Не в центре утыканного камерами наружного наблюдения города в разгар часа пик. Думаю, он бы отделался одной из своих излюбленных безобидных шуток. Например: вырезать ножиком на лбу бессознательно лежащего тела надпись «Чмо» (варианты: «Лох», «X…»). Были прецеденты. Особый цимес таких надписей состоит в том, что даже при очень хорошо наложенных швах буквы читаются. Если, конечно, не обратиться к услугам пластических хирургов, но у людей, имеющих дело с Бубновым, нет денег на пластических хирургов.
Принимаю вертикальное положение (голова: кружится, но едва заметно). Сегодня мой день — уже давно (очень давно) мне так не везло.
Продолжение стихотворной строчки: «Только друзья, что вчера еще верили, теперь не вернутся обратно». Не то чтобы очень рифмуется, надо сказать. К тому же, это не про меня — у меня друзей нет. Уже давно.
Был Клон, но Клона теперь нет. Были другие, но мы уже давно друг другу не верим… Мысль не в тему: получается, что все-таки это про меня. Н-да.
Менты: что-то обговаривают вполголоса, косясь в мою сторону. Им ничего не светит, с какого боку ни подойди. Я — не подозреваемый, а потерпевший. Подозреваемый сделал ноги, а они, естественно, не стали его догонять. Поэтому у них нет повода везти меня в обезьянник — все проходит по единственно возможному сценарию:
— Заявление писать будешь?
— Нет, конечно.
Разочарованно и неохотно:
— Всего хорошего, блядь.
Сержанты разворачиваются ко мне жопами (уже в меру обрюзгшими, откормленными и провисающими) и неспешной походкой движутся в направлении ржавого «уазика», чтобы вытащить из бардачка и с чувством выполненного долга сожрать слипшиеся прогорклые бутерброды, которые им приготовили с утра их непривлекательные жены с дешевой химией. Жены в спортивных костюмах, в вареных мини с рынка, в халатах с дырками на локтях. Суровые будни работников охраны общественного порядка… Хотя нет, вру: насколько я помню, в «уазике» нет бардачка. Не предусмотрен минималистической конструкцией.
Зеваки: потихоньку разошлись, я: подобрал с асфальта ремень, купил в ларьке бутылку ледяной бонаквы (спасибо дяде мусору за дельный совет) и приложил к виску. Средних лет палаточная мадам,
