Веселые и грустные истории про Машу и Ваню

– То мы ничего не знаем, – кивнул он. – Только вы свой телефон дайте на всякий случай. А то мы через три часа закроемся.

«Это неправильно…»

Маша уже второй раз в жизни потеряла мобильный телефон. Первый раз я отнесся к этому спокойно, хотя и сказал ей, что я, например, никогда не потерял в жизни ни одного мобильного телефона.

Вряд ли она полюбила меня после этого еще больше, чем раньше. Это была очень глупая педагогика, чего уж тут говорить. Тем более что на самом деле я бы не поручился, что и правда не потерял в своей жизни ни одного мобильного телефона. Просто мне так искренне стало казаться, когда я узнал, что Маша потеряла мобильный телефон.

Я купил ей другой телефон, который на самом деле совершенно необходим, причем не ей, а мне. Она, конечно, не всегда отвечает по нему, но зато она освоила – в полном совершенстве – все его функции, а это не удается даже мне, при том что я время от времени пытаюсь это делать, потому что мне кажется это, во-первых, нужным, а во-вторых, меня бесит то, что я не пользуюсь и десятой частью того, из чего он состоит, – просто не умею.

Так вот Маша освоила, кроме всего прочего, и функцию автоответчика и сделала лучшее, что смогла, – записала на автоответчик свой смех. То есть так смешно стало от одной мысли, что она сейчас записывает сама себя, что она расхохоталась так звонко, что даже когда она мне не отвечала по телефону, потому что у нее, например, был урок, все равно я просто стоял и наслаждался этим смехом, когда автоматически включался автоответчик.

И вот жальче всего мне было этого утраченного, как выяснилось, смеха. Но я купил ей другой телефон со словами, которые рвались прямо из глубины моего сердца:

– Вот тебе, Маша, телефон, и помни, что если ты и его потеряешь, то больше я тебе телефона никогда не куплю.

Слово «никогда» – очень жестокое, непропорционально, неприлично жестокое по отношению к такой просто устроенной вещи, как телефон, но я уже произнес его, а Маша его запомнила.

– Ну и что? – сразу сказала она. – И не надо. Я вырасту и сама куплю.

То есть у нее не было никаких сомнений даже в том, что она опять потеряет мобильный телефон.

И, кстати, первое, что она сделала, когда я отдал ей телефон, – записала на автоответчик свой совершенно потрясающий смех. Ну не могла она произнести ни одной серьезной фразы типа «Спасибо, что позвонили, я обязательно вам перезвоню, можете быть в этом совершенно уверены». Она могла только хохотать в микрофон. Это она с блеском и делала.

Этим телефоном она пользовалась больше полугода. Она теряла его, и мы находили его в самых разных местах – под подушками, под раковинами, на холодильнике… Учительницы находили его даже на улице… Я понимал, что телефон обречен и что это вопрос времени. И все-таки она съездила с ним и в Англию, и во Францию вместе с одноклассниками, которые находили телефон там, где она сама была найти его не в состоянии.

Вчера, вернувшись из командировки, я увидел заплаканную, да нет – зареванную Машу, которая сказала, что потеряла мобильный телефон. И дело было в том, что она его на этот раз действительно потеряла. Я это понял не сразу. Я поискал его в квартире, спросил, искали его учительницы и одноклассники или нет. Через час до меня дошло, что она потеряла мобильный телефон – и опять с этим своим смехом, просто-таки как в одной детской сказке. Там, правда, детский смех украли. Впрочем, и тут нельзя было полностью исключить чего-либо подобного.

– Чего ты плачешь? – спросил я Машу. – Зачем ты так убиваешься?

Я чуть не сказал ей, что мы сейчас пойдем и купим новый телефон.

– Я знаю, – произнес Ваня, – почему. Ты ведь сказал ей, что больше не купишь мобильный телефон. Вот она и убивается. А что такое «убивается»?

Видимо, у меня был настолько убитый вид, что Ваня даже не переспросил меня, когда я промолчал. А я убивался потому, что не понимал, что теперь делать. Я же пообещал никогда больше не покупать ей мобильный телефон. Но и без ее телефона жизнь было уже невозможно представить. То есть я должен был нарушить свое обещание. А этого я себе позволить не мог.

И главное, я ее не мог подвести. Она так искренне поверила, что я не куплю ей мобильный телефон, что я и в самом деле не мог этого сделать.

И, видимо, снова подумав об этом, она так разревелась, что от всех этих моих соображений не осталось вообще никакого следа. И я придумал.

– Маша, – произнес я, – я тебе сказал, что больше никогда не куплю мобильный телефон?

– Да… – сквозь новый приступ рыданий подтвердила она.

– И не куплю…

– А-а-а… – простонала она.

– Но зато есть другой выход, – сказал я. – Мне на день рождения подарили мобильный телефон. Это очень хороший телефон. И если ты его потеряешь…

– Не-е-е-т! – прокричала девочка.

– Ну вот, бери этот телефон.

Я даже достал коробку, которую так и не собрался до сих пор открыть.

Она не верила своим глазам.

– А там игры есть? – спросила она, теряя ко мне всякий интерес. – Сколько? А какие? А, есть, я вижу… О, много…

Ваня стоял и смотрел то на нее, то на меня.

– Папа, – сказал он, наконец, – но ты же сказал… А надо признать, что сам он никогда не теряет свой мобильный телефон, постоянно звонит мне по нему (особенно в детском саду, когда они играют. Он чаще всего просит меня быть их боссом и отправить их отряд в атаку. «Пленных не брать! – кричу я им в телефон. – Не отступать ни на шаг! За вами школа!»). Так что для Вани это больше чем телефон. Это средство связи с верховным главнокомандованием, со ставкой. Этот телефон нельзя потерять. И он не теряет. Он понимает, что, как у Маши, второго шанса у него может и не быть. И вот я, по сути, обманул теперь Ваню.

– Как же так, папа? – переспросил он.

– Но ведь я ничего не купил, – сказал я. – Я просто отдал то, что у меня и так было.

– Это неправильно, – тихо сказал мальчик.

И вообще-то был прав. Через день поздним вечером (было за полночь, когда я приехал домой) Ваня спустился ко мне и сказал:

– Папа, я потерял телефон! Он сказал это с вызовом.

– Но, Ваня… – удивился я. – Я не могу в это поверить.

– А я потерял! У тебя есть другой, тебе дарили еще? У Маши теперь такой телефон, что ее все учительницы в школе спрашивают, откуда у нее такой телефон.

– Я подумаю, Вань, – сказал я. – Я, может быть, вспомню.

Мне было о чем подумать. В конце концов я подумал, что куплю Ване такой же телефон, как у Маши. Может, это будет справедливо. Может, нет. Я уже ничего не понимал, я потерял нить воспитательного процесса – и, похоже, навсегда.

Ваня, кажется, увидел смятение в моих глазах и, вздохнув, пошел спать.

А утром он разбудил меня и сказал:

– Папа, я нашел свой телефон – в игрушках. В моих игрушках, папа.

«Это раз!»

За две недели до Нового года я вернулся из поездки в одну из европейских стран и привез детям некоторые подарки. Так, речь шла про двух плюшевых шалопаев с бубенцами, колокольчиками и лыжами в руках, про разные другие игрушки, про большое количество шоколада… Я, может, даже погорячился, но, может, и нет.

Придя домой, я обнаружил стоящую и почти наряженную елку и понял, что могу положить подарки под нее. Я так и сделал.

Дети спали, и в этот раз я разбудил их, которых можно поднять утром в школу и в детский сад только угрозой убийством, одной-единственной, сказанной полушепотом в детской комнате фразой:

– Может, поискать под елкой подарки: вдруг Дед Мороз что-то уже успел принести?

Они ждали этой фразы, видимо, всю ночь, не смыкая глаз. Иначе ничем нельзя было объяснить то, с какой скоростью они сбросили одеяла и рванули к елке. У меня не было ни одного шанса опередить их, даже если бы я поставил перед собой такую цель.

Я думал, они елку снесут. Они выгребли из-под нее все, что там было, в течение одной секунды. Потом еще минуту был слышен хруст с ожесточением срываемой подарочной оберточной бумаги. Все это происходило в полном молчании и делалось с максимальной сосредоточенностью. Потом они, наморщив лбы, изучали подарки, а я, замерев, следил за их реакцией. Я мог и не угадать, и они не стали бы скрывать своего разочарования. Нет, это было бы последнее, что они бы сделали.

Но никакого разочарования не появилось на их лицах. Наоборот, через полчаса они взяли кое-какие подарки с собой в школу и в детский сад, а это уже означало, что на подарках был поставлен безусловный знак качества.

Вечером, вернувшись домой, Маша сказала мне:

– Папа, ты утверждаешь, что все эти подарки принес Дед Мороз, да?

Ну, я сразу почувствовал, что она готова далеко зайти. Она что-то придумала и начала издалека. Поэтому мне следовало быть предельно осторожным.

– Я, Маша, сказал, что это от Деда Мороза, да, но передал он подарки на этот раз через меня, потому что в Европе у него сейчас слишком много дел, у них там Рождество раньше на две недели.

Некоторое время Маша выясняла у меня, почему у них Рождество раньше на две недели, но мне не удалось отвлечь ее внимание от главной цели, которую она все-таки преследовала, тем более что я так толком и не смог объяснить ей почему.

И вот она говорит:

– Так, хорошо! Ты маленький хитрец и обманщик!..

– Что?! – переспрашиваю я с искренней обидой.

– Да ведь мы с Ваней знаем, что это ты купил нам все эти подарки и положил под елку, а сказал, что их принес Дед Мороз!

– Да, – подтверждает Ваня, – мы знаем.

Я стоял, честно говоря, с растерянным, с обескураженным видом. Дело не в том, что я был разоблачен с особым, ни с чем не сравнимым детским цинизмом. Дело в том, что я вдруг с ужасом осознал: мои дети выросли и перестали верить в Деда Мороза. А скорее всего, Маша, которой в конце февраля исполнится восемь лет, перестала и объяснила Ване тоже, что Деда Мороза на самом деле не существует.

И что теперь делать? И как жить – и им, и мне? Я-то, честно говоря, до сих пор не потерял этой великой веры. И я тоже иногда под Новый год ищу подарки под елкой, и сердце у меня колотится в предчувствии чуда, и нахожу я их, нахожу!

И что теперь получается? Мои собственные дети внушают мне, что никакого Деда Мороза не существует. Я-то, допустим, им не поверю, но они-то сами теперь так и будут думать всю жизнь и лишат ее того, что и объяснить-то толком нельзя, но без этого она будет у них другой, совсем другой, непоправимо другой.

Я начинаю успокаивать себя тем, что живут же люди и без этой веры, как без ноги или без руки, и ничего, живут же как-то. Но чего-то мне становится как-то просто тошно. Я не думал, что это произойдет с ними, тем более так быстро.

Маша замечает мой растерянный вид, смотрит на меня победоносно и продолжает: