К тому же, как вечер, всю Светлую собиралась на ночь гроза, как по заказу: с утра солнышко, как на колеснице, а к вечеру дождь!
Дождь по ночам лил с градом и пузырями на лужах, и за лесом во всю небесную ширь, расхлестывая ее, как большие ворота, один за другим катились, сотрясая землю, громовые раскаты, словно и в самом деле возвращался там где-то далеко за лесом из-под турецкой земли белый царь после победы, колотил жезлом ради торжества в турецкий барабан и, чтобы совсем на последнюю смерть перепугать мужиков и внушить им страх и повиновенье, палил до первого света в небо из пушек.
Всякий в такие минуты забывал и об Марье, и об Михайле, и об их чудном батраке, забившись на печку к трубе, только хватался за сердце, чтобы не разорвалось, и часто-часто крестился; потом, когда однажды Семен Родионыч пришел к барину по какому-то делу, у них зашел разговор про старину, и Семен Родионыч рассказал барину, что знал напрямик всю эту историю, потому что был ему хрестный и мужик вообще малобоязный, так барин очень смеялся, хотя смешного тут во всем очень мало!
- Полно, Семен Родионыч, батюшка хрестный, мужик купоросный, у нас так бывает всегда: одному беда, а другому еда!
Не сообразил, видно, барин того, что, если на ту пору не бабья бы жалость (Секлетинья после крестин унесла мальчонку к себе) да не мужичья бы простота, не пришлось бы ему верховодить в нашей округе, узнал бы тогда уголькам их настоящую цену: с пылу, как и матке, - прямо под пятки!
Спокон веков мечта такая по народу идет о житии безданном и бесплатежном, чтобы все тебе было в твое угождение и полное удовольствие и чтобы с тебя за это ни полушки не брали, а наоборот: давали тебе на гулянье, и потому, пожалуй, как бы мужику хорошо ни жилось, а как дойдет очередь подать какую-нибудь или страховку вносить, так каждому, и бедному и богатею, рыгнется по-одинаковому.
Может, действительно правильно: от хитрости это у мужика и темноты! Мужика, по необразованию его, как хочешь можно сфасонить… мужик как лапоть: по любой колодке в одном виде выходит!
Думается только, если принять в соображение труд, сколь мужик на родной земле перекорежил и переворочал горбом, не совсем тут в хитрости дело или в каком ином мужичьем зароке: труд мужичий, воистину правда, бездоходный, глупый, тяжелый, похож на столоверскую обедню, за которой по пятам ходит вечерня, немного вздохнешь - за заутреню надо идти, - беспередышный труд, потливый, мотливый, намотаешься за день, и за короткий сон такой пригрезится рай!..
А за свой же пот платить мужику как-то неловко, то есть не то что несвычно, нет, мужик скоро ко всему привыкает, да тут и привыкать-то не к чему, привыкши давно, а… так как-то и в самом деле чудно!..
Ну да ведь не нами зашло, не нами и кончится… касательно же нашего положения времени, так можно, зажмурясь, сказать:
- Жить, братцы, можно!
Мало ли что там пока: перемелется, будет та же мука!
Но народ, конечно, темный, серый, живет в бога с верой и, по старой привычке к тяжелой жизни, ожидает всегда не лучше, а… хуже… так уж приучен к тяжелине, как у цыгана лошадь к березовой погонялке, никогда не бывает доволен, забывши, должно быть, хотя память у мужика крепче камня, но тут запамятав, видно, сколь трудно и тяжко жилось в старину…
*****
Трудно, скудно, бедно в старину жили люди!
Правда, люди были попроще, и каждому человеку требовалось всего гораздо меньше, можно сказать, на полтину на всю жизнь хватало сатину, а теперешний народ сильно избаловался и часто совсем не по рылу и не по заслуге: харчи ему подавай с тарелочки, к чаю непременно ситнику побольше и всякого дерьма, отчего только зубы во рту крошатся, и так… чтобы тоже вроде как задарма!
А к чему такая подобная ненужность, сколько провалистую лошадь ни корми, она все равно воз далеко не повезет, только разве музыкой своей потешит, когда будешь выезжать со двора, да у крыльца наложит - к морозу! -култышек!
А култышки, известное дело, не пышки: сам есть не будешь и другого не угостишь!
Поглядели бы лизоблюды, как в старину жили люди!
Особливо когда вышли на волю!
Воля-то, нечего сказать, она вольная вышла, куда хочешь, туда и подавайся, за что хочешь, за то и берись, собака с барского двора больше за полу не держит, а за что же было цапаться мужику, как не за ту же сноху Матрену, благо ядрена?..
Сноха эта, известно: соха!
Покусали, можно сказать, локотки, почесали лапти, пока не вошли в обзаведенье, а с пустыми руками как обзаводиться: годами недоедать, годами недопивать и ни отдыху не знать, ни передыху!
*****
Правильно будет сказать: солон был хлеб, солон и горек!
Потому-то нерадостная доля выпала Михайлову мальчонке, когда он по приговору всего общества села Чертухина сел на мирское кормленье.
Воспитательных в то время или каких-нибудь теперешних наших детдомов и в заводу не бывало, почему всякая такая тягость лежала на мире, а мир как раз в ту пору только что после воли начал подтягивать гужи у хозяйства и накрепко подминать под себя землю, которая в одних местах осталась у оспод, а в других, как и в нашем Чертухине, - у осударства.
Солон, солон был хлеб, рос он у мужика на горбу, а для Мишутки пришелся и того солонее…
Христов кусок и большому в глотке садит, а тут дите несмышленое, только и ограды, что слезы, а не обидеть… как же тут не обидеть и не обойти, когда сам народ был обижен и кругом обойден?!
Обиженный человек скорее обидит…
Нужда, недохваток, а как появится лишний рот за столом, так мимо него сама уж ложка проходит… Своих детишек, почитай, в каждом дому рассовать углов не хватает, и хоть действительно не страсть сколько надо одному крикунку, ну а все же!..
Трудно, тяжело было миру, а все же соблюдали обычай: убогих и сирот всегда приючали, потому что считалось, что убогий человек или сирота оставался в наказание миру за какой- нибудь общий незамоленный, а может, и незамолимый грех всех перед всеми, а потому и нужно платиться.
На нашей еще памяти умерла безногая девка Фиена…
Пятьдесят с лишком лет висела на шее у мира…
Не медаль, а носили, потому что случилось не по вине: сидела в лесу под елкой с грибами, елка сломилась, и обе ноги ей прищемило, не добивать же колом человека!
С этой-то самой Фиеной, которую прозвали Тележкой, потому что и до убожества, когда еще у нее ног топором не отрубили, все равно они были кривые, словно колеса, в тележке Фиена спала и в нее же, прости бог, ходила, - с этой-то девкой первое время и Мишутку наладили по чередам, приспособивши Фиену к младенцу вроде за няньку.
Спал Мишутка у ней на руках в той же тележке, поутру она ему жевала из миски, которую ей ставили на пол, соску из грешневой каши, тыкала в ротик, так что у Мишутки свистело в носу и в ноздри вылезала каша обратно, а когда уж очень разорется к погоде, так доставала из полугнилого отрепья чахлую, по-девичьи окаменевшую, с кех пор не мытую грудь, отчего дите сначала еще пуще заходилось, выбиваясь из свивальника ножками и давясь тяжелым скисшимся духом, а потом умолкало…
Да, уж это верно: кормили обоих не бог знает как, больше на хлебе да на воде, молоко мужики сами по большей части не употребляли, блюли сильно посты, также понедельничали, знали среды и пятницы, сгоняя творог и сметану к базару[7].
Подтягивали гужи у хозяйства, а себе ремешком животы, где же тут напастись молока для чужого!
Вспоился, значит, Мишутка, как придорожный цветок, на простой водице, иной раз прямо с колодца, а где побогаче - перепадал солодняк, тянущийся от долгого стоянья в тепле из чашки, как плетеные вожжи с телеги, еще только разве прибавить, что когда младенец с такой пищи, синея и жилясь, кричал по ночам, не умолкая ни на минуту, так и от сварливой хозяйки, а чаще всего от той же девки Фиеньи перепадал и поджопник…
Осудить, братцы мои, не приходится… как же тут на осуждение повернется язык, своих растили не лучше, разве только гребешком лишний раз причешут да в праздник по головке погладят, а то ведь то же на то же, зато и мерла мелюзга, хотя и росли как грибы после дождя: выживал только сильный, самый отпетый, которого десять раз под перед клали, которого потом уже никакая язва не брала: ни огонь, ни вода, никакая беда!
*****
Чудом как-то уцелел и выходился и Михайлов Мишутка!
В первый же год, как взяли Мишутку на мирское кормленье, случился в нашем месте детский падеж - волчок…
Не было такого дома, где бы не хворали ребята, в ином дому трое умрет, в другом совсем под метлу подчистит: болезнь такая чудная, теперь такой болезни совсем не слыхать; раньше и люди были другие, и болезни у них от теперешних отменные, о которых если теперь рассказать, так из больницы погонют…
Вот хоть бы детский волчок!
Про него в старину песню такую даже матери пели у колыбели:
Не болезнь, а разбойник!
Думали так отпугнуть или оговорить на пороге, но редко оговоры помогали, редко пособляли молитвы; сначала такое пупырье пойдет по всему телу, зудливое, никакой мази зуда не боится, никакой травы не слушает, дитенок от зуды почнет кружиться и метаться, как волчок, места не найдет, потом пятна с пятак величиной выступят, вздуются, у глаз сядут - глаза
