Слушал Яносик, как тихонько напевала она бесконечно сладостную, бесконечно унылую, печальную словацкую песню.
— Эх, боже мой! — сказал он. — И что это такое творится на свете!
Веронка припала лицом к его плечу и шепнула так тихо, словно это пролетел ночной мотылек:
— А ты хочешь туда сходить?
— Куда?
— На могилу.
— На какую могилу?
— Ох, Яносик! В долине, высоко, в Батыжовецкой долине…
— Да кто ж там лежит?
— Кто?
Она встала и потянула его за собой. Они вышли через боковую калитку за домом прямо в лес, на лесную дорогу. Веронка шла впереди.
Шагали медленно в темноте, поднимаясь на гору, а когда миновали непроходимый еловый бор и вышли в мелколесье, над головами их засияли звезды.
Кое-где, точно тени, виднелись одиночные высокие пихты.
Они долго шли мелколесьем, отстраняя загораживавшие дорогу ветви, и уже перед самым рассветом добрались до валунов.
— Батыжовецкая долина, — сказала Веронка.
— Каменная гряда, — отозвался Яносик.
С камня на камень, по уступам взбирались они наверх, а скалы стояли над ними темные, мрачные, лишь кое-где верхушки их серебрил свет звезд. Шумел холодный предутренний ветер.
— Я хотела хоть раз привести тебя сюда, — шепнула Веронка.
— В эту долину?
— К озеру.
Понемногу светало. Посветлели горы, вставая серыми громадами, и в сумрачные ущелья между скал вливался уже бледный свет зари. Показалось угрюмое, черное Батыжовецкое озеро. Над ним висела туча, почти касаясь воды своими растрепанными краями.
— Направо, — сказала Веронка.
Резкий, пронзительный, протяжный свист прервал тишину.
— Козел, — сказал Яносик, поднимая голову.
Загремели камни, летевшие вниз по склону, прокатилось эхо; козел, видимо, проскакал мимо.
Они прошли по плоским влажным камням.
— Здесь, — сказала Веронка.
Яносик увидел маленький холмик, сложенный из камней.
— Что это? — спросил он.
Веронка молча опустилась на колени, сложив руки.
Стоя возле нее, Яносик смотрел на серую кучку камней, над которой темнели скалы. Вечно недвижные, они, казалось, двигались в этом предрассветном сумраке.
Веронка перекрестила могилку и сказала, вставая:
— Яносик, здесь лежит твой сын.
Яносик вздрогнул.
— Я его здесь похоронила. Всего один день он прожил. Не отдала я его ни людям, ни земляным червям. Здесь, где никто его не тронет, лежит он в деревянном гробике под камнями, и ветер его баюкает, как мать…
— Я не знал, — проговорил Яносик.
— Я сама отнесла его сюда. Здесь лежит наш сын… Ты его никогда не видел.
— Эх, боже! — вздохнул Яносик. — Вот что бывает на свете…
А Веронка рассказывала:
— Каждую весну ходила я сюда… Когда снег таял. На озере еще лед лежал. Ветер поет колыбельные песни моему дитятку: «Баю-бай, маленький»… Стены Герляховской горы — дом его…
— Эх, — сказал Яносик, — лежит он здесь, как орленок в гнезде. Высоко.
— Вот что случилось после той ночи, когда ты говорил мне: «Я беру с тебя мед, как пчела с сирени»…
— А ты мне сказала, что я для тебя — точно лес…
Веронка обвила руками шею Яносика.
— Показала я его тебе — и сердцу легче. И он отца своего теперь узнал. А то ночью приходил меня спрашивать: «Кто мой отец? Откуда? Из Польши?»
Яносик гордо встал на камень, поднял голову и сказал:
— Яносик Нендза Литмановский, разбойничий гетман.
— Иисусе, Мария! — пронзительно вскрикнула Веронка и отступила в страхе.
Но Яносик взял ее за руку и сказал:
— Не бойся. Ты будешь моя, станешь хозяйкой Липтова. Мы будем жить в замке, а здесь я поставлю золотой крест.
— Так это ты разбойничал в Липтове? Из-за тебя лились слезы? Тебя проклинали? За твою голову назначена награда? — восклицала Веронка.
— Никогда я не брал ничего у бедняка. Я брал только там, где было много добра. Я людей равнял. А мне самому не нужно было ничего. Веселый я был! И смелый. Нищий не станет разбойником, это может только мужик! Я любил радовать людей и с ними тягаться: кто лучше? Я этой чупагой прорубил себе путь от Дунайца к Дунаю! Да!
И он поднял чупагу над головой.
— Ты страшен, — сказала Веронка.
— Но славен, могуч и богат!
Веронка опустила голову.
