— Пятнадцать! А то не май тут, знаешь ли…
— Договорились! Замерзли, мужики? Так вы в машине погрейтесь.
Он отстранил от себя девушку и прыжками, с колотящимся сердцем, понесся к задней стене помещения. Ксюша припустила за ним. Они скатились по лестнице, включили сотовые телефоны, чтобы хоть что-то увидеть. Дверь в подвал отсутствовала, хотя, возможно, когда-то была. Пришлось нагнуться, чтобы пролезть в это сдавленное, изобилующее ржавыми трубами пространство. Они ползли по грязному полу, заваленному цементной крошкой, старались не вдыхать густую зловонную пыль. Проход в канализацию был перекрыт бетонной плитой, но в дальнем краю мерцало подобие оконца, утопленного глубоко в стену. Никита пополз по крохотному лазу и уперся в итоге в мощную стальную решетку. Застонав от отчаяния, стал ощупывать ее. Решетка крепилась винтами к стальным пластинам, вмурованным в кирпич, — видит бог, он смог бы их открутить отверткой в перочинном ноже, но снаружи присутствовали посторонние. Парень вслушивался в их голоса, затаив дыхание. Спецназовцы охраняли тылы. Эти ребята тоже обсуждали решетку у них под ногами, сетовали на отсутствие гранаты.
Никита выбрался обратно, поволок за собой притихшую девушку. В цехе перемен не отмечалось. Горели фары многострадальной фуры, жались в кучку бомжи (водителей среди них, похоже, не было, а то предприняли бы попытку вырваться на волю…), снаружи перекликались вояки.
— Сдаемся? — спросила Ксюша.
— Да что ты заладила, как попугай? — рассердился он. — Вольная жизнь надоела? Учти, дорогая, в одной камере мы с тобой отбывать не будем, так что если сдадимся, то уже не увидимся.
— В суде увидимся, — подумав, возразила она.
Никита засмеялся и извлек телефон. Проверил — аппарат не сломался, сеть имеется. Ну, что ж, оставался последний шанс…
Когда подъехал подполковник Неделин, окрестности «мышеловки» напоминали ярмарку: много машин, людей, шутки и смех.
— Попались сумасшедшие, — ловил он краем уха разговоры бойцов. — Еще и бомжей умудрились в заложники взять. Заперлись и не выпускают, теперь стрелять вроде как неудобно. Ну, точно, психи из дурдома.
— А чего требуют? — веселился товарищ. — Миллион вертолетов и один доллар?
— Вы приехали, отлично, товарищ подполковник, — бросился навстречу Неделину командир группы спецназа. — Берите бразды правления, а то нам самим тут как-то неловко. Мы пообещали этим умникам пятнадцать минут передышки… ну, обняться там, поцеловаться — вроде сдаться обещали. Пять минут уже прошло.
Подполковник Неделин курил в сторонке, чувствуя, что устал, как последняя собака. Все на свете становилось безразлично. Он сделал свою работу: шиворот-навыворот, через пень колоду, но «мстителей» обложили, и деваться им некуда. Могут, конечно, покончить там с собой, но зачем? Крови на них нет… во всяком случае, в этом городе, когда-нибудь выйдут из заколюченной зоны. А жертвы в Качалове… подполковник невесело усмехнулся. Нет, не выйдут эти двое из заколюченной зоны. Могут и до суда не дожить…
Он старательно давил визгливые позывы из души. Зазвонил сотовый в кармане, он раздраженно выхватил его, мельком глянув на экран: звонила жена.
— Ты в порядке, дорогой? — ее голос звучал как-то глухо.
— Да, милая, — буркнул он. — Знаешь, сейчас не совсем удобное время, я тут немножко занят…
— Я знаю, — перебила Лидия Александровна. — Мне только что звонил Никита Россохин.
Смысл произнесенного отложился не сразу. Потребовались долгие секунды, чтобы что-то щелкнуло в мозгу и мысль сменила направление.
— Подожди… — он зачумленно помотал головой, прогоняя какое-то липкое наваждение. — Я плохо расслышал тебя, милая. Не могла бы ты повторить, а то всякая чушь в голову лезет…
— Ты правильно расслышал, — глухо вымолвила Лидия Александровна. — Он звонил мне минуту назад из заблокированного вами цеха. Я понимаю, что ты будешь неприятно поражен, дорогой, но женщина, сидевшая в машине с Вадимом Рехтиным, которую вы чуть не схватили в метро на площади Ильича… это была я.
Он все еще не верил, наваждение опутывало и не давало связно мыслить. Но что-то вставало уже поперек горла, рождая вселенскую тоску.
— Пришлось побегать, — усмехнулась супруга. — Даже не знала, что в свои преклонные годы нахожусь в хорошей физической форме. Это не розыгрыш, милый. Если бы не случилось то, что случилось сегодня вечером, ты никогда бы об этом не узнал. Прости, что воспользовалась твоей любовью. У меня есть путь к твоему компьютеру, к твоему сердцу, я практически всегда была в курсе твоих мыслей… Твой сотрудник Вадим Рехтин пришел ко мне в больницу примерно месяц назад, перевернув мой мир своим посещением. Он так на меня смотрел, он такой непростой человек… Примерно год назад в нашем гинекологическом отделении после операции по удалению матки умерла тридцатисемилетняя женщина, которую Вадим любил. Такое случается, дорогой, многие мужчины без памяти влюбляются в женщин намного старше себя… У женщины была миома, опухоль запущена, росла, превращаясь из доброкачественной в злокачественную. Я сама проводила операцию, не проверив предварительно показания, доверившись уверениям главврача, который настаивал на операции. И допустила врачебную ошибку — операция, как выяснилось, была этой женщине противопоказана. Требовался курс лечения и… ежедневные молитвы. Но так уж принято у нас — руководство настаивает на операциях. Если из работы гинекологических отделений убрать все операции по удалению миомы, то врачи будут сидеть без работы и не выполнят план «хирургической активности». Порочная практика, но такая система. На всем остальном не заработаешь. Безоперационное лечение и наблюдение за пациенткой — занятие не денежное. Пациентов обманывают, не рассказывают обо всех имеющихся методах, уверяют, что в операции единственный путь к спасению, иначе будет простаивать сложное оборудование… Я поздно осознала свою ошибку, мне было плохо, но ты не замечал, я умею держать свои проблемы в себе. Информация не вышла за пределы больницы. Но тут явился Вадим со всеми заключениями, подписанными специалистами, и доказал за пять минут, что мы убили его женщину… Поначалу я испугалась, думала, он хочет со мной расправиться, он действительно так смотрел… А еще наш главврач неделей ранее с переломом позвоночника попал в больницу — из намеков Вадима явствовало, что это не случайность… Но потом он сказал, что не имеет ко мне претензий, просто в следующий раз я должна быть внимательнее, основная вина — на моем начальстве, а меня пусть до конца дней терзает совесть, что она, собственно, и делает. Он сказал, что не будет меня шантажировать, просто я должна его выслушать. Рехтин многое мне рассказывал — о школах, о больницах, о мерзостях в чиновничьих кабинетах, о произволе и некомпетентности. О людях, чью безопасность ты вынужден охранять по долгу службы. Давил на совесть, на гражданское сознание, на искупление вины за то, что мой муж работает в ФСБ… Предложил поучаствовать. Он знал заранее, что на тебя повесят это дело. Дело первостепенной важности — явная угроза конституционному строю. Ты любимчик Панкратова, это твой профиль, ведь ты доводишь до конца любое дело. Но это дело ты не доведешь, поскольку в твоем стане будет сразу двое лазутчиков. Тем не менее он ошибся, ты действительно мастер своего дела… И если хочешь спросить, спала ли я с Рехтиным, то могу заявить со всей ответственностью: за последние двадцать пять лет я ни с кем, кроме тебя, не спала. Возможно, у меня и терпимые внешние данные, но мое сердце не склонно к измене…
Игорь Валентинович молчал, превращаясь в ледяную статую.
— Вся проблема в моей совести, дорогой. Она упрямая и несговорчивая. А твой Вадим явился лишь катализатором. Я очень тебя люблю, что бы ты ни думал. Но не уверена, что люблю твою работу. Всегда ее не любила, всегда испытывала угрызения… И знаешь, мне плевать, что Вадик собирался всего лишь срубить деньжат. Он, в общем-то, и не скрывал. Но эти двое, что сидят там у тебя взаперти…
— Это ты звонила во все службы от имени жены Китайченко? — хрипло вымолвил Неделин.
— Конечно, я…
— Ты допустила ошибку. У женщины рак гортани, она шепчет-то с трудом…
— Вот черт… Я чувствовала, что в чем-то ошиблась, но не могла понять, в чем. Ты на высоте, мой милый. Как всегда. Кстати, из пятнадцати минут, предоставленных преступникам, осталось три. Ты волен сам решать, что будешь делать, я не имею права вмешиваться. Сам прекрасно знаешь, как делать свою
