попадье.
Однако мужики все же любили отца Миколая: простой, встретит, всегда что-нибудь пошутит! Да и то надо сказать, небось надоест каждый день: бог да бог!
*****
Обкрутил отец Миколай Петра Кирилыча наскори. Не успели опомниться Петр Кирилыч с Машей, как уж отец Миколай схоронил их головы под передничком и промусолил что-то над затылками, не дал и венца-то Максяхе подержать как следует над головой Петра Кирилыча, клирос рявкнул так, что вся церква словно кверху поднялась. Немудрая в то время была церковенка, стояла также на отшибе, деревянная, главный колокол весил всего сорок пудов, зато маленьких колокольчиков встречать попа было на колокольне как на лошадином ошейнике, и подчас не поймешь, что это - Лукич, тогдашний звонарь, большой мастак своего дела, ударил к вечерне, стоя с загнутой головой в веревках от колокольных язычков, как в паутине, или Петр Еремеич выехал со двора на праздничной тройке застоялых коней.
Родня вся полезла целоваться, редко кто не был уже на полном ходу, Максяха стоял с оскаленной рожей и словно боялся уронить из рук золоченый венец, тянул его дьячок к алтарю… и совсем рядом теперь Спиридон: распушились у него волчьи хвосты и глаза так и мечут по церкви недобрые огни.
- Страмота-то, сынок, какая… Ты Машку-то седни не трошь… я вас завтра провенчу по-настоящему!.. И к жизни путь преподам!
Петр Кирилыч кивнул Спиридону, а Маша опустила глаза и еще больше сдурнела. Не шел к ней подвенечный убор. Поглядел Петр Кирилыч на Машу, инда сердце у него заныло.
Народ повалил на выход, и к самой церкви подкатил на тройке с лентами в гривах коней Петр Еремеич.
'Эх, у Спиридона не то… - подумал Петр Кирилыч, в последний раз оглянувшись по церкви, - тут и святые-то смотрят, словно в тебе что подозревают…'
Звонарь ударил сразу во все колокола, в большие и маленькие, с колокольни сорвались голуби и сизым облаком закружились над Чертухиным.
*****
Народу набилось к Петру Кирилычу на свадьбу - все Чертухино!..
Кто посмелее - за стол попал, а кто только к окнам добрался да через плечи голову успел высунуть в сенях. Родни не ахти было сколько, да и свадьба выдалась на Марфу- Навозницу[19], а в эту пору мужики спешат, все дороги, как рогожкой, покрыты дворовым настилом, опавшим на колеях с перегруженных телег.
Уселся отец Миколай, благословивши трапезу, дьякон рядом, дьячок поодаль, жениха посадили посередке стола с невестой, Аким вроде как за отца об руку с Петром Кирилычем, а Спиридон - с Машей.
Чинно все так пошло, хотя разговору пока не завертывалось, всем как-то было вначале не по себе, может, и оттого, что попа стеснялись, да и не выпили еще как следует. К тому же Петр Кирилыч сидел за столом больно хорош, так на картинку его и сымай, и больно Маша рядом с ним казалась дурна и убога. А этого и в деревне не любят, хотя редко обращают вниманье.
Петр же Кирилыч словно не замечал Машиной убогости и невзрачности -взглянет на нее бочком и улыбнется, а Маша покраснеет, только не во всю щеку, как девки краснеют, а пятнышками, словно кто ее всю исщипит.
- Дурачок-то наш?.. А?.. - шепчутся девки, разинувши на Петра Кирилыча рот.
Сбились они в кучу возле дверей и посреди чертухинских баб были похожи на правский мак в гущине огородного репейника: стоят, сложивши ручки, как на духу, ожидая своей очереди, когда кто из свадбишных гостей потороватее разойдется да выкатит за песню из кошеля на ладошку рублевку…
- Ну и парочка: баран да ярочка! - цедит Дунька Дурнуха.
Но пока на девок никто и не смотрит, жениха с невестой еще не отславили. Мавра Силантьевна с ног совсем сбилась, рассаживая гостей по местам и расставляя глиняные блюда и чашки. Бычка-годовичка Аким зарезал на свадьбу, и Мавра запарила его с луком, из ног и головы сделала студень, а кишки и брюховину зажарила на сале вместе с картошкой: у свадьбы брюхо велико, все к концу подберут!.. Каждого надо пригласить, попросить да отпотчевать. Бабы и мужики, пока не глотнут чистой водички, любят ото всего отказаться, бабы -губы бантиком, мужики так только ладонь вытянут: дескать, вот как сыт из дома; потом сами требовать будут, только подставляй!.. Любит мужик поманежиться!
Подошла Мавра к Ульяне и что-то шепнула ей на ушко. Ульяна встала и - к Мавре за печку. Скоро она вышла оттуда с большим подносом в руках, на подносе деревянная птица, которых хорошо вырезал Аким из обрубков на праздниках, отдыхая после работы, меж крыл у птицы полощется на ходу пиво белой пеной: колдунья, по обычаю, должна была первая поздравить жениха с невестой. Все так и вытянулись на Ульяну, но на этот раз она выкинула совсем неподобное, поставила она на стол поднос с птицей совсем против Спиридон Емельяныча и развела перед собой народ. Так все и шарахнулись в сторону, сжимая друг друга, чтобы очистить Ульяне место возле стола.
Оправила Ульяна на себе сарафан, подол взяла двумя пальчиками в обе руки, оглядела всех очень хитро, щелкнула язычком, притопнула каблучком и словно сбросилась с места:
Поп
В лоб
С крестом!..
В топ
Черт с хвостом!
Чики-чок каблучок!..
В бочок
Кулачок!
Чики-чики-чики-чок!..
Отец Миколай сначала было улыбнулся по несмышленой своей доброте, дьякон лениво зевнул, поглядевши в упор на Ульяну, дьячок Порфирий Прокофьич крякнул в рукав и заморгал неживыми слезящимися глазами. Ульяна огрела их всех за столом мимолетным кивком, брызнула звонким прищелком, отец Миколай встретился с ней глазами и посолодел, придвинул он к себе миску и ковырнул вилкой большой кусок бычьей ляжки.
- Дьякон, ешь! - шепнул он дьякону в ленивый зевок.
- Выпить бы, отец, поначалу надо!..
- Трогать ни-ни: сан ты али нет?..
Отец дьякон оглядел стол и неохотно потянулся в миску.
- Сан - себе сам!
Мавра подскочила к ним и словно в извинение за оханство Ульяны подсунула большое блюдо с кишками:
- Кушай, батюшка… Ешь, отец-дьякон… потчевайся, не гляди на людей, Порфирий Прокофьич!
- Спаси осподи, - осклабился отец Миколай, дьякон гривой мотнул, дьячок глазком стреканул!
- На отцов едун напал! - переморгнулись тихонько за столом, но все так к лавкам и прилипли, и слова никто не проронил во время Ульяниной пляски, даром что многие были под хмельком.
Чуяли, что не все еще выплясала Ульяна, дальше толще будет.
Носится Ульяна вихрем на малом пространстве, но никого и рукавом не заденет, только ветер от нее в лицо, и всякий сторонится и жмется подальше от нее; передние теснят задних, а те и совсем ничего не видят, так высунулись, чтобы только головами торчать…
Остановилась вдруг Ульяна на полном ходу против отца Миколая, прищелкнула так, что у дьякона кусок во рту застрял, и затопотала на месте; в заду словно два больших жернова под сарафаном ходят.
Эх!
Грех
В орех!.. -
Отдернулась и платочком на Петра Кирилыча:
Сладко зернушко в рот!..
Впилась Ульяна в Спиридона, как сова в ворона, перегнулась за стол, инда Спиридону показалось, что Ульянины бобыльи груди выпрыгнули к нему на тарелку, только моргнуть успел Спиридон.
Ух
В дух!
Ах
В пах!
И Ульяна уже отлетела.
И-эх! Веселись народ!..
Отец Миколай поел немного бычка, дьякон по-прежнему сидел безучастно, тускло глядя в пустые стаканы, дьячок только глазами еще чаще моргал, знаком показывая Мавре, что сыт, больше не хочет. Ульяна ж опять подскочила, хлопнув на ходу Мавру по заду, чтоб не мешала, прищелкнула, притопнула, и снова цветы сарафанные посыпались к отцу Миколаю под стол и сильный ветер подул на мужиков, инда на затылок завернулись масляные скобки:
Плюнул
Черт в попадью:
Обернул в бадью!..
Клюнул
Черт попа:
Обернул в клопа!..
Хлопы-лопы-топы-топ!
Весело было штоб!
Поп Миколай видит, что дело выходит для него не на шутку, ткнул дьякону в бок, моргнув дьячку на дверь, бочком-бочком - да к выходу. Пока вылезали, Ульяна так и зашлась мелкой каблучковой дробью. Подошел причт к Мавре прощаться да благодарить, поклонился отец Миколай и Петру Кирилычу со Спиридоном, те встали: одно другому не мешает!.. Ульяна тоже вдруг остановилась и протянула обе руки к отцу Миколаю, сложивши их лодочкой:
- Благослови, батюшка!
- Бог благословит! - сказал отец Миколай, отвернувшись от Ульяны.
- Не взыщи, батюшка: свадьба!
Отец Миколай минутку подумал, потом перекрестил Ульяну и ткнул ей в самый рот ручку. Ульяна чмокнула и губы рукавом вытерла. За столом у мужиков ноги так и заходили, как у
