Бася засмеялась, довольно громко, не могла сдержаться.
— Ты смеялась слишком громко, — прошептал Виктор, — точно так же поступил и я, не мог сдержаться на процессе, даже в компании, где никто не тянул меня за язык. Такой у меня характер. Ничего со мной не поделаешь. А как я узнаю людей, следящих за мною? По их пустым однотипным лицам, даже по трафаретной одежде. Кстати, ты помнишь, как выглядели особисты в «Зойкиной квартире»?
— Нет, — призналась Бася, — я даже удивилась, когда узнала, что спектакль сняли с репертуара.
— Зато я как юрист, а Булгаков как писатель — мы оба, наверное, знали, как одеваются особисты. У них на складе, видимо, не было выбора в одежде. Так вот, особисты, пришедшие арестовывать Зойку, были одеты в одинаковые костюмы и желтые туфли. Других туфель у них в ЧК не было. Я обратил внимание на эту деталь, мне было очень смешно. Давно не видел такую искрометную пьесу.
— За что же ее сняли? — поинтересовалась Бася.
— Не знаю, — шепотом произнес Виктор. — Могли снять просто за то, что пьеса талантливая. Это началось давно… — не договорил задуманное Виктор и замолчал.
— Говори, — попросила жена, — тем более, если начал. Ты же знаешь, какая я любопытная. Говори!
— Только не шути, — сказал Виктор, — я опять не могу сдержаться, хотя знаю, что своим рассказом могу напугать тебя, посеять сомнения в твоей головушке, но ты моя жена, мне не с кем поделиться, кроме тебя, и я не могу сдержаться, — вздохнул Виктор.
Она не увидела в темноте его лицо, но почувствовала, что муж говорит с нею серьезно, очень серьезно, как никогда прежде.
— Ты должна знать, Бася, что это началось давно. Еще при Ленине. Он сам взял билеты в Швейцарию Мартову, чтобы тот уехал из России. Потом выслал на корабле из страны многих философов, ученых, писателей, не согласных с его теорией пролетарской революции. Пролетариат, малограмотный, прямо от станка, не может руководить страной. Кое-кого из специалистов, особенно военных, перешедших на его сторону, Ленин оставил даже на высоких постах. И я думаю, что их сейчас уничтожает Сталин. Я не верю, что подсудимые на моем злосчастном процессе, да и на других, ему подобных, в чем-либо виноваты перед страной, тем более являются агентами буржуазных разведок. Наверное, им обещали жизнь за безропотность и согласие с обвинениями прокурора. Они оговаривали себя. Я — мелкая сошка. Но я хоть очень мало, но помешал власти, защищая героя Гражданской войны, сказав о нем даже толику правды. Надеюсь, что меня не тронут, но все-таки оглядываюсь по сторонам, когда иду по улице. Я боюсь за тебя, за Савелия. Что станется с вами, если меня арестуют? Уже месяц, как со мною перестал здороваться председатель нашей коллегии, при встрече делает вид, что не замечает меня. Плохой признак… А анекдот, что я рассказал сегодня тебе, действительно остроумный. Давай спать, милая!
Бася вспомнила этот разговор с Виктором и то, что в ту ночь они не уснули. Он обнимал и целовал ее так нежно, как будто это была их последняя ночь. А утром она увидела слезу на его реснице. Она не верила в самое страшное, а он понимал больше ее и оглядывался на улице не случайно, не зря. И тут же в ее сердце вспыхнула надежда, что ничего предосудительного Виктор не совершил. И рассказанный им в компании анекдот не более чем анекдот. В этом разберутся и Виктора отпустят. Были такие случаи, что арестованных людей отпускали, не сразу, а через год-два. Но надежда вскоре стала угасать, когда она вспомнила о процессе, где, несмотря на защиту Виктора, Подсудимый был приговорен к расстрелу. Снова начали путаться мысли, она устала от переживаний. Бася раньше считала, что жизнь благоволит ей, подарила культурного, верного и заботливого супруга, и неожиданно в памяти возникли его слова, сказанные как бы между прочим, позавчера, за день до ареста. «Я рад, — сказал Виктор, — что у тебя здесь есть родные братья. У меня один — во Львове, но тоже очень близкий нашей семье человек». Наверное, Виктор надеялся, что в случае беды с ним родные помогут ей.
Неожиданно раздался стук в дверь.
— Бенедикта Соломоновна, вас к телефону, — раздался голос соседки. Новым знакомым и соседям она представлялась как Бенедикта.
Бася вскочила с кровати и, надев тапочки, поспешила к телефону.
— Алло! Алло! Я слушаю вас! — нервно, но с надеждой, что звонят родные, произнесла она. — Алло! Алло! — Но трубка молчала.
Странный звонок расстроил ее, и мгновенно куда-то испарилась усталость. «Пойду работать, — решила она, — первым делом надо устроиться на работу. Но куда? Куда возьмут жену арестованного?»
Определенной специальности, кроме умения печатать на машинке, у нее не было. «Если не устрою Савелия в ясли — не хотелось бы отдавать его туда, — то буду брать работу на дом. У одного из братьев есть машинка». После этих мыслей ей стало легче, но на несколько часов. Вечером, в обычное время, когда она ждала с работы Виктора, она ощутила всю безысходность своего положения и почувствовала, что лишается рассудка. Несвязный говор, донесшийся из детской коляски, вернул ее к жизни: у нее есть Сава. Она должна жить ради сына. Она обещала Виктору во что бы то ни стало, при любых обстоятельствах сберечь его. И она это сделает.
Она прилегла на кровать и вскоре уснула, рой мыслей подавила неимоверная усталость — нервная и физическая, а ей показалось, что она не спала, а находилась под наркозом, от которого окаменели руки, ноги, голова. Но когда подал голос Савелий, она, преодолевая этот наркоз, все же поднялась с кровати. На какое-то время Бася растерялась. Раньше продукты приносил Виктор, а теперь как быть, она не может оставить ребенка одного. Позвонить кому-нибудь из братьев? — подумала Бася и заплакала — у нее не будет сил сказать им, что арестовали Виктора, она просто расплачется в трубку. Она отправилась на кухню варить кашу для Савелия. Сама есть не хотела, еще не оправилась от поразившего ее удара судьбы. Было около шести утра, квартира еще не проснулась, и это придало ей уверенность. Она не знала, как отреагируют на арест мужа соседи. Двое из них, будучи понятыми при обыске, не выражали никаких эмоций, выглядели официально и с самым серьезным видом подписывали бумаги, которые им подсовывали чекисты. Одна из бумаг была с описью вещей мужа — выходного костюма, двух рубашек и пары ботинок. Один из чекистов предупредил ее, чтобы она ни в коем случае не продавала эти вещи. До решения суда. Бася догадалась, что чекист подразумевает возможное осуждение мужа с конфискацией имущества. Она вздрогнула от этой мысли. Конфискации имущества обычно сопутствовал длительный срок заключения или высшая мера наказания — расстрел. Спазмы стали душить ее, закружилась голова, и она, чтобы не упасть, оперлась о коляску Савелия. Его детское лялякание вернуло ей сознание и силы. Она даже подумала, что, слава богу, ее слабость не видел Виктор, которого уже увезли. Она слышала, как машина, прозванная в народе «черным воронком», скрипнула, зафырчала и сдвинулась с места.
Она спешила. Ей не хотелось встречаться с соседями именно сегодня, когда она наверняка выглядит измученной. К зеркалу даже не подошла, чтобы причесаться. Сварит кашу, накормит Савелия и приведет себя в порядок. Люди должны видеть ее собранной и сильной, по крайней мере, уверенной в себе, а если зайдет разговор о муже, то она скажет, что с ним разберется следствие, она не знает никаких правонарушений с его стороны. Возможно, вышла ошибка или кто-то оговорил мужа. Он был хорошим адвокатом, и у него могли быть завистники. И вообще она не собирается унывать, ей надо растить сына. При мыслях о его судьбе спазмы снова подкрались к горлу, на ресницы навернулись слезы.
В этот момент в кухню вошла соседка. По ее нетвердым шагам Бася догадалась, что это Ангелина Степановна, вдова царского генерала, погибшего еще в Первую мировую войну. Бывшая генеральша помалкивала об этом, рассказала только Виктору и Басе, считая их самыми приличными людьми в квартире и веря, что Виктор, как адвокат и добрая душа посочувствует ей, понимая, какой жизнью она жила и как трудно ей сейчас, когда она влачит нищенское существование.
— Поплачь, дорогуша, — сказала она, видя состояние Баси. — Поплачь. Легче станет. Я полжизни проплакала. Наверное, поэтому жива еще. И обязательно поешь. Слышишь? Без этого нельзя!
Бася послушала Ангелину Степановну и подсыпала в закипающую воду пару ложек манки.
День тянулся медленно. Казалось, что без Виктора приостановилась жизнь. Теперь никто не расскажет ей о международном положении, и не по-газетному, а со своими комментариями, не поведает об адвокатских удачах, интересных уголовных делах… Ведь она последние годы, после того как родился Савелий, не работала, хотя уход за маленьким ребенком вылился в трудную работу, зато приносящую радость.
Она почувствовала, что готова звонить братьям, но они пришли сами, узнав о беде. Позвонили
