Но главное, Маша приняла скобки близко к сердцу и осознала, что она будет носить их четыре месяца не снимая.
Впрочем, оказалось, что она их все-таки снимает. Она призналась в этом на следующий день.
– Папа, – сказала она, – там есть такие замочки: раз – и они снимаются…
– Зачем ты их снимаешь? – спросил я.
– А я пока не привыкла, поэтому и снимаю, – рассказала она. – Это было вчера, а сегодня уже привыкла.
– То есть не будешь снимать? – уточнил я.
– А зачем? – переспросила она.
Следующим утром я проснулся, когда еще было темно. Проснулся, как от толчка, от пронзившей меня мысли: да ведь она может проглотить их!
Я напряженно думал. Если там есть замочки, которые можно расстегнуть, то они ведь могут и расстегнуться сами. Ну а потом все понятно. Да, скобки немаленькие, но чего только дети не могут проглотить.
Я вспомнил, как мне рассказывали про выставку вещей, которые глотали дети. Да, была такая выставка. И там, например, была дужка от ведра. Банка из-под майонеза.
На этом фоне скобки выглядели, так сказать, детской забавой. Во сне разве нельзя их проглотить? Они же мешают ей, и она во сне шевелит языком, подсознательно пытаясь от них избавиться. То есть вот это подсознательное шевеление языком может привести к тому, что замочки расстегнутся.
Я ничего не стал говорить об этом Маше. Но поговорил с ее мамой.
– Алена, – сказал я, – ты не думаешь, что Маша может проглотить скобки?
– Нет, – сказала она, – не думаю.
– Почему? – удивился я.
– Потому что это невозможно, – сказала она.
– Но там же замочки…
– Она уже привыкла к скобкам, – разъяснила Алена, – и ничего страшного произойти не может.
Тогда я позвонил нашему доктору. Она не специалист по стоматологии, но доктор очень высокой квалификации.
– Дело в том, – сказал я ей, – что Маше поставили такие скобки на зубы, она будет носить их четыре месяца, и я серьезно боюсь, что она может их проглотить. Как вы думаете, что делать?
– Ничего, – сказала она. – Все носят.
– Но они снимаются!
– Вряд ли они могут сняться сами, – сказала она. – Я не понимаю, как это может произойти. Но на всякий случай лучше проконсультироваться у заведующей нашим стоматологическим отделением. Приезжайте.
Я все понял, но не мог ждать уже ни минуты. Я позвонил Маше.
– Послушай, – спросил я, – ты больше не снимаешь скобки?
– Снимаю, конечно, папа, – сказала она. – После каждой еды я должна полоскать зубы. И потом, как же иначе я зубы будут чистить, если скобки снимать не буду?
– А как все чистят, кто скобки носит? – спросил я.
– Я не знаю, как все чистят, – задумчиво произнесла она. – Ты считаешь, не надо снимать?
– Не надо! – сказал я.
– А врач, который скобки ставил, сказал, что надо, – так же задумчиво продолжила она. – Два раза в день надо чистить зубы, а потом той же щеткой, которой я чистила зубы, надо чистить скобки.
– Это врач тебе сказала? – поразился я.
Я сразу представил себе, что от такого частого употребления механизм замочков очень быстро разработается.
– Ты можешь аккуратно их носить? – с мольбой, которую уже не мог скрывать, сказал я. – Ты хоть понимаешь, что ты их можешь проглотить?!
Я не собирался ей этого говорить. Оно у меня вырвалось. Я не хотел травмировать ее этой мыслью. Но я, видимо, уже не мог и молчать об этом.
– Понимаю, – тихо сказала Маша.
– Например, во сне, – не мог уже остановиться я. – Они же могут соскочить.
– Папа, – сказала Маша, – да они уже соскочили.
– Когда? – переспросил я.
– Вчера, – сказала Маша. – Вчера ночью. Я нашла их утром около подушки. Но я их сразу надела!
– Так, – сказал я, – я тебе перезвоню. Но сначала я перезвонил Алене.
– Ты знаешь, что скобки уже соскакивали?! – закричал я. – Они соскочили во сне! Замочки расстегнулись! Я же про это и говорил!
Это и правда был какой-то кошмарный сон.
– Вряд ли это могло произойти, – сказала Алена. – Давай я тебе перезвоню.
Как потом выяснилось, она сразу позвонила Маше. В новой интерпретации история выглядела по-другому. Маша вроде бы сказала маме, что она сама на ночь сняла скобки и положила их под подушку.
Это мне и передала Алена.
– То есть Маша рассказала две разные истории? – переспросил я. – И какая из них правдивая?
Алена почему-то настаивала, что ее версия более правдоподобна.
Тогда я спросил у Маши:
– Так где все-таки правда?
– Они с меня соскочили. Я же тебе говорила уже, – с недоумением сказала Маша.
«Я еду на одной ноге!»
На Красной площади закрывался каток Bosco di Ciliegi. Это в целом печальное событие было скрашено тем, что мы с Машей и Ваней успели на последний сеанс.
Маша умоляла меня об этом, Ваня был согласен, что сходить стоит. Это было странно для него: он не любит кататься на коньках.
– Ваня, – спрашивал я его раньше, – почему бы и тебе не выйти на лед? Почему ты все ездишь на каток только для того, чтобы поесть пончиков? Что, на этих пончиках свет клином сошелся?
– Да? А ты их пробовал?! – распалялся Ваня. – Хоть раз пробовал?! А чего ты тогда говоришь?!
Ответить мне было нечего. Пончики я не пробовал. Мне было не до них. Пончики я откладывал до после катка. А когда мы уходили со льда, пончиков нам никто не предлагал, потому что их уже к этому времени съедали такие, как Ваня, стоявшие у бортика и рассеянно наблюдавшие за хорошо освещенным овалом. Таких, как Ваня, было много. Больше, чем пончиков.
И вот теперь Ваня был согласен, что есть смысл пойти попрощаться с катком. Между тем я понимал, почему он не выходит на лед. Причина была только одна: он не умеет кататься. Вряд ли он мог где-нибудь научиться за последний месяц. То есть он просто захотел пончиков.
Маша тоже еще год назад не умела, но желание научиться было таким всепоглощающим, что ей для этого никто не был нужен, и она научилась сама, без посторонней помощи, в том числе и моей. Наверное, она не совсем правильно катается или вообще неправильно, но она это делает с таким наслаждением, что я понимаю: я никогда не позволю ей заниматься фигурным катанием, потому что от усердия и страсти, которая ее охватывает при выходе на лед, она обязательно как-нибудь страшно и непоправимо расшибется.
– А пончики будут? – для страховки все-таки поинтересовался Ваня, когда мы уже ехали на каток.
– Не уверен, – честно сказал я.
– В сахарной пудре? – уточнил свой вопрос Ваня. Первым, кого мы увидели по пути в раздевалку, был юноша с пончиками в сахарной пудре.
– Ешьте быстрее, – торопливо сказал он, – а то остынут.
Вид у него при этом был такой, как будто сам он уже съел столько пончиков, сколько в него влезло, и только теперь он смог позволить себе поделиться этими пончиками с детьми.
В каждом из трех пакетов, которые он нам дал, было по три пончика. Ваню это не удивило.
– Как обычно, – пробормотал он, вонзаясь зубами в пончик.
Я наконец тоже попробовал пончик. Боже, какой же я был глупец все эти годы! Почему же я не ел их раньше! Сколько времени я потерял даром! Жизнь текла сквозь пальцы, как песок, а могла быть наполнена великим смыслом…
Я съел свои пончики, один Машин (еще один у нее съел Ваня), мы зашли в раздевалку, и я попросил коньки. Все как обычно: Маше – 33-й размер, Ване – 32-й, себе – 43-й. Причем было понятно, что Ваня свои коньки не наденет и что они так и проваляются на скамеечке.
– Помоги мне, папа! – корчилась в муках Маша, натягивая конек на ногу.
Я попытался ей помочь, до предела расшнуровав конек, но она все равно не смогла натянуть его.
Ваня тоже застонал, пытаясь надеть свои коньки. Я вдруг все понял.
– Слушайте, у вас ноги выросли, – пробормотал я и попросил дать им коньки 34-го и 33-го размеров.
Они выросли за тот месяц, что мы не были на катке. Когда это происходит так демонстративно и показательно, то внушает какое-то даже смятение. Я подумал даже сгоряча, не взять ли и мне на всякий случай коньки 44-го размера, но опомнился.
Тут я осознал еще одну вещь – Ваня надел коньки. То есть он собрался на лед. Не поздновато ли? В конце концов, последний сеанс в сезоне. Ну посмотрим.
И я вывел на лед их обоих.
– К бортику! – крикнул Ваня. – Ведите меня к бортику!
Несколько минут он стоял, вцепившись руками в бортик. Потом я ему напомнил, что на ушу он так не стоит. Он оторвался от бортика. Мы с Машей взяли его за руки и повезли по льду. Он не двигал ногами (и правильно делал), и мы набирали скорость. Он катился на коньках – и быстро. Впереди был поворот. Это было единственное, о чем я не подумал. Он приближался стремительно, и я понимал, что Ваня не сможет повернуть. Просто не получится. Никак. Исключено. Но и остановиться мы уже не могли. Что я мог для него сделать? Только облегчить его страдания при падении.
– Ваня, – крикнул я, – дядя Володя учит вас падать?!
– Да! – крикнул он.
Дядя Володя, тренер по ушу, сам говорил мне, что учит.
– Тогда падай! – крикнул я.
И тут я увидел, что Ваня, стиснув зубы, поворачивает. Так на проселочной дороге в ливень пытается вывернуть из глубокой колеи пятитонный грузовик. И так же выглядит в этот момент лицо водителя, как выглядело в то мгновение лицо Вани.
