набросилась. Губы ее
Памяти Мэри Крейг,
женщины образцового благочестия и благоразумия,
покинувшей этот бренный мир в возрасте 29 лет,
но успевшей приобрести
ту зрелость духа, что не зависит от числа прожитых лет.
MDCCLXXX
К несчастью, поверх этой строгой надписи огромными неровными буквами были выведены другие слова. Слова «прелюбодейка», «блудница» и «публичная девка».
— Вот, — заявила директриса, — что выходит из опрометчиво устроенных экспедиций.
Она повела меня в свой кабинет. Инспектор был там, выглядел он слегка бледным перед лицом такого бурного приступа женского гнева. Здесь была и Доринда — она сильно раскраснелась и имела вызывающий вид.
— Вы спрашивали мальчиков… об этом? — осведомился я.
— Разумеется нет.
— Могу я их увидеть? — спросил я как можно более спокойно. — Мне кажется, пора прекратить выставлять себя в дурацком свете.
— Что вы хотите этим сказать, мистер Эшден?
— Я хочу сказать, что подобные слова редко входят в словарь школьника двадцатого века.
Инспектор кивнул; он был неглуп. Директриса поняла намек, и Генри был вызван в кабинет.
— Генри, — начал я, — скажи мне, ты знаешь, что означает слово «блудница»?
Генри осторожно оглядел наши лица; он был стреляным воробьем и за милю чуял неприятности. Затем на лице его отразилось искреннее недоумение.
— Это когда кто-то заблудился? — предположил он.
— А «публичная женщина»?
— Ну, которая выступает перед публикой? — На лице его мелькнула ухмылка.
— Нет, Генри.
— Тогда не знаю, сэр. — Лицо его снова стало замкнутым.
— А скажи мне, Генри, как бы ты назвал… женщину… которая берет деньги за то, что идет с мужчиной?
На лице мальчишки появилось выражение неподдельного ужаса. Такие слова никогда не произносились в этой святая святых.
— Можешь отвечать, Генри, — произнесла директриса, едва шевеля губами.
— Э-э… шлюха, мисс. Девка с панели. Или подстилка. — Глаза его стали совершенно круглыми, сверкнули белки.
— Итак, если ты не знаешь, что такое «блудница», Генри, то зачем ты написал это слово на изображении могилы?
— Потому что оно было там написано, когда мы с Джеком пришли туда в субботу, сэр. Мы не знали, срисовывать его или нет, но решили, что это какое-то официальное звание.
Когда мы с инспектором бежали к машинам, я обогнал его на полных десять ярдов…
— Никогда за сорок лет моего служения Господу я не видел ничего подобного, — гремел преподобный Эрнест Лейси. — Стоит ради блага прихода впустить в церковь детей, и вот что происходит. В наше время дети…
— А вы можете предположить, — перебил его я, — как в наше время дети могли забраться так высоко? Я хочу сказать, есть ли здесь лестница, которой они могли бы воспользоваться?
Молодой полицейский сержант, которого Лейси привел с собой, глубокомысленно кивнул.
— Лестницы нет, — ответил преподобный Лейси. — Должно быть, они принесли ее с собой.
— На велосипедах?
— Это работа взрослого человека, сэр, — сказал сержант. — Это видно по размаху, по высоте букв. — Он встал на скамью и потянулся. — Высокий парень — почти как я. Это не дети, преподобный.
— Отвратительно.
— Генри, — спросил я, — а этот лысый старик был здесь, когда вы приезжали во второй раз?
— Ага, — ответил присмиревший Генри. — Болтался вокруг, пялился на нас. Но ничего не сказал. Я решил, что он нас выгонит, но он молчал. Его интересуют только девчонки… И еще, по-моему, он со сдвигом. — Генри покраснел и смолк.
— Почему ты так решил, Генри?
— А можно я шепотом скажу, сэр? — Он подошел ближе. — Джек Харгривз заметил, что он в одной рубашке, рваной, грязной. Решил, что он один из
— Один из кого, Генри? — неприятным тоном переспросила директриса.
— Беглый сумасшедший, сэр, — солгал Генри. — Псих.
— Псих или нет, — сказал сержант, — но если это дело рук взрослых, это преступление. А теперь извините меня, преподобный отец, я соберу вещественные доказательства. После этого здесь можно будет навести порядок.
Он подошел к могиле и соскреб в небольшой конверт немного черной краски, которой были выведены мерзкие надписи. Я заметил, что краска еще не высохла — она легко сошла с белого мрамора. Сержант, принюхавшись, сморщил нос.
Мы оставили его в церкви и поехали обратно в школу; всю дорогу директриса испускала вздохи, словно дракон, остывающий после того, как дышал огнем. Доринда издавала едва слышные самодовольные звуки, похожие на требование извинений от начальства.
Звонок у двери магазина зазвенел, когда я варил кофе. Вошедший оказался молодым сержантом из церкви; он был в форме. Я предложил ему чашечку; он принялся расхаживать по моему магазину, разглядывая вещи.
— Это все уже оплачено, сержант, — предупредил я резко, но как бы в шутку.
— Не волнуйтесь, сэр, — успокаивающим тоном ответил он. — Я сам немного занимался старинными вещами. Прекрасные венские часы… вижу, стоят двадцать фунтов.
Я поднял брови.
— Для вас — девятнадцать, сержант. Или это взятка полицейскому при исполнении обязанностей?
Как ни странно, он рассмеялся и достал чековую книжку.
— Боюсь, я не обычный сержант; у меня по всем предметам «отлично». Это не дает покоя моему суперинтенданту. Он думает, что во мне есть нечто сверхчеловеческое. Сначала он отправил меня в Брэмшилл-колледж,[45] чтобы от меня избавиться, а теперь держит в штаб-квартире, чтобы я разбирался с благородными или со всякими чудными делами, вроде этого случая в Тэттершеме.
— Значит, дело получило продолжение?
— О да. В некотором роде. Мы знаем, что у него есть ключ от церкви.
Я издал удивленный возглас.
— Викарий нанял женщину, чтобы вычистить памятник, затем закрыл церковь; он думал, что у него единственный ключ. Неделю спустя он заглянул туда — оказалось, шутник снова взялся за свое. Он был там еще трижды за последние две недели. Я провел несколько бессонных ночей в ризнице, но, пока я сидел там,
