идеи, поскольку § 29 Устава давал право чтения лекций «докторам, не имеющим кафедр», без жалования от университета (хотя мысль об этом в проектах российских университетских реформ содержал еще План 1787 г.). Любопытно, что, как и авторы Плана 1787 г., Уваров предусматривал введение платы за лекции от своекоштных студентов – 25 рублей в год за один лекционный курс, составлявших вознаграждение «докторам без кафедр».[1251] Те же «гонорарии» были основой оплаты приват-доцентов и в Берлинском университете, с той только разницей, что там преподаватель имел право самостоятельно назначить стоимость своего курса (гл. 8, п. 12).
Таким образом, сравнительный анализ написанного Уваровым проекта Устава Петербургского университета и соответствующих актов Берлинского университета показал, что очень многие положения уваровского проекта находились в согласии с устройством университета в Берлине, и если общая идеология проекта не вполне совпадала с идейной базой «классической» модели, то, по крайней мере с практической стороны, Петербургский университет по плану Уварова представил бы значительный шаг вперед для университетской истории России в направлении новой эпохи.
Министерство духовных дел и народного просвещения также готово было делать серьезные шаги, только в совершенно противоположном направлении. Вот почему проект Уварова, вынесенный в 1819 г. на обсуждение членов Главного Правления училищ, вызвал такие резкие возражения. Среди них прослеживались позиции крайнего, в духе XVIII в., утилитаризма по отношению к высшему образованию, представителем которых выступил, например, архиепископ Филарет (Дроздов). В своем отзыве он отстаивал прежнее разделение университета на четыре традиционных факультета, обосновывая его тем, что только так можно приготовить к будущей службе священников, чиновников, врачей. Идея существования в университете «чистой» науки наравне с прикладной была ему совершенно чуждой: так, например, он писал, что «познания филологические суть познания приготовительные, а не совершительные, они суть орудия для приобретения высших знаний, следовательно филология не может составлять факультета наряду с другими знаниями»[1252]. Возражая, тем самым, против создания историко-филологического факультета Петербургского университета, Филарет не мог не отдавать себе отчета, что одновременно критикует и всю организацию факультетов в российских университетах по Уставу 1804 г.
Со сходных утилитарных позиций атаковал Уварова Д. П. Рунич, резко критикуя его тезис о задаче университета «образовать человека наукою»: «Человека ограниченных понятий университет образовать наукою и разумным сделать не возьмется. А потому, не образование наукою человека, а преподавание наук должно составлять главнейший предмет университетов».[1253] Это возражение, таким образом, было направлено на дискредитацию идеи «классического» университета как центра развития передовой науки.
Наиболее резкую позицию по отношению к проекту Уварова занял М. Л. Магницкий, и в ее сути было огульное отрицание всех идей, связанных с немецкими университетами. «Я надеялся, – писал Магницкий, – что сочинитель обозрит весь прошедший ход нашего народного просвещения, увидит неудобства, кои вкрались в Уставы, по сей части изданные, от подражания Немецким, примет в уважение плоды Немецких университетов и всеразрушительное действие духа времени, о коем ужасными известиями наполнены газеты целой Европы».[1254] Не найдя же этого у Уварова, он беспрерывно упрекал его в заимствованиях из Германии, прибегая к явно демагогическим приемам: например, введение «гонорариев» он обличал как желание «профессорам присвоить доходы от продажи знаний», отвергал научные задачи университета под тем предлогом, что в Петербурге уже «есть особенная Академия наук, для этой цели устроенная» и т. д.
Итогом обсуждения проекта в Главном Правлении училищ, которое заняло полгода и завершилось к декабрю 1819 г. (а затем свои замечания еще представили директор, ректор и три старших профессора Петербургского университета), явилась передача проекта в начале 1820 г. в руки специального Комитета, состоявшего из Магницкого, Уварова и ректора университета М. А. Балугьянского, а затем, когда обнаружилась полная бесперспективность работы в таком составе, – на редактирование в сам Петербургский университет, к его ректору М. А. Балугьянскому и директору Д. П. Кавелину (другу князя А. Н. Голицына и идейному противнику Уварова), которые получили право привлекать к работе других профессоров. Работа над проектом затянулась и была полностью прекращена в 1821 г. после ухода С. С. Уварова с поста попечителя в результате обострившегося конфликта с руководством министерства.[1255]
Наиболее полно свои идеи реформирования отечественной университетской системы Уваров смог раскрыть уже в последующую эпоху, назначенный в 1833 г. министром народного просвещения. Разработанный при его непосредственном участии новый университетский Устав 1835 г. включал многие из тех положений, внедрения которых он пытался добиться в Петербургском университете, а в целом, явился важным шагом на пути развития российских университетов, заложив основу их национального характера, приспособленного к особенностям России и в то же время отразившего произошедшие в XIX в. изменения функций университетов в масштабах всей Европы.
Принципы новых университетских реформ, которые собирался проводить Уваров, были зафиксированы им уже в первых докладных записках 1832 г., составленных в должности товарища министра народного просвещения. Присоединяясь к критике текущего состояния российского высшего образования, многократно высказывавшейся в 1820-е гг., Уваров упрекал предшествующую деятельность министерства в отсутствии «плана единственного, твердого, плана соединяющего выгоды просвещения европейского с преимуществами народности». Он полагал, что наши университеты «составлены будучи по единой для всех форме, по образцу иностранных по ровной выкройке, еще не принесли желаемой пользы и увядали везде как растения иноземные, не пустившие корней и не обещающие плодов».[1256] Во время ревизии Московского университета осенью 1832 г. Уваров сформулировал мнение, которое, по его словам, находило единодушное одобрение среди студентов: «о необходимости быть Русским по духу прежде, нежели стараться быть Европейцем по образованию», что по сути означало синтез этих двух начал с акцентом именно на национальном характере «университета для России».[1257]
Поэтому, по мнению Уварова, «преобразование университетов должно быть полное в отношении к преподаванию и к духу, коим они наполнены», причем под этой переменой он понимал вовсе не изгнание «духа философизма», как в министерстве Голицына, но, наоборот, повышение внимания к науке и уровню преподавания. Указывая на недостатки предшествующей эпохи, Уваров писал: «Когда преподающие должны довольствоваться скудным жалованием в 2 тыс. руб., когда начальство не находит средства, удалив недостойных, заменить их достойными, тогда университеты должны упадать более и более». Теперь же «преобразование столичных университетов состоит гораздо менее в написании уставов, нежели в разборе людей». Именно такой «разбор» был продемонстрирован Уваровым в ходе упомянутой ревизии Московского университета, где у многих профессоров он отметил «какой-то упадок духа, какую-то лень думать и идти вперед», при этом за основу оценки профессоров была положена их способность «стоять на степени желаемого образования по своей науке и передавать свои познания»[1258]. Таким образом, в формирование профессорского состава вновь возвращались научные критерии, почти утраченные в предыдущие два десятилетия.
Окончательному утверждению текста Устава 1835 г. предшествовал разбор многочисленных проектов, в которых критика устройства университетов в России соединялась с желанием лучше приспособить их к нуждам русского образования. В современной историографии в работах О. В. Попова и Ф. А. Петрова была подробно освещена история создания этого Устава и проведено сличение множества его вариантов.[1259] В свете темы настоящей книги здесь важно указать, по каким именно позициям Устав 1835 г. стоял на одном уровне с моделью «классического» университета, воплощенной университетскими реформами в Пруссии и других немецких государствах и к этому времени уже начавшей распространять свое влияние по Европе.
В этом смысле преемственность духа и буквы Устава 1835 г. с уваровским проектом, предназначенным для Петербургского университета, несомненна. Но Устав 1835 г. пошел дальше проекта 1819 г., прежде всего потому, что полностью устранил в себе черты, не свойственные функциям «классического» университета. Управление учебным округом теперь окончательно перешло к попечителю и вышло за пределы компетенции университета. Исчез как пережиток корпоративного строя университетский суд (а собственно с правом «академического гражданства», т. е. студенческой независимости от городских властей, было покончено еще раньше, указом от 1 сентября 1827 г., подчинившим своекоштных студентов надзору городской полиции и сопровождавшимся резолюцией Николая I, что «сему иначе и быть не может»[1260]).
Если в 1819 г. Уваров еще видел смысл в группировке университетских наук по образцу французских отделений, то теперь существовавшая с 1804 г. структура факультетов признавалась им неудачной (в особенности наличие нравственно-политического отделения, которое к 30-м гг. XIX в. потеряло свою научную значимость). Устав 1835 г. возвращался, казалось бы, к традиционной структуре из юридического, медицинского и философского факультетов, которая, однако, наполнялась столь же новым смыслом, что и в немецком «классическом» университете. При этом если новый юридический факультет был специально приспособлен к нуждам российского правоведения, то философский получал значение главного в университете, на котором сосредотачивалось преподавание всего круга «чистых наук», сгруппированных в два отделения, на одном из которых были собраны гуманитарные, а на другом – естественные предметы. Именно такое представление о философском факультете, обнимающем науку в целом, было характерно для гумбольдтовской модели и реализовано в Берлинском университете. Важно здесь, как и в проекте 1819 г., перенесение преподавания политической экономии и статистики с нравственно-политического отделения не на юридический факультет, а на I отделение философского, что также, как представляется, было прямым заимствованием из Берлина.
Устав 1835 г. повышал научные требования к занятию кафедр, предписывая обязательно профессорам иметь степень доктора, а адъюнктам – магистра (§ 76). Показательно внимание Уварова к самому процессу защиты диссертации: чтобы избежать ее профанации, министр требовал заблаговременной публикации и рассылки текстов, чтения перед защитой поступивших отзывов и т. д.[1261] Также стремился министр к регулярной ротации преподавательских кадров, чтобы избежать «старения» университета: еще летом 1833 г. им было разработано и утверждено вошедшее затем в § 83 Устава положение о статусе «заслуженного профессора», присваемом ученому после 25 лет пребывания в должности с последующим увольнением на пенсию и возможностью продолжать преподавание только в случае отсутствия надлежащей замены. Одновременно значительно увеличены были оклады профессорам, избавляя их от скудного существования и необходимости совмещения нескольких должностей, характерного для 1820-х гг.
Повышены были требования и к желающим поступить в университет. Для Уварова, как и для Гумбольдта, было характерно стремление допускать сюда студентов, полностью готовых к восприятию высших наук, для чего и в России была проведена реформа гимназий с ужесточением требований к их аттестату. Другой смежной реформой оказалось преобразование Петербургской Академии наук: § 8 нового устава Академии (1836) предписывал ей «быть в сношении со всеми университетами в Империи», поддерживая их научную деятельность.
Наконец, вызвавший много нареканий в историографии § 80 Устава 1835 г. допускал не только выборы профессора или адъюнкта на вакантное место, но и прямое назначение туда министром «людей, отличных ученостью и даром преподавания, с требуемыми для сих знаний учеными степенями». Излишне повторять, что именно прямое назначение профессоров правительством практиковалось в немецких университетах XIX в. и приносило превосходные результаты. Эффективность этой меры и в России сам Уваров доказал, занимаясь распределением на университетские кафедры молодых ученых, прошедших заграничные стажировки, и тем значительно обновив и придав новый импульс развитию всех российских университетов.
Согласно данным официальных отчетов, министерство народного просвещения с 1829 по 1847 г. отправило за границу 92 человека,[1262] в судьбе большинства из которых Уваров принимал непосредственное участие. Из них в Берлинском университете за эти годы прошли обучение шестьдесят (!) будущих профессоров российских университетов, что лишний раз подчеркивает уникальное значение Берлина как ведущего проводника идей «классической» эпохи для России в эти годы. [1263] Здесь будущие отечественные профессора впитывали ценности новой университетской модели: так, один из них, словно цитируя слова В. фон Гумбольдта, писал, что преподавание в Берлине «основано на идеях и насквозь проникнуто идеями».[1264] Те, кому довелось слышать лекции этого нового поколения русских ученых вскоре после их возвращения из Германии, вспоминали: «В каком-то поэтическом упоении знанием и мыслью возвращались молодые люди в отечество и сообщали слушателям воодушевлявшие их идеалы, указывая на высшие цели для деятельности».[1265] Эти идеалы и «высшие цели» быстро усваивались и вошли в плоть и кровь российских университетов 1830—40-х гг.
Среди представителей различных дисциплин, учившихся в Берлине, больше было правоведов – 23 человека, которые после возвращения в Россию были распределены Уваровым на полностью реорганизованные Уставом 1835 г. юридические факультеты. В этой связи можно указать на уникальное явление (которое, по-видимому, больше не повторялось в отечественной университетской истории): юридические науки во всех университетах Российской империи в 1830—1840-е гг. преподавались представителями одной и той же научной школы «исторического законоведения», проистекавшей из Берлинского университета. Их общий учитель, профессор Ф. К. фон Савиньи высоко отзывался о способностях и успехах своих русских учеников и даже полагал, что некоторые из них «могли бы занять профессорские места в немецких университетах».[1266] Об этом принципиальном обновлении российской университетской юриспруденции, благодаря обращению к «классическому» университету, Уваров публично сообщал через «Журнал министерства народного просвещения» русскому обществу: «Молодые юристы, довершившие свое ученое образование в университете Берлинском,
