так?! Мне казалось прошло лет двести!
— Может, и больше, — Жора присел возле лежащей Ольги и осторожно прижал ладонь к ее шее, потом опустил голову и ударил себя кулаком по колену. Виталий поочередно подошел к телам Алексея, Марины и Петра и негромко сказал:
— Мертвы. А выглядят… будто спят.
— А может… — начал было Олег, но Воробьев отрицательно покачал головой.
— Нет. Они умерли.
Кривцов выругался, подобрал с пола свою кепку, обтряхнул ее о колено и нахлобучил на голову, после чего пробормотал:
— Эх, Петька, Петька!.. Бедняга!..
Виталий подошел к Алине, которая стояла, привалившись к стене, и расширенными от ужаса глазами смотрела на Кристину, которая все так же сидела возле окна, сильнее, чем раньше, завалившись набок. Ее куртка промокла от крови, а на лице навечно застыла злая досада. Распахнутые глаза стеклянно смотрели в никуда.
— Алюш? — Виталий обнял ее, и Алина, пьяно покачнувшись, привалилась к его груди. — Как ты, рыжик?! Как?!
— Господи… я человека убила!.. — хрипло пробормотала она.
— Нет, Аль, — он погладил ее по волосам. — Нет. Человека ты не убивала.
— Уходить надо! — деловито заметил Жора, поднимаясь. — Как мы объясним гору трупов, если нас тут застукают?! Как мы вообще будем с ними разбираться?!
— Придумаем, — Виталий отпустил Алину и повелительно махнул Олегу, который поспешно подбежал и поддержал девушку с другой стороны. — Потом. Я хочу отвезти Алю в больницу. Немедленно. Но вот это заберу сразу…
Он подошел к Кристине и Алина отвернулась, чтобы не видеть, как Виталий будет выдергивать нож из мертвого горла. Олег ободряюще подмигнул ей.
— Молодчина ты, Алька! Будешь награждена орденом за спасение засыпающих!
— Дурак, — сказала она, слабо улыбнувшись, и Олег, усмехнувшись, повел ее из комнаты.
— Ну, какой есть! Идем, нечего тебе здесь делать. Дальше мы будем разбираться.
Они вышли на улицу — все четверо, и пока Виталий запирал дверь, жадно смотрели по сторонам, глубоко вдыхая осенний воздух. Жора, ошеломленно качая головой, пробормотал:
— Не знаю, сколько пройдет времени, прежде чем я окончательно поверю, что проснулся. Но мы ведь проснулись? Да, Аля?
Она хотела было ответить, но внезапно ощутила на языке знакомый солоноватый привкус, торопливо провела ладонью под носом, посмотрела на нее и увидела темную кровь. В глазах дернулась дикая боль, словно в каждый зрачок воткнули по раскаленной игле, накатил сильный приступ тошноты, в затылке стукнуло, и мир качнулся, опрокидываясь на нее. Подошедший Виталий успел подхватить ее на руки, и она слышала его срывающийся голос, которым он повторял ее имя. Алина смотрела на его лицо, плывя в воздухе, и лицо это уносилось в темноту — все дальше и дальше, или это уносилась она сама… и это было так несправедливо и страшно. В последнем усилии она шевельнула губами, чтобы сказать, что не хочет, отчаянно не хочет умирать, потому что…
Но не успела.
XII
К вечеру стало холодать, и она встала, чтобы закрыть окно — апрельские вечера были скупы на тепло — даром, что днем солнце разбрасывало свои лучи с отчаянной щедростью, нагревая землю, крыши и волжанцев, заслонявшихся от него темными очками и поспешно менявших приевшиеся зимние наряды на плащи и легкие куртки. Весна бродила по городу, накидывая на деревья долгожданную листву, распушая хвосты млеющих от тепла и любви котов, игриво подбрасывая на ладонях первых бабочек и заглядывая в пивные бутылки, откуда похлебывали коротающие время возле отогревающейся реки люди. В парках включили фонтаны и возле них возились дети, и закаты приходили все позже, и по вечерам в небе долго висела густая синь, прежде чем ее растворяла в себе ночная чернота.
Окно закрылось не сразу — рама начала рассыхаться от тепла, и чтобы задвинуть шпингалеты, она треснула по раме кулаком. От сотрясения откуда-то из щели вывалился сенокосец и торопливо засеменил в сторону шкафа, и Стаси, приметив его, пустилась следом, догнала, схватила и с горделивым видом ушла в коридор, и длинные суставчатые ноги подергивались, выглядывая из ее пасти.
Сев за компьютер, Алина посмотрела на монитор, зевнула и сняла очки. Ухудшение зрения было, пожалуй, одним из самых печальных следствий сотрясения мозга, устроенного ей покойным Гершбергом, и мощнейшего нервного перенапряжения. Помимо этого ей в награду достались периодические головные боли и быстрая утомляемость, правда, врачи обещали, что это вскоре пройдет, как прошел и ужасно раздражавший ее нервный тик на правом веке.
В больнице ее продержали почти два месяца — и продержали бы и больше, но она, не выдержав, сбежала, не в силах больше выносить больничную обстановку, болтовню соседок и запах лекарств. Женька, забегавшая каждый день, оставаться надолго не могла, телевизора в палате не было, плеер и радио надоели, а компьютер был дома. Она ушла — и ни на секунду об этом не пожалела, а дома сразу же плюхнулась в любимое кресло и принялась за работу. К своему удивлению, Алина обнаружила, что пишет совершенно другую книгу — не ту, которая уже давным-давно уютно лежала в голове, а ту, которая для нее самой была исключительно документальной, и, с какимто остервенением стуча пальцами по клавишам, то смеялась, то утирала слезы, вспоминая каждый, даже самый незначительный момент, — забыть их было невозможно, хотя происшедшее постепенно утрачивало остроту и Алина медленно, но верно приходила в себя. А каждый раз, выписывая на компьютерной странице имя, за которым она спрятала Виталия, мрачнела и не могла понять, что в ней преобладает — злость или глухая мучительная тоска.
Прошло почти пять месяцев с того момента, как он подхватил ее на руки возле яркокрасного кирпичного здания, которое Алина будет считать самым кошмарным местом до конца своей жизни, и с тех пор она больше его не видела. Она знала, что Виталий полностью заплатил за ее лечение, но он ни разу не навестил ее. Несколько раз заходил Олег, и когда она спросила у него про Виталия, почему-то сильно смутился и, теребя свою неизменную кепку, заявил, что, мол, тот где-то ходит и вообще ему ничего не известно. Видел в городе — и все.
Дальше расспрашивать она не стала, внезапно поняв, что Виталий больше не придет никогда. Глупо было обижаться, ощущать себя брошенной. Они кинулись друг к другу в отчаянные, тяжелые минуты и никогда друг другу ничего не обещали. Просто вместе было гораздо легче. Теперь же, когда весь ужас был позади, нужды в этом не было. Кроме того, глядя на нее, он постоянно бы вспоминал то, что произошло, а об этом лучше было бы забыть. Боль всегда лучше оставлять далеко позади. Ей было приятно видеть Олега, но он был тяжелым воспоминанием, как и однажды забежавший Жора, в глазах которого до сих пор было изумление человека, выпавшего с двадцатого этажа и оставшегося живым и невредимым.
Алина не знала, что было дальше с людьми, оставшимися в страшном доме. О смерти Гершберга она прочла, уже выйдя из больницы, в старой газете — молодой ученый, подающий большие надежды, был найден мертвым на скамейке в одном из волжанских парков. Скончался от сердечного приступа. Большая потеря для научных кругов, и т. д. Что ж, прощайте, Григорий Данилович! О его существовании она забудет нескоро, возможно никогда, но о его смерти она забыла сразу же.
Куда большего внимания удостоилось двойное убийство на Славянской — версии выдвигались самые разнообразные и довольно зловещие, вплоть до того, что в городе появился очередной маньяк, но это объяснялось лишь тем, что в течение целого месяца в Волжанске ничего особенного не происходило, и трупы были исключительно бытовые, а тут можно было дать волю воображению. Равно, как и кровавой трагедии в ювелирной мастерской, где версии начинались с буйного помешательства и заканчивались несчастной любовью, и самоубийство придавало этому особый шарм.
О Светлане сообщили короткими сухими строчками в отделе происшествий: 'Некая Б. в ходе семейной ссоры убила своего мужа, нанеся ему множество ран кухонным ножом. По дороге в отделение Б. скоропостижно скончалась от сердечного приступа'. И, разумеется, из этих строчек никак нельзя было узнать, что Света боялась темноты, любила танцевать, мечтала о цветнике и была отчаянно романтичной.
Кристина упоминалась, как обычная жертва ограбления, обнаруженная на городской окраине, чересчур ретиво цеплявшаяся за свою сумку и поэтому зарезанная раздраженным грабителем.
Об Ольге, Петре и Алексее Алина в газетах не нашла ничего, и иногда ей казалось, что они просто исчезли, растворившись во сне, в кошмарных мирах, созданных человеком, которого никогда не существовало. Какая-то ее часть тоже навсегда исчезла там, и если существуют призраки отживших снов, она, возможно, бродит где-то, по стране великих водопадов, по залам с огромными зеркалами, по лестнице, уходящей в чудовищную высь, — та часть, которая состоит из вины и боли и которая не последовала за ней в реальность. Но два вопроса не давали ей покоя, и Алина знала, что не избавится от них до конца жизни. Что было бы, если б она не стала искать остальных в реальности? И смогла бы она там, во сне, найти остальных раньше, не увлекшись собственным цветочным мирком? Но на эти вопросы никто и никогда не сможет ей ответить. И никто никогда не объяснит ей, что же забрало Лешку и кто определяет там степень вины, и были ли сном люди, спустившиеся к ним по лестнице? Но на последний вопрос ей не хотелось искать ответа. Сны кончились, и теперь она просто закрывала глаза вечером и открывала их утром, и между этими движениями были либо забытье, либо серая мгла. Если ей и снились сны, она об этом не знала.
Зевнув, Алина потерла глаза и выключила компьютер. Глубокий вечер давно сменился ночью, завтра с утра нужно было идти на работу. В 'Чердачок' она не вернулась, и теперь работала в маленьком продуктовом магазинчике, где было не особо прибыльно, но гораздо более спокойно. Свободное время она посвящала книге. Заработать с ее помощью Алина совершенно не рассчитывала, просто эта книга не могла спокойно жить в ее голове долгие годы, как предыдущая — она отчаянно просилась наружу, стучалась в сознании, спрыгивала с кончиков пальцев и растекалась строчками по монитору, словно живая. Иногда ее это даже пугало. Но не сегодня. Возможно, потому, что к концу недели она слишком устала.
В Женькиной квартире над ней раздался грохот, потом чей-то восторженный вопль и сердитый голос подруги. Алина усмехнулась — похоже, Олег и Вовка опять затеяли возню, судя по звукам, играя то ли в звездные войны, то ли в татаромонгольское нашествие. Олег переехал к Женьке с полмесяца назад и пребывал с ней в тесных и далеко не дружеских отношениях. Он снова работал в автосервисе, возвращаясь оттуда грязный, уставший, но счастливый и, сталкиваясь с Алиной на лестнице, неизменно снимал кепку и низко кланялся. Вовка, нашедший в Кривцове союзника, отличного слушателя и не менее отличного спорщика, дружелюбно пихал его локтем в бок и называл 'папаней', отчего Олег пока еще смущался и, чтобы скрыть свое смущение, начинал отчаянно юморить. Женька выглядела вполне довольной жизнью, и, глядя на них, Алина улыбалась про себя, хотя иногда чувствовала легкие уколы зависти. Но сейчас она стукнула ручкой швабры в потолок исключительно для проформы, и наверху Олег громко сказал 'Прощенья просим', после чего совершенно невозможным фальшивящим голосом затянул 'Спи, моя радость, усни…', и Алина услышала Вовкино хихиканье. Смеясь, она юркнула в постель, закрыла глаза и мгновенно заснула.
Проснулась она от того, что что-то щекотало ей щеку. кто-то теплый поскуливал и возился рядом с ней, на кровати, и это была не Стаси.
Алина открыла глаза и увидела нечто, сидевшее рядом, на подушке.
Нечто представляло собой невероятно пушистый ком палевой шерсти, из которой выглядывали два веселых карих глаза и влажный нос. Нечто поскуливало и похрюкивало, обнюхивая ее лицо, потом по ее щеке заерзал влажный и удивительно нежный язычок, и от него пахло молоком. Алина изумленно моргнула, но толстый щенок чау-чау никуда не исчез, он не был сном и продолжал возиться рядом, помахивая пушистым хвостиком. Она сгребла его в охапку, сев на постели, и оглянулась, ища объяснение этому потрясающему явлению.
Объяснение обнаружилось в кресле. Оно было в серой водолазке и темных джинсах, курило 'Беломор', выпуская дым под потолок, и смотрело на нее смеющимися глазами. В ногах кровати пристроилась Стаси, которую раздирали стремления выгнуть спину в соответствии с древнейшими кошачьими инстинктами, и подойти и посмотреть, что же это такое.
— Кто это? — спросила Алина, обнимая похрюкивающего щенка. Виталий усмехнулся.
— Это Гера. Дочурка Мэй.
