Высокий рабочий, весь почерневший от пыли, часами сильными взмахами совал в барабан тяжёлые снопы, которые баба подносила ему сзади.
Туча пыли, хоботья и зерна вперемешку с обрывками соломы выскакивала с другой стороны из железной пасти машины, обдавая собой кучу баб, проворно отгребавших солому. Небольшая худощавая бабёнка, перегнувшись вдвое, вся забрасываемая тучами пыли, работала под самым барабаном, быстро сгребая граблями. Штук шесть других перехватывали у неё солому и отбрасывали её к воротам.
На двух соседних с ригой токах молотили цепами гречиху. Саянки в клетчатых понёвах, однодворки в миткалевых рубашках и монистах и дворовые в тёмных юбках и замашных рубахах работали весело и дружно. В воздухе высоко взмахивались десятки цепов, взлетали тучи пыли и хоботья, дождём падая сверху. С глухим стуком цепов по убитой твёрдой земле сливались в один сплошной гул говор и смех молотильщиц. Суровая, осанистая фигура приказчика Дементьевича, в синем армяке и с длинным черешнёвым батожком — символом мужицкого почёта и власти, солидно расхаживал по гумну, отдавая неспешные распоряжения.
Молотьбой обыкновенно заканчивалась летняя работа в деревне, а с ней и последний из четырёх сезонов года, которые я взял на себя смелость здесь описать читателю.
Перепела
Заходит солнце над полями,
И в мокрой ржи кричат перепела…
С этими уютными и кургузыми птичками у меня с детства и в течение всей жизни были совершенно особые отношения взаимного доверия и дружбы. Причиной этого была как любовь к природе вообще, так и друг моего детства в частности — пасечник Моисеич.
Это был уже пожилой крестьянин лет под шестьдесят, страстный любитель перепелиного крика, их искусный ловец и замечательный знаток. В наших курских местах, изобилующих знаменитыми на всю Россию соловьями, как это ни парадоксально, было много таких любителей перепелиного крика, или по выражению знатоков, «боя». Перепела– самцы, как известно, издают всего две музыкальные фразы, но их выполнение различными особями этой породы весьма разнообразно и является целой гаммой, начиная с неразборчивого бормотания «плохих» перепелов и кончая отчётливым, звучным и музыкальным криком редких солистов, высоко ценимых любителями.
Моисеич был именно одним из таких знатоков, за что пользовался далеко вокруг самой широкой известностью. Он был искусным ловцом перепелов, и я сошёлся с ним именно на этой почве. Общая охотничья страсть сгладила между нами разницу в возрасте и мы — старик и мальчик — стали закадычными приятелями, проводя в обществе друг друга целые дни в бесконечных разговорах о предмете нашей общей страсти.
Моисеич скоро научил меня всем секретам и тонкостям ловли, причём смотрел на перепелов исключительно как на «певчую птицу», и почитал непростительным грехом употреблять их в пищу, как это делали уже тогда горожане. Он проводил иногда целые недели, выслеживая по всем окрестностям какого- нибудь особо голосистого пернатого солиста. Любители приезжали к нему для приобретения «певчих перепелов» издалека, иногда даже из других уездов.
Старик по всем этим причинам «держал на учёте», как он говорил, всех сколько-нибудь «выдающихся» птиц в окрестности, и мы с ним частенько ездили в качестве экспертов то к одному, то к другому любителю послушать новых перепелов и оценить их качества.
«Хорошим» перепелом считался такой, который после произнесения страстным и звучным шёпотом звука «ва‑в‑аа», полнозвучно и на высокой нотке отчеканивал вторую часть своего коротенького репертуара «фить… фир‑вить», которая далеко раскатывалась в вечернем воздухе. С течением времени под руководством Моисеича я превратился в знатока перепелиного боя, с которым советовались, как равный с равным, опытные любители, а затем и вообще пристрастился к этим милым птицам родных полей.
Ловля певчих перепелов в наших местах начинается в середине июля, когда хлебные поля выкинули уже колосья, и в их зелёной сени каждый вечер при заходе солнца начинались перепелиные концерты. Ловили при этом у нас перепелов исключительно любители, не стремившиеся извлечь из своей страсти какую бы то ни было материальную выгоду.
На вечерней заре с принадлежностями для этой ловли, или, как выражался Моисеич, «со всеми причиндалами», мы отправлялись с ним обыкновенно куда-нибудь в хлебные поля, где уже заранее он «наслушал» какого-нибудь особенного голосистого перепела. Здесь, чтобы не топтать зря хлебов, мы у межи расставляли сеть и начинали с молитвой ловитву. «Причиндалы» Моисеича для этого рода охоты были несложны и состояли из сети, байки и лёгкого холстяного мешка для добычи.
Сети и байки он делал сам, на что требовалось много опыта, любви к делу и знания перепелиной психологии. Сеть вязалась из тонких льняных ниток, обязательно окрашенных в светло-зелёный тон, дабы она сливалась с цветом ещё не созревшего хлебного поля. Ячейки в ней должны были быть такой величины, чтобы в них свободно проходила головка птицы. Что же касается размера самой сети, то она не должна была превышать двух квадратных сажен. Сеть эта расстилалась поверх колосьев и свободно колыхалась от ветра вместе с ними.
«Байка» являлась духовым инструментом, подражавшим голосу перепёлки-самочки, и представляла собой кожаный цилиндрик величиной с ладонь, сужавшийся к одной стороне, где в него был вставлен пищик из тонкого камыша. Всё это вместе издавало при нажиме звук, неотличимый от крика перепёлки. В неопытных руках байка ничего не стоила, и вместо нужного звука издавала свист, на который перепела не только не шли, а наоборот, немедленно замолкали и удирали со всех ног подальше от неумелых ловцов.
Усевшись на землю среди ржи, мы сидели неподвижно и терпеливо дожидались, пока замолкшие при нашем приближении перепела снова начинали прерванный концерт, вызывая самочек, притаившихся среди полей. Склонив голову на бок, Моисеич чутко прислушивался к их голосам, пока не начинал своего «боя» тот, которого он заранее наметил. Байка в руках старика в тот же момент отвечала перепёлкой, после чего следующий крик перепела слышался значительно ближе. После трёх‑четырёх таких перекличек мы слышали во ржи лёгкий мышиный шорох крохотных лапок птицы, и перепел подавал голос уже под самой сеткой. В этот момент Моисеич вскакивал, и одновременно с ним взвивавшийся вверх свечкой перепел запутывался в сеть.
Пойманная птица бережно распутывалась и помещалась в мешок, после чего ловля продолжалась тем же порядком. Случалось, в одну удачную зорю мы с Моисеичем добывали до двух дюжин перепелов, которые затем рассаживались, каждый отдельно, в особые «перепелиные» клетки, имевшие лишь пол и четыре столбика по углам. Стенки же их обтягивались рыболовной сеткой, а потолок представлял собой кусок холста, так как перепела в неволе беспрерывно подпрыгивают, стараясь освободиться, и немедленно погибают, разбив себе голову о потолок, если их посадить в обыкновенную птичью клетку. После недельного испытания Моисеич сохранял только птиц с хорошим «боем», остальных же, лишённых, по его мнению, вокальных способностей, выпускал на свободу.
Привязавшись к перепелам, я, помимо «певчих» экземпляров, живших в клетках, завёл у себя целое перепелиное хозяйство, для чего в моё распоряжение была отведена в подвальном этаже нашего деревянного дома комната с кирпичными стенами и полом, носившая наименование «каменной». В ней три года подряд у меня жило до трёх сотен перепёлок, начиная с едва вылупившихся из яиц цыплят и кончая грудастыми, величиной с хороший кулак взрослыми перепелами. Самочки-перепёлки, имевшие каждая по многочисленному потомству, вели себя при этом как настоящие куры-наседки, хлопотливо и заботливо путешествуя со своим потомством из одного угла огромной комнаты в другой и роясь в песке и соре, покрывавших пол «каменной». Цыплята — крохотные коричневые, пушистые шарики отличались
