Князем Переяславским, он украсил серебряную раку святых золотом, хрусталем и резьбою столь хитрою, как говорит Летописец, что Греки дивились ее богатству и художеству.
Из отдаленнейших стран России собрались тогда в Вышегороде Князья, Духовенство, Воеводы, Бояре; бесчисленное множество людей теснилось на улицах и стенах городских; всякий хотел прикоснуться к святому праху, и Владимир, чтобы очистить дорогу для клироса, велел бросать народу ткани, одежды, драгоценные шкуры зверей, сребреники. Олег дал роскошный пир Князьям; три дня угощали бедных и странников. Сие торжество, и церковное и государственное, изображая дух времени, достойно замечания в истории. Мономах спешил также благодеяниями человеколюбивого законодательства утвердить свое право на имя отца народного».
Не более и не менее. Отца народного. И, по рассуждениям Карамзина, этот князь был достоин так именоваться.
С легкой руки Николая Михайловича в русскую историю вошли все те старинные байки, которые делали для него образ Мономаха ярче и значительнее, а для патриотически настроенных умов звучали как сладчайшая музыка. Он приписывал Мономаху и его сыновьям чудесные военные подвиги. Будто бы в его правление только поход русских князей на финские земли спас народ от голода, будто бы при нем боялись поднять голову половцы, черные клобуки и казанские болгары, а беловежцы вообще по доброй воле просили принять их под крыло Киева.
«Успехи Мономахова оружия так прославили сего Великого Князя на Востоке и Западе, – говорит он, – что имя его, по выражению Летописцев, гремело в мире, и страны соседственные трепетали оного».
Трепетала даже Византия, на которую Владимир ходил походами. И устрашил Алексея Комнина так, что тот «прислал в Киев дары: крест животворящего древа, чашу сердоликовую Августа Кесаря, венец, златую цепь и бармы Константина Мономаха, деда Владимирова; что Неофит, Митрополит Ефесский, вручил сии дары Великому Князю, склонил его к миру, венчал в Киевском Соборном храме Императорским венцем и возгласил Царем Российским. В Оружейной Московской Палате хранятся так называемая
И хотя строкой ниже Карамзин пояснил, что перечисленные предметы могли быть действительно вытребованы у греков, поскольку в XIV–XV столетиях некоторые из них передавались по завещанию, то есть упомянуты в документах, но сам блистательный поход на Фракию он считал мифом, грядущие патриотические умы взяли на вооружение и победоносное шествие по Фракии, и получение даров, и тем более венчание на царство. Эта точка зрения стала официальной. Еще бы, она ведь была запечатлена в летописи! А Карамзин первой ее преподнес широкой публике.
Но учитывая, что Карамзин нашел самодержавие во времена Рюрика, стоит ли удивляться, что мономахово венчание на царство в XII веке не вызывало у него никакого сомнения? И хотя это несколько не согласовалось с реальным венчанием на царство, только уже московское, во времена Ивана Третьего, венчание Мономаха было для историка неоспоримым фактом. А то, что до Ивана не было подобной процедуры, он объясняет фрагментом из другой летописи, уже более поздней: якобы, умирая, Мономах произнес такие слова: да не венчают никого на царство после моей смерти, отечество наше разделено на многие области: если будет царь, то удельные князья от зависти начнут воевать с ним, и государство погибнет. И якобы он вручил своему сыну Георгию (шестому по старшинству!) греческие регалии и велел спрятать до той поры, когда «бог воздвигнет царя, истинного самодержца», а пока время не пришло – беречь и передавать из рода в род.
Странное пожелание, не так ли? И странный выбор хранителя – предка московских государей.
Доказательством, что венчание Мономаха на царство было, историк считал также подтверждение этого факта в письме византийского патриарха Иосафа к царю Ивану Грозному от 1561 года. Хотя словам Иосафа можно было верить куда меньше, чем древней летописи. Тем не менее реликвии существовали: в XVII веке Герберштерн записал, что русские цари передавали потомкам золотую цепь с крестом, золотую шапку, бармы и коробочку из сердолика. Эти реликвии использовались в его время для венчания на царство. Однако происхождение реликвий проще было связать с приданым Софии Палеолог, нежели с древностями времени Владимира Мономаха.
Впрочем, при Иване познания в истории были так хороши, что некоторые хронисты искренне считали, что все означенные реликвии Мономах отвоевал у татар, взяв город Кафу! Над этим невежеством тихо посмеивался даже сам Карамзин. Однако в венчание и дары – верил.
Карамзин хвалил Мономаха за установление покоя и мира, но с огорчением признавал, что и при нем деление на уделы не прекратилось. Если быть точными, то при Мономахе оно просто процветало. И никаким «самодержавным» указом отменить этого деления никто не мог. Количество уделов росло, князья не мыслили иной передачи власти, кроме как по лестнице, и в этом историк видел пагубность тогдашней государственной системы. Но другой-то не было!
Карамзин не мог не понимать, что даже при самом точном и честном исполнении законов этого права все равно бы часть князей ощущала себя обойденными и оскорбленными. Выход из этого он находил в христианской любви, которую предлагал положить в основу взаимоотношений Владимир, составляя свое «Поучение» для сыновей.
«О дети мои! Хвалите Бога! Любите также человечество. Не пост, не уединение, не Монашество спасет вас, но благодеяния. Не забывайте бедных; кормите их, и мыслите, что всякое достояние есть Божие и поручено вам только на время. Не скрывайте богатства в недрах земли: сие противно Христианству. Будьте отцами сирот: судите вдовиц сами; не давайте сильным губить слабых. Не убивайте ни правого, ни виновного: жизнь и душа Христианина священна. Не призывайте всуе имени Бога; утвердив же клятву целованием крестным, не преступайте оной. Братья сказали мне:
Не оставляйте больных; не страшитесь видеть мертвых: ибо все умрем. Принимайте с любовию благословение Духовных; не удаляйтесь от них; творите им добро, да молятся за вас Всевышнему. Не имейте гордости ни в уме, ни в сердце, и думайте:
Бойтесь всякой лжи, пиянства и любострастия, равно гибельного для тела и души.
Чтите старых людей как отцов, любите юных как братьев.
В хозяйстве сами прилежно за всем смотрите, не полагаясь на Отроков и Тиунов, да гости не осудят ни дому, ни обеда вашего.
На войне будьте деятельны; служите примером для Воевод. Не время тогда думать о пиршествах и неге. Расставив ночную стражу, отдохните. Человек погибает внезапу: для того не слагайте с себя оружия, где может встретиться опасность, и рано садитесь на коней.
Путешествуя в своих областях, не давайте жителей в обиду Княжеским Отрокам; а где остановитесь, напойте, накормите хозяина. Всего же более чтите гостя, и знаменитого и простого, и купца и Посла; если не можете одарить его, то хотя брашном и питием удовольствуйте: ибо гости распускают в чужих землях и добрую и худую об нас славу.
Приветствуйте всякого человека, когда идете мимо.
Любите жен своих, но не давайте им власти над собою.
Все хорошее узнав, вы должны помнить: чего не знаете, тому учитесь. Отец мой, сидя дома, говорил
Так жил и ваш отец. Я сам делал все, что мог бы велеть Отроку: на охоте и войне, днем и ночью, в зной летний и холод зимний не знал покоя; не надеялся на посадников и бирючей; не давал бедных и вдовиц в обиду сильным; сам назирал церковь и Божественное служение, домашний распорядок, конюшню, охоту, ястребов и соколов.
Всех походов моих было 83; а других маловажных не упомню. Я заключил с Половцами 19 мирных договоров, взял в плен более ста лучших их Князей и выпустил из неволи, а более двух сот казнил и потопил в реках.
Кто путешествовал скорее меня? Выехав рано из Чернигова, я бывал в Киеве у родителя прежде Вечерен.
Любя охоту, мы часто ловили зверей с вашим дедом. Своими руками в густых лесах вязал я диких коней вдруг по нескольку. Два раза буйвол метал меня на рогах, олень бодал, лось топтал ногами; вепрь сорвал меч с бедры моей, медведь прокусил седло; лютый зверь однажды бросился и низвергнул коня подо мною. Сколько раз я падал с лошади! Дважды разбил себе голову, повреждал руки и ноги, не блюдя жизни в юности и не щадя головы своей. Но Господь хранил меня. И вы, дети мои, не бойтесь смерти, ни битвы, ни зверей свирепых; но являйтесь мужами во всяком случае, посланном от Бога. Если Провидение определит кому умереть, то не спасут его ни отец, ни мать, ни братья. Хранение Божие надежнее человеческого».
В особую заслугу Карамзин ставил Владимиру набожность и сердечное умиление, «нежную его привязанность к отцу (которого сей редкий сын
Впрочем, как бы мы ни относились к правлению Мономаха, развал Киевской Руси при нем был налицо. А при его потомках он стал еще более очевиден. После Владимира на Киевском столе оказался Мстислав Владимирович. На переяславском столе сидел второй по старшинству сын Ярополк, третий брат Вячеслав сначала княжил в Смоленске, затем в Турове, Георгий (Юрий) сидел в Ростове, Андрей во Владимире Волынском. Старший сын Мстислава Всеволод находился в Новгороде, Изяслав поближе к отцу, а третий сын, Ростислав, после перевода дяди, в Смоленске.
По сравнению с грядущим, это было относительно спокойное время. Хотя между Мономашичами и Ольговичами началась распря, отголоски которой в дальнейшем проходят через всю княжескую историю. Один из Ольговичей, Всеволод, убил бояр своего дяди, выгнал того из Чернигова и разграбил город. Мстислав в отместку пошел на Всеволода, тот заключил союз с половцами, которые двинули силы на подмогу. Дяде, Ярославу, удалось перехватить послов и посадить тех в поруб, союзники испугались и отступили.
Брошенный всеми Всеволод вынужден был молить у Мстислава о пощаде, но Ярослав с точно таким же напором напоминал о священной мести. Только церкви удалось остановить Мстиславов меч, и Карамзин ставил этот гуманный поступок князя тому в вину: «щадить кровь людей есть без сомнения добродетель; но Монарх, преступая обет, нарушает закон Естественный и Народный; а миролюбие, которое спасает виновного от казни, бывает вреднее самой жестокости».
Впрочем, по словам Карамзина, сам Мстислав потом сожалел о слабодушии. Правда, с половцами он рассчитался так, что те боялись какое-то время даже подбираться к русским границам.
Этот замечательный князь прославился также тем, что отнял у полоцких князей их отечество и передал Полоцк своему потомству: на место полоцких князей сел Изяслав Мстиславич. Против полочан Мстислав собрал такое войско, что его хватило бы, дабы подчинить всю половецкую степь. Удивительно, но против своих русские князья ходили куда охотнее! Полоцк был разграблен, простое население частично разведено в плен, а сами полоцкие князья «Давид, Ростислав, Святослав и племянники их Василько, Иоанн, сыновья Рогволодовы, с женами и детьми были на трех ладиях отвезены в Константинополь». Это была первая высылка такого рода по обвинению в неучастии против общегосударственных врагов, все тех же половцев.
После решения «полоцкого вопроса» Мстислав руками сына воевал с чудью и эстами, а затем (благо Полоцк наш) проводил зачистку Литвы (тамошнее население, как и чудь с эстами, русских ненавидело лютой ненавистью – и было за что). Но этот литовский поход был для Мстислава последним: после возвращения он слег и больше не встал.
В 1132 году на киевский стол сел Ярополк, прежде занимавший Переяславль. В этот город по праву перешел сын Мстислава Всеволод, но на Переясль претендовал дядя Всеволода Юрий Владимирович, больше известный как Долгорукий, князь Ростовский и Суздальский, и в священном деле изъятия Переяславля у Всеволода принимал активное участие его сын Андрей Юрьевич, известный больше как Боголюбский.
Об этом Юрии в комментариях Карамзин приводит выписку из Татищева: князь был высок ростом, толст, бел лицом, нос имел длинный и кривой, глазки маленькие, бородку жидкую; к тому же он был сластолюбив, и первое, чем занимались его суздальцы, – грабили и насиловали женщин. Долгоруким его прозвали за непомерную завистливость и жадность. Юрий ставил перед собой более далекие планы: Переяславль был только трамплином на этом пути, он мечтал о Киеве и великом княжении.
