— О том, чем будем завтракать, ужинать…
— Как-нибудь перебьемся, мама. Главное, чтобы скорее приехал папа!
После войны даже начальники зарабатывали не много. Продукты все получали по карточкам. Лео с женой тоже жилось нелегко. И тогда он собрал семейный совет, без Баси, и братья решили, что Савелий будет каждый день обедать у одного из трех братьев. Даже составили для мальчика график, где указывалось, в какие дни и у кого он обедает. Савелий ездил на обеды после школы и однажды, приехав к дяде Лео и тете Маше, с гордостью произнес:
— Вчера вечером я написал письмо папе! И сразу пошлю, как только узнаю его адрес!
Жестокое прозрение
Это было за 356 лет до нашей эры. В ту же ночь, когда родился Александр Македонский, человек по имени Герострат поджег седьмое чудо света — знаменитый храм Артемиды в Эфесе. История гласит, что на допросе Герострат объяснил свой поступок желанием каким бы то ни было способом увековечить свое имя. Тогда в Эфесе был издан приказ: «Забыть Герострата». Но прошло уже несколько десятков столетий, а имя Герострата помнят люди, оно стало синонимом честолюбца, стремящегося приобрести славу путем страшных разрушительных действий. Но до сих пор историки не могут найти, даже предположительно, имена людей, создавших славный храм Артемиды. История имеет странное, но устойчивое свойство — повторяться. И сегодня звучит современно, как афоризм, изречение средневекового философа Эразма Роттердамского: «Иногда побеждает не лучшая часть человечества, а большая». Большая часть нашей страны преклонялась перед вождями большевизма, и имена их не исчезнут из людской памяти и в грядущие столетия, а лучшая часть человечества, умная, честная, благородная, ставшая жертвой нового строя, возможно, умышленно предается забвению. Поэтому я столь много внимания уделил в книге, посвященной жизни и творчеству актера Савелия Крамарова, его отцу, осужденному по 58-й статье Уголовного кодекса, якобы за буржуазную пропаганду. Впрочем, эта статья тоже войдет в историю нашей страны как синоним клеветнического измышления, погубившего миллионы ни в чем не повинных людей, обрекая на мучения их семьи.
Кончилась война, и через месяц-два начали возвращаться с фронта люди. Савелий уверен, что встретит отца, и рано утром, перед занятиями спешит на Белорусский вокзал, благо он недалеко от дома, и после занятий по два-три часа дежурит на платформе. Завидует тем, у кого там назначена встреча. А остальные, в основном женщины, выстраивают в конце платформы живой коридор, надеются, как и Савелий, на счастливую встречу. Перед ним за день проходят тысячи военных, он боится пропустить отца. Жадно вглядывается в их лица. В боковом кармане лежит фотокарточка отца. Когда он видит похожего на него человека, то сверяет его лицо с тем, что на фотокарточке. Сердце дрожит от предчувствия встречи, от волнения прерывается дыхание. Он несколько раз бросался к военным с криком: «Папа! Это я — Савелий!»; они с добротой и нежностью смотрели на него, но отрицательно качали головами, а один признался: «Нет у меня сына. Пойдем жить ко мне. А?» Но тут Савелий замотал головой: «Я своего отца жду. Мы много лет не встречались. Я его никогда не оставлю. Извините».
Приходя домой, Савелий спрашивал у мамы:
— Не приехал?
— Нет, — кручинилась мама, — он бы тебя узнал. У него тоже есть твоя фотография.
На вокзале разгрузились сотни эшелонов с фронта, но отца среди вернувшихся не было.
— У меня буквально разрывается сердце, когда я вижу твои мучения, — неожиданно всплакнула мама, — не приедет папа. Его не было на фронте.
— А где же он был? — побледнел Савелий. — Ведь шла война! Он что же…
— Нет, твой папа не стал дезертиром, и он достойно защищал бы родину, если бы…
— Что если бы? — напрягся и покраснел Савелий.
— Его, наверное, оклеветали, сынок, или вышла ошибка. Я толком не могу объяснить тебе. Но наш с тобою папа, наш замечательный папа, — мама поднесла к глазам носовой платок, — как тебе объяснить?
— Скажи как есть, — пролепетал Савелий.
— Папа осужден, — собрав волю в кулак, вымол вила мама, — он находится в лагере для заключенных. Я уверена, что со временем его оправдают, он не совершал ничего плохого, никому не причинил зла… Но пока… Нам остается только одно — ждать папу.
— Не может быть, чтобы в нашей стране осудили человека ни за что ни про что, — глотая слезы, произнес Савелий.
— Может, — сурово вымолвила мама, — от ошибок не застрахован никто. Я верю в невиновность отца!
— Я — тоже, — растерянно проговорил Савелий, — надо бороться за папу! Доказывать! Надо писать жалобы!
— Я писала. Не помогло, сынок.
— Давай вместе, мама! Ладно?
— Конечно, сынок. Мы не оставим в беде папу. Он сейчас далеко. В Сибири.
Савелий осунулся, поблек, мысли в его голове путались, но одна из них — о невиновности отца — отметала сомнения.
— Я приготовил письмо папе. И пошлю его. Почему вы до сих пор скрывали все от меня? Я уже взрослый человек!
— Такая жизнь, Сава, что тебе придется взрослеть раньше, чем положено по возрасту, — заметила мама, — ты должен быть сильным человеком!
— Постараюсь, мама, — с трудом вымолвил Савелий, слезы Душили его, и он нежно прислонил голову к маминому плечу.
Он в душе долго не мог смириться с горькой судьбой. Выстоял длинную очередь в приемную Ворошилова — Председателя Верховного Совета. Отнес туда прошение о помиловании отца. В очереди простоял три дня. И вокруг него стояли такие же женщины, как его мама, такие же дети, как он, и все они совершенно не походили на родных врагов народа. И у всех них были бледные, грустные лица. Лица людей, переживающих горе. И хотя были они из разных республик, разных национальностей, но говорили на одном языке сочувствия друг другу. Наконец подошла очередь Савелия. Он вошел в большой кабинет, в конце которого за канцелярским столом сидела женщина средних лет в черном костюмчике с белой блузкой. Она приняла прошение Савелия. Открыла широкую папку и аккуратно прикрепила его прошение к массе других. Закрыла папку и кивнула ему головой, как бы говоря, что все, что от нее полагается, она сделала.
Поначалу Савелию казалось, что люди подозрительно глядят на него, словно знают, что он сын врага народа. Потом заметил, что отношение к нему осталось такое же, как и прежде, но об изменении в своей биографии решил помалкивать.
Мама живет надеждой поехать к отцу, буквально отрывая от скромнейшего семейного бюджета по пять — десять рублей в месяц. Она посылает мужу посылки и денежные переводы. Раз в полгода, чаще не разрешается. И перечень продуктов и вещей для посылок ограничен, и переводы денег малы. Мама однажды призналась Савелию, что, на ее взгляд, все эти ограничения не дают папе поправить здоровье, выжить на лесоповале при диких морозах. Она считает, что Савелий уже взрослый человек, ему тринадцать лет, он должен знать правду об отце и писать ему добрые, нежные письма. Она понимает, что это нелегко сделать пареньку, видевшему отца только на фотокарточке, где он держит сына на вытянутых рука, гордится своим крепким и обаятельным малышом. И Савелий старается в каждом письме сказать папе о себе и маме что-нибудь очень приятное. «Дорогой папочка, — начинает он письмо, — мы с мамой чувствуем себя хорошо, часто вспоминаем тебя. Мама говорит, что мы скоро увидимся. Я очень жду нашей встречи. Учусь хорошо. В основном получаю четверки и пятерки». Здесь Савелий лукавил, чтобы не расстроить отца, учился он плохо, по поведению у него была тройка. Классный руководитель не раз
