Белый снег покрывал уже вершины и склоны Медной горы, искрился на солнце, как расплавленное серебро и золото.
Остро пахло снегом, влажный воздух проникал в рот и легкие.
Саблик остановился и крикнул:
— Э-ге-ге-ге!..
— Э-ге-ге!.. — ответило эхо в ущельях, где сверкали покрытые инеем карликовые сосны.
Саблик был один. Как король.
Он был один среди громадных гор, среди подоблачных вершин, среди черных шумящих лесов и вод, журчащих или тихих и глубоких, как сон великой души, души храбреца и охотника на медведей.
Саблик был один в горах, среди горной зимы, всей грудью вбирал он в себя могучее дыхание гор, ни с кем не делясь. Свет солнца, игравший на снегу, сиял только ему. Саблик точно крепкого токайского вина выпил, — казалось, у него выросли крылья.
Он не боялся идти один. Он был охотник.
И он бодро шагал под вечер к Рыбьему озеру.
Оно лежало за цепью скал, уединенное и большое.
Саблик шел пастушьими тропами среди мелколесья. Вот он поднялся на вершины и поглядел вниз.
Там, под темными, отвесными, покрытыми снегом стенами Менгушовского Верха, в котловине, в венке темнозеленых кустов, черных елей и зеленых пихт, лежало безмолвное Рыбье озеро, наполовину кроваво- красное от заходящего солнца, наполовину темно-синее, с металлическим блеском — там, где прибрежные скалы отражались в нем.
Поглядел на мир Саблик с горы у озера, достал из рукава гусли и заиграл. Не присел, не поел, а заиграл озеру.
Играл. И казалось ему, что вода отражает звуки его гуслей и разносит их по лесу. Резкие, стальные, веские. Отраженная водой музыка проникала в лес. Словно пчелы из улья, стоящего на солнце, летели в темную лесную чащу.
Играл Саблик и смотрел на озеро: не вызовет ли он своей музыкой из глубин таинственных громадных рыб, не зачарует ли их звуками так, что они, подняв большие белые глаза вверх, встанут среди озера? Так в далеком сказочном мире, который видится каждому как бы сквозь туман, колдуны зачаровывают змей… Но из безмолвного таинственного озера не поднялось ничего.
Поиграв, Саблик развел костер, посидел около него задумавшись и незаметно уснул.
Он проснулся от утреннего мороза; звезды еще искрились на небе, и было темно. Саблик выпил водки и отправился в путь, чтобы согреться ходьбой. День обещал быть хорошим, снег не сыпал, только утренний ветер шумел, гуляя по озеру и по сосновому лесу, набегая откуда-то с высоты, с востока. В озере, лежавшем под ногами у Саблика, блестели звезды.
«Он» проходил ночью над озером: на мокрой овечьей тропинке виднелись следы огромных когтистых лап. Видимо, «он» почуял огонь и человека и ушел в лес, под Высокую гору, — медведь настоящий, старый и большой.
Саблик быстро пошел по левой стороне озера, все еще высматривая в нем крупную рыбу, и стал подниматься по скользкой траве к Менгушовскому Верху.
В воздухе парил огромный коршун, последний из своего поколения, обитавший на самой верхушке Криваня. Он виден был далеко, одинокий над пропастью. Когда Саблик остановился на скале, из-за Семи Гранатов взвились ракеты солнечных лучей и повисли над темными водами двух озер внизу: одно, спокойное, лежало в раме деревьев и кустов, другое — среди литых черных скал, в котловине. Оно словно спрашивало: «Что ты знаешь?»
Светало. Окрестности понемногу выступали из сумрака. Вершины уже озарились светом, лучистым и серебряно-розовым, и на воды, где недавно дрожали звезды, сходил голубой день.
Вода стала светлеть, сумрак сползал с нее. Светало.
Саблик стоял и смотрел. С юго-востока медленно ползли тучи, предвещавшие снег. Вдруг раздался крик дикого козла. В Саблике заиграла кровь. Он напряг зрение. Неподалеку стоял на скале большой черный козел. Он смотрел вниз и Саблика еще не увидел.
Саблик быстро сбросил тулуп, вывернул его наизнанку, черной шерстью вверх, и, накинув его на себя, опустился на четвереньки и стал изображать козу, которая пасется в горах, переходя с места на место, а лук он держал наготове под мышкой.
Козел заметил его и сделал скачок вперед, потом другой, третий, наконец остановился на утесе, прямо над Сабликом.
— Далеко ты, а все же придешь сюда, — прошептал Саблик, сжимая лук.
Козел стоял на краю и смотрел вниз, порой он бил передними ногами, нетерпеливо и сильно, и кивал головой с кривыми, расходящимися рогами. Но, почуяв человека или увидев его, он пронзительно свистнул и бросился в горы, делая огромные прыжки.
Потом опять остановился на скале и зафыркал протяжно, глядя на Саблика.
— Узнал, шельмец! — прошептал Саблик, одеваясь. — Не дал себя провести.
Саблик выпрямился. Тогда козел отчаянными прыжками стал подниматься вверх и скоро зачернел на снегу. Потом опять остановился, повернул голову назад и стал смотреть на Саблика.
— Любопытный, бестия!.. Время у него есть, вот и глазеет.
Козел долго смотрел, потом, как мышь, побежал по отвесной скале и скрылся где-то в расселине, невидной издали.
Вскоре Саблик увидел слева козу, высоко в горах над собой. Он всмотрелся пристальнее. Там стадо из семи голов мчалось вправо, к вершинам.
«Посчастливилось мне, — по привычке сказал он сам себе. — Чувствую, что бог меня сегодня наградит».
Однако над пропастями идти за козами было невозможно.
Саблик надеялся, что они сойдут вниз над Гинчовым озером, в южную, более теплую долину, среди громадных скал и котловин.
Между тем он заметил, что со скал и утесов точно сползают белые потоки муки, а местами распускались над ними белые павлиньи хвосты из сверкающей пыли: это снег сыпался вниз или взлетал на воздух, когда его поднимал ветер.
— Ну и ладно, — прошептал Саблик и стал карабкаться дальше, порой пробираясь над самой пропастью у отвесной горы. Вышел наконец к перевалу и посмотрел вдаль, на ту сторону Татр.
Долина над Гинчовым озером была окутана мглою. Внизу лежало недвижное темно-серое море густого, непроницаемого тумана.
Вокруг него громоздились мрачные горы, неуловимые, жестокие и страшные, головокружительно
