бороды.
– Лежи смирно, мейстер, – предостерег Тирион. – Когда Шагга сердится, у него трясутся руки.
– У Шагги руки никогда не трясутся, – возмущенно возразил горец. Он прижал громадный полумесяц лезвия к дрожащему подбородку Пицеля и сбрил еще клок бороды.
– Как давно ты шпионишь на мою сестру? – спросил Тирион. Пицель дышал часто и хрипло.
– Все, что я делал, я делал на благо дома Ланнистеров. – Испарина покрыла его лысый лоб, к сморщенной коже прилипли белые волоски. – Всегда… долгие годы… спросите вашего лорда-отца, я всегда преданно служил ему… это я убедил Эйериса открыть ворота…
Для Тириона это было внове. Когда город пал, он был еще мальчонкой и жил в Бобровом Утесе.
– Значит, взятие Королевской Гавани – тоже твоя работа?
– Для блага державы! С гибелью Рейегара война была проиграна. Эйерис был безумен, Визерис слишком мал, принц Эйегон – грудной младенец, а страна между тем нуждалась в короле… я молился, чтобы им стал ваш добрый отец, но Роберт был слишком силен, и лорд Старк действовал очень быстро…
– Скольких же ты предал, хотел бы я знать? Эйерис, Эддард Старк, я… кто еще? Король Роберт? Лорд Аррен, принц Рейегар? Когда это началось, Пицель? – Тирион не спрашивал, когда это кончится, – он и так знал.
Топор царапнул Пицеля по кадыку и лизнул отвисшую кожу под челюстью, сбрив последние волоски.
– Вас не было здесь, – прохрипел мейстер, когда лезвие двинулось к щеке. – Раны Роберта… если бы вы их видели, чувствовали, как от них пахнет, вы бы не сомневались…
– Да, я знаю, вепрь потрудился за тебя… но если бы он не доделал свою работу, ты, несомненно, завершил бы ее.
– Он был скверный король… тщеславный, распутный пьяница… он готов был оставить вашу сестру, свою королеву… Ренли замышлял привезти ко двору девицу из Хайгардена, чтобы соблазнить короля… это правда, клянусь богами…
– А что замышлял лорд Аррен?
– Он знал – знал о…
– Я знаю о чем, – прервал Тирион – он вовсе не желал чтобы Шагга с Тиметтом тоже узнали об этом.
– Он отправил свою жену обратно в Гнездо, а сына хотел отдать в воспитанники на Драконий Камень… чтобы развязать себе руки…
– И ты поспешил его отравить.
– Нет, – затрепыхался Пицель. Шагга, зарычав, сгреб его за волосы. Казалось, что горец своей ручищей способен раздавить череп мейстера, как яичную скорлупу, – стоит только стиснуть.
Тирион поцокал языком:
– Я видел в твоей аптеке «слезы Лисса». Кроме того, ты отослал собственного мейстера лорда Аррена и лечил его сам, чтобы Аррен уж наверняка умер.
– Клевета!
– Побрей-ка его еще, – распорядился Тирион. – Там, на горле.
Топор царапнул кожу. С дрожащих губ Пицеля стекла струйка слюны.
– Я пытался спасти лорда Аррена, клянусь…
– Осторожно теперь, Шагга, ты его порезал.
– Дольф рождал воинов, а не брадобреев, – проворчал Шагга. Почувствовав, что по шее течет кровь, старик содрогнулся, и последние силы оставили его. Он точно усох, съежившись и в длину и в ширину.
– Да, – проскулил он, – Колемон давал лорду слабительное, и я отослал его прочь. Королеве нужно было, чтобы Аррен умер, – она этого не говорила, не могла сказать, Варис постоянно подслушивает, но я понимал это по ее лицу. Но не я дал ему яд, клянусь. – Старик заплакал. – Спросите Вариса – это был мальчишка, его оруженосец, Хью… это точно был он, спросите у своей сестры.
– Свяжи его и уведи отсюда, – с отвращением бросил Тирион. – Бросьте его в каменный мешок. Мейстера выволокли за дверь.
– Ланнистеры, – стонал он. – Все, что я делал, было ради Ланнистеров…
Когда его увели, Тирион не спеша обшарил его комнаты и взял с полок еще несколько пузырьков. Вороны бормотали у него над головой – в этих звуках было что-то странно умиротворяющее. Надо будет приставить кого-нибудь ухаживать за птицами, пока Цитадель не пришлет нового мейстера на место Пицеля.
«А я-то надеялся, что смогу ему доверять. Варис и Мизинец скорее всего не более преданы, чем он… просто они хитрее, а следовательно, опаснее. Отец, пожалуй, предложил наилучший выход: призвать Илина Пейна, воткнуть три эти головы над воротами – и делу конец. Приятнейшее было бы зрелище».
Арья
Страх ранит глубже, чем меч, твердила себе Арья, но это плохо помогало. Страх стал такой же неотъемлемой частью ее жизни, как черствый хлеб или волдыри на ногах после твердой, изрытой колеями дороги.
Ей уже много раз бывало страшно, но настоящий страх она узнала только в том сарае у Божьего Ока. Восемь дней пробыла она там, пока Гора не отдал приказа выступать, и каждый день видела чью-нибудь смерть.
Гора являлся в сарай после завтрака и брал кого-нибудь из узников на допрос. Жители деревни старались не смотреть на него. Может быть, они думали, что тогда и он их не заметит… но он их видел и брал, кого хотел. Ни спрятаться, ни схитрить было нельзя, и спасения не было.
Одна девушка три ночи подряд спала с солдатом – на четвертый день Гора выбрал ее, и солдат ничего не сказал.
Улыбчивый старик чинил солдатам одежду и рассказывал о своем сыне, который служил золотым плащом в Королевской Гавани. «Он человек короля, – повторял старик, – и я тоже – мы за Джоффри». Он так часто это говорил, что другие узники называли его «Мы-за-Джоффри», когда стража не слышала. Мы-за-Джоффри взяли на пятый день.
Молодая мать с изрытым оспой лицом сама вызвалась рассказать все, что знает, – лишь бы ее дочку не тронули. Гора выслушал ее, а на следующее утро забрал у нее ребенка – вдруг она что-то утаила.
Тех, кого выбирали, допрашивали на глазах у других: пусть видят, какая участь ждет мятежников и предателей. Допрос вел человек по прозвищу Щекотун. Лицо у него было самое обыкновенное, а одежда такая простая, что Арья могла бы принять его за кого-то из деревенских, пока не увидела за работой. «У Щекотуна всякий обмочится», – заявил пленным старый сутулый Чизвик – тот самый, кого Арья хотела укусить, который назвал ее злюкой и разбил ей голову кольчужным кулаком. Иногда Щекотуну помогал он, иногда другие. Сам сир Грегор Клиган только стоял и смотрел, пока жертва не умирала.
Вопросы были всегда одни и те же. Есть ли в деревне спрятанное золото,
