я — боялись. Мы говорили: конечно, это было бы замечательно, но, с другой стороны, это же несоразмерно. Ваш выход, льстиво говорили мы, это же совсем другой масштаб, это уничтожит ребят... «Масштаб» было нужное слово. Он нехотя соглашался. А назавтра его опять накручивал кто-нибудь из дежурных авторитетов... И опять начинались муки». Кто и как «накручивал» Аркадия Райкина, мне наблюдать не приходилось, но на премьере в Доме культуры Института стали и сплавов я видела, как он волновался, как радовался успеху.
Параллельно шла работа над его собственным спектаклем с участием «ленинградской» труппы, Константина Райкина и молодых актеров под знаковым названием «Мир дому твоему».
В 1985 году в молодежной труппе театра появилась Елена Бутенко, только что окончившая Школу- студию МХАТ, вскоре она стала женой Константина Райкина. Аркадия Исааковича уже не было на свете, когда родилась внучка Полина (1988). Она окончила Театральное училище им. Евг. Вахтангова и заявила о себе как о яркой характерной артистке... «Наверное, уж такая династия пошла!» — радостно и в то же время озабоченно говорил Райкин о сыне, дочери и старшем внуке Алексее, как бы ощущая свою ответственность за эту династию.
Дом-театр
Текст пьесы «Мир дому твоему» принадлежал молодому ленинградскому автору Семену Альтову (заметим, опять новое имя!). Ставили спектакль Аркадий и Константин Райкины. Премьера состоялась весной 1984 года. Это единственный спектакль, полностью (хотя и с некоторыми купюрами) снятый телевидением. И хотя Екатерина Аркадьевна считает запись, сделанную в 1987 году, неудачной, поскольку в ней отец предстает уже нездоровым, скованным болезнью Паркинсона, которая в последние годы дополнила его сердечные заболевания, зрители всё же имеют возможность видеть его необыкновенные глаза, слышать богатство интонаций.
«Отсутствие у театра помещения, репетиции на дому подсказали общее решение, — рассказывал Аркадий Исаакович. — Действие происходит у меня дома. Хотелось начать спектакль как-то необычно, не так, как мы всегда начинали. Пригласили хорошего композитора Гену Гладкова, потом решили, что Россини лучше. Появился танцевальный пролог на знакомую музыку Россини. Отказались от привычного декоративного занавеса и создали декорацию, воспроизводившую мою квартиру».
Решение спектакля предполагало обнажение лирического начала. Артист распахивает перед зрителями стены своего дома. Здесь он живет, размышляет, работает, отвечает на телефонные звонки, читает письма, разговаривает с сыном. «Пожалуйста, располагайтесь, будьте как дома!» — обращается он к публике. Театр — это дом Аркадия Райкина, дом — это театр. Спектакль начинался и заканчивался веселыми танцевальными заставками, с тонким вкусом поставленными Константином Райкиным.
В глубине сцены на небольшом возвышении декораторами и бутафорами была обустроена уютная квартира с широким окном на заднике, отделенная раздвижной стенкой от авансцены, где у кулис располагались другие предметы мебели и интерьера: справа — старинное бюро с настольной лампой, над ним полки с книгами, рядом удобное кресло; слева — два мягких стула и маленький круглый столик, на нем ваза с цветами, телефон. («Всё это невозможно было сделать в мастерских, — рассказывала художник Алла Коженкова, — было бы видно, что подделка, и мы с Аркадием Исааковичем ездили по комиссионкам. Как только он заходил в магазин, начинался спектакль. Однажды, увидев живого Райкина, директор магазина — здоровенный дядька — остолбенел и от неожиданности сказал глупость: «Первый раз в жизни вижу вас так близко». — «И я первый раз в жизни вижу вас так близко», — ответил Райкин».)
Центр сцены был свободен — это царство Аркадия Райкина, его мир, который по воле артиста населялся различными персонажами.
Благодаря конструктивности художественного решения режиссеры получили две площадки, позволяющие создавать множество игровых комбинаций. Они могли предельно распахивать пространство сцены и сужать его до размеров просцениума.
В спектакле «Мир дому твоему» понятие дома приобретает расширительный смысл. Это не только его, Райкина, дом, это вся наша страна, наконец, вся планета — огромный, тесный дом, в котором все мы соседи, связанные незримыми нитями, хотя нас и разделяют границы. В одном месте хлопнет дверь — отзовется в другом. Мир дому твоему, сосед, в какой бы части континента ты ни проживал!
Большой вступительный монолог был проникнут заботой об общем доме. Он затрагивал многие стороны жизни, но всё подчинялось одной, основной мысли — в доме должны царить порядок и уважение. Порядок в работе начинается с порядка в душе.
В воспоминаниях об отце Константин Райкин среди основных его качеств отмечает абсолютный интернационализм: «Отец воспитал нас с сестрой русскими людьми, понимал слово «национальность» именно так, как нужно его понимать в цивилизованной стране, где это понятие определяется не кровью, а языком, на котором человек говорит с детства, и культурой, в которой он воспитан. И сам он неотъемлемая часть русской культуры». «Мир дому твоему» может служить ярким примером такого интернационализма.
В заключение артист по-своему рассказывал детскую сказку «Волк и семеро козлят», окрашивая знакомый текст легкой иронией. Съев по очереди всех козлят, волк с чистой совестью улегся спать. И все- таки — «мы верим в тебя, человек», «мы еще постоим за тебя» — и, педалируя каждое слово: «Мир... дому... твоему!» Обычно несвойственная Райкину патетика окрашивает заключительные слова монолога.
Несмотря на возрастные изменения, которые сам артист остро переживал, он всю жизнь, до последних дней, был безупречно элегантен. Его пиджаки (он их дважды менял по ходу спектакля «Мир дому твоему»), особенно белый в черную полоску, представляли собой чудо портновского искусства. Много лет все костюмы ему шил мастер, живший в Риге, знавший его вкус и хранивший его мерки. Своей одежде Райкин уделял много внимания, следил за цветовой гаммой: его галстуки, рубашки и платки всегда были идеально подобраны. Особенно ему нравились концертные костюмы белого и черного цвета. Любил красивые, объемные свитера. По свидетельству друзей, даже отправляясь в лес за грибами, Аркадий Исаакович не надевал старую куртку или ватник с сапогами.
С каждым новым спектаклем вступительный монолог Райкина всё более утрачивал «эстрадность». На этот раз репризы в нем почти отсутствовали. Артист — нет, не артист, а пожилой, умудренный жизнью человек — размышлял вслух о том, что болит, обращался к сердцу, совести, чести своих собеседников — зрителей.
На этот раз репризы в монологе сведены к минимуму. «Вот наш театр в 1981 году выехал из Ленинграда и только недавно (в 1987-м. —
Как всегда, в монологах персонажей затрагивались самые злободневные темы. В стране появилась зарубежная техника, в какое-то учреждение завезли японский компьютер «Киса-44», показывающий реальные цифры результатов различных непродуманных начинаний, на которые возлагались большие надежды. Эти цифры опрокидывали все расчеты безграмотных чиновников. «Что за японская манера смотреть вперед?» — возмущался сотрудник, узнав от машины сумму убытков, которые принесет задуманное грандиозное строительство (словосочетание «японская манера» на время даже вошло в обиход). Прожектерские замыслы всякий раз рушились от подсчетов умной машины. В результате «устроили ей темную, память к чертям собачьим отбили» — разобрали, промыли спиртом — он опять за свое. Решили, что в наших условиях импортный агрегат испортился, появилось даже подозрение, что его использует японская разведка, и он был отправлен на переплавку, в результате которой получилось шесть автоматов для газированной воды. Руководящим инстанциям сообщили, что японская машина в наших суровых
