Мама и папа погасили верхний свет и вышли из комнаты. Он слышал, как они шаркают по лестничной площадке. Когда дверь их спальни закрылась, Дэвид выпрыгнул из кровати и снова включил свет. Он оставил его включенным на всю ночь, а сам сидел на краю кровати и смотрел на прикрытую модель. Она не двигалась. Тонкие царапины на тыльной стороне его ладоней остались единственным свидетельством необычного происшествия.
За завтраком Дэвид не отрывал взгляд от своей тарелки с хлопьями, и тут мама сказала, что они с отцом и малышкой Викторией собираются после обеда навестить бабушку. Она спросила, не хочет ли он пойти с ними, но мальчик отказался. В долгие бессонные часы у него начала созревать одна идея; при дневном свете она превратилась в полностью оформившийся план.
Дэвид сказал, что зайдет в библиотеку. На самом деле отправился на почту, чтобы успеть до перерыва на обед. В небе над мокрой улицей низко висели темные облака. Ему пришлось прождать целую вечность, пока владелец магазина обменивал на купюры мешочки с десятипенсовыми монетками, но подошла и его очередь. Дэвид протянул полной леди за стеклом свою сберегательную книжку и попросил снять со счета все, оставив один фунт, чтобы не закрывать счет.
— У тебя целых одиннадцать фунтов и пятьдесят два пенса, — сказала леди. — Ты на что-то копил?
— Да, — ответил Дэвид. Он достал из дальних закромов свою улыбку примерного мальчика, отряхнул ее и натянул на лицо.
— Новая игрушка? Знаю я вас — вам лишь бы ружья да пистолеты.
— Это сюрприз.
Леди хмыкнула; ее расстроило, что мальчик не сказал, на что хочет потратить деньги. Она достала из ящика стола пригоршню соленых орешков, закинула их в рот и облизала с пальцев соль, прежде чем отсчитать его деньги.
Дома Дэвид засунул сберегательную книжку обратно в стол (руки тряслись от нетерпения покинуть комнату, глаза нервно обходили стороной прикрытую простыней модель на столе), но оставил две хрустящие пятифунтовые банкноты и мелочь в переднем кармане джинсов. Он очень надеялся, что отец не проявит интереса к его деньгам и не захочет взглянуть на книжку. Он думал, не сказать ли, что дал их в долг бедному однокласснику, у которого не хватало денег на сменную обувь, но даже про себя ложь звучала неубедительно.
На обед снова были рыбные палочки. Дэвид не хотел есть и, когда мама с папой не смотрели, толкал их по пластиковой скатерти Виктории. Сестра могла есть рыбные палочки, пока они из ушей не полезут. Иногда, наедаясь до отвала, она и правда пыталась их туда запихнуть.
Потом Дэвид сидел в гостиной и делал вид, что смотрит телевизор, пока папа, мама и Виктория топали наверху и переодевались в выходную одежду. Он чувствовал себя уставшим и напряженным, как женщины в начале рекламы таблеток от головной боли. Но в глубине души жило предвкушение… После случившегося он не собирался сдаваться. Наконец, когда жокеи кубка «Холстен пилс хандикап» на промокшем ипподроме Ветербай уже готовились к заезду, отец и мать попрощались с ним и закрыли за собой входную дверь.
Через секунду прозвенел дверной звонок.
— Только не забудь, — сказала мама. Она стояла на пороге и теребила в руках ручку черной сумки, купленной для похорон Симона. — В морозилке остались рыбные палочки, разогрей их к чаю.
— Я не забуду, — ответил Дэвид.
Он стоял и смотрел как «кортина» выехала задом с парковки и в сером тумане выхлопа свернула на дорогу.
Полдень выдался темным и мокрым, но мешающий скачкам в Ветербай дождь еще не дошел до них. Раз в жизни судьба улыбнулась Дэвиду. Он взял из гаража старое эмалированное ведро, прихватил заодно уличную метлу с жесткими прутьями и направился по лестнице к комнате Симона. Запах пластмассы стал невыносимым; мальчик не понимал, почему его никто не замечает и не жалуется.
Дверь в комнату была закрыта. Потная рука Дэвида беспомощно проскальзывала по дверной ручке. Медленно, с усилием он вытер ладони о джинсы и попробовал снова — ручка повернулась. Лицо на простыне ухмыльнулось ему сквозь пропитанный пластиковой вонью воздух. Сейчас оно больше всего походило на череп, будто плоть уже отошла от костей, а грязно-белый цвет простыни только добавлял сходства. Дэвид постарался не задерживаться на этой мысли. Он быстрым шагом подошел к столу, выставив перед собой метлу. Ткнул ею, как пикой, в простыню, чтобы сместить складки. Модель под тканью лениво шевельнулась, словно просыпающийся в теплой постели человек. «Чем больше торопишься, тем меньше успеваешь», — твердо сказал он себе. Отец всегда так говорил. Слова превращались в бессмысленную скороговорку. Дэвид подставил ведро под край стола и подтолкнул к нему модель. Чем больше торопишься, тем меньше успеваешь… Пластмасса со скрипом шевельнулась, оставляя на столе влажный серый след. Чем больше тратишь, тем меньше получаешь… Простыня вздымалась маленькими холмиками с очертаниями самолета. Торопишься тратить, успеваешь получать… Модель плюхнулась в ведро. К счастью, простыня с нее не слетела. Модель заерзала и жалобно пискнула. Дэвид уронил метлу, обхватил ведро обеими руками и метнулся вниз по лестнице.
Выскочил из задней двери. Пробежал по заднему двору до черного участка, где отец сжигал садовый мусор. Там он быстро перевернул ведро, поймав им модель, как паука банкой. Потом мальчик бегом вернулся в дом, прихватил бутылку керосина, спички, ворох старых газет и заторопился обратно во двор, чтобы модель не успела выбраться наружу.
Он поднял ведро и отбросил его в сторону. Простыня осела на черной земле, как водянистое желе. Из ее складок выползла, расправляя крылья, модель. Дэвид снял крышку с бутылки с керосином и вылил его на ткань, пластик и черную землю. От холодной жидкости модель в удивлении зашипела. Дэвид чиркнул по картонке спичкой, но она переломилась у него в руках. Четвертая спичка зажглась, но огонек погас прежде, чем он поднес ее к ткани. Модель начала метаться. Дэвид чиркнул следующей спичкой — у нее отлетела головка. Еще одна… Модель стала отползать от простыни к Дэвиду, растягиваясь, будто червяк. С дрожью отвращения он толкнул ее носком ботинка. Попытался зажечь еще одну спичку и в спешке чуть не уронил коробок. Спичка наконец зажглась. Мальчик заставил себя наклониться — медленно, чтобы сохранить драгоценное пламя, — и поднести ее к простыне. С радостным хлопком ткань загорелась.
Дэвид выпрямился и отступил от яркого огня. Ткань быстро почернела и рассыпалась золой. Модель мяукала и дергалась. Пошел густой черный дым. Ручейками текла серая пластмасса. Корпус самолета шел пузырями, а хвост задрался, как у скорпиона. Черный дым становился все гуще. Соседка миссис Боуэн недовольно захлопнула окно спальни. У Дэвида слезились глаза, а он все подкидывал в костер смятые газеты.
Самолет дергался в пламени; его почерневшее тело корчилось от жара. Тем не менее очертания сохранялись. Вопреки всем законам пластмасса не собиралась растекаться липкой лужицей. И когда языки пламени начали затихать, стало ясно, что модель все еще жива. Ранена, но жива.
Дэвид смотрел на нее с горьким изумлением. Если подумать, такая модель вообще не должна существовать. Наивно было полагать, что ее прикончит обычный садовый костер.
На черной земле затихли последние языки огня. Дэвид вдохнул тошнотворный запах горелого пластика. Модель лишилась последнего сходства с «Летающей крепостью» и теперь больше напоминала мертвую чайку, которую Дэвид видел однажды на пляже в Блекпуле. Она тихо всхлипнула, медленно подняла трясущиеся обожженные крылья и поползла к нему.
Пару мгновений он с ужасом наблюдал за ней, но потом начал действовать. Ведро лежало совсем рядом — мальчик подхватил его и с силой прихлопнул им модель. Та взвизгнула. Край ведра прижал одно крыло. Дэвид приподнял ведро, пинком засунул под него модель и побежал искать что-нибудь тяжелое.
Когда он придавил ведро двумя кирпичами, модель наконец затихла, будто смирилась со своей судьбой. Может, она и правда умирает? (Почему ты не набрался смелости, не сбегал в сарай за лопатой и не порубил ее на кусочки? Храбрый Симон так бы и сделал!) Дэвид надеялся, что модель не пророет себе ход из-под ведра.
Дэвид посмотрел на часы — три тридцать. Планы рушились, а время было на исходе. Стоять и волноваться некогда — еще полно дел. Он выкинул спички в мусорное ведро, поставил керосин на место и отнес метлу в гараж. Затем накинул куртку, запер дверь и направился к Хай-стрит.
Серость пасмурного дня сменили вечерние сумерки. Дэвид быстро шагал по усыпанному мокрыми
