- И сейчас говорю: святой черт!.. Святой черт, душа Аленушка, к нам приходил!
Аленка поглядела испуганно на Никиту Мироныча, перекрестилась и повела его за руку по темному коридору.
Глава седьмая
СТАРИННЫЕ КЛАВЕСИНЫ
Месяц, высокий месяц, древний наш чародей!
В веселом сиянье весны, в томительных, в зеленых шорохах лета идешь ты, не разбирая дороги, закинувши голову ввысь, словно кудрявый беззаботный пастух под мышкой с березовой дудкой, в которой гнезда вьют соловьи!
…Или ж как важный боярин, поджидая гостей, стоишь в недвижности по самой середке голубого крыльца, красуясь узорным кафтаном с серебряной и золотой оторочкой, с которого в старину и мужики снимали покрой!
Когда же осенняя темень в переломе на зиму нахлобучит черную шапку с ушами на поле и лес, уйдешь ты надолго за тучу и бродишь в тумане, как косоглазый и хитрый колдун, родной брат пучеглазому Лиху, тогда рубищу твоему не позавидует нищий, а крадливую походку переймет только ночной душегуб да предатель…
Ох, месяц ты, месяц, древний наш чародей!
От века полюбил ты русские просторы, куда можно сыпать и сыпать без устали свет, все равно тьма, и хмарь, и хмурь, и болотные марева ползут от деревни к деревне, от села к селу, вставая и грудясь туманом на перелесках, мешая дороги, скрывая пути…
…И не по ограде ль возле каждой церковки и часовенки на въезде в любое село расцветает под твоим лучом рядом с чертовой тещей печальный плакун, в кои-то веки посеянный дворовыми девками на радость осподскому глазу и самому осподу богу в укор?
…И не пырь ли трава палится по-за дорогам, похожая на остро отточенный нож, которым режет мужик хлеб от праведного труда своего и с ним же выходит на большую дорогу, когда и намолится богу и наплачется вдоволь, когда и ты, заправивши бороду в рот и закрывши широким рукавом сонные веки, катишься низко над березовой рощей, где - теперь не поймешь! - кто там свистит: соловей в последний раз перед утром али подмостовный разбойник!..
Месяц, высокий месяц, древний наш чародей!
*****
Не запомнила Аленушка роду…
Месяц да солнышко - всего и родни!..
Подкинутая какой-то согрешившей девкой в ясли к мелкой скотине, взросла Аленушка на скотном дворе, на крутых рогах у бодливой коровы, и только годам к десяти, когда барыня занесла майора уже в поминанье, ключница Марья Савишна за миловидность и сметливость перевела Аленку в людскую, где нарядили ее казачком, и долгое время она чесала перед сном барыне пятки, пока не получила в знак особой милости важный чин в барском обиходе -постельную девку…
Бедная, немудрая птица-синица, пригожая постельная девка душа Аленушка!
Шесть раз ее беда обходила, потому что кто же будет считать за беду барынины пинки и потыкушки, ходила беда по другим и сразу со смертью под ручку пришла на седьмой!..
В памятные годы, как приезжал к барыне со сватовством князь Копыто, а чудачок Недотяпа приносил первый оброк, случилась с Аленушкой нехорошая история, о которой она по робости никому не заикнулась, сама же о причине догадаться никак не могла.
По всему судя, Аленушка тогда затяжелела.
Долгое время Аленка не могла разобраться, отчего это у нее под пупком появилась вдруг такая упругость, словно от грешневой каши, с которой всегда, если вдоволь поешь, немного дует живот и в середине появляется сытое чувство грузности и полноты, сначала даже подумала, не килу ли ей колдуны присадили в такое причинное место, потом же, когда непонятная упругость с каждым днем становилась все полней и на руку ощутимей, когда, как рыбка в мережке, под самым сердцем вдруг затрепыхалось, Аленушка перетянула станушку веревкой и стала ходить на людях подобравшись, чтобы не было очень заметно…
'Осподи… откуда ж это такое? - раздумывала девка, сразу спавши с лица и то холодея при этой мысли, то обливаясь сладким теплом и истомой. - Ужли ж оттого, что майор так тилискал?..'
И в самом деле, с чего бы такому случиться с Аленкой?..
Марье Савишне заикнулась, а та говорит: сглазу! Али, может, с непокойного сна!
Да рази сглазу это бывает?
- Уж не седьмая ль беда? - сама себя пытала вслух глупая девка, просыпаясь ночью возле порога барыниной опочивальни и обмахивая еще во сне набежавшие слезы…
*****
Так и осталось для Аленки за страшную тайну, кто же так зло над ней подшутил?..
Где же было догадаться самой запуганной девке, что это за майор тилискает ее в кажинный приезд князя Копыты?
Вот напьются, наедятся всего, упокоится и запрется барыня у себя на половине, и Аленушка захрапит на жесткой постилке, и только забудется, кто-то вдруг подкрадется, навалится сразу, жамкая нетронутую крепкую грудь холодными пальцами, отчего у сонной Аленки пуще того отнимаются уставшие за хлопотливый день ноги, дыханье спирает под самое горло и сонные, открытые на одну минуту в испуге глаза сразу падают в черную прорву, откуда только несутся, перегоняя друг друга, круги, пялится костлявая рожа с мясистыми губами и впалыми щеками, как у мертвеца, да страшно покачивается серебряной кисточкой смешная майорова ермолка, чуть прикрывая лосную татарскую плешь…
*****
Однажды, когда у окон стояла непогожая осень, и дождик с утра, словно хлыстом, стегал по заплаканным стеклам, и за ними в меркотном свете махали голыми сучьями ясени и аллейные липы, как будто отгоняя разбойников от барского дома, а по саду в перепляску кружились на ветру последние листья, то вздымаясь вдруг желтым ворохом, то опять припадая на мокрую землю в испуге, - однажды барыня Рысакова слонялась с мешками у глаз и с нехорошим, постаревшим с дурной погоды лицом по унылому дому, отвешивая дули прислужающим девкам. Стоном стонал барский дом, звонко отдавались по темным углам барынины оплеухи и невольные всхлипы, придушенные рукавами и проглоченные вместе с слезами в утробу, пока не спустился вечер-избавитель, нахлобуча на землю разбойничью непроглядимую тьму.
На барыниной половине раскалили камин, на ломберный столик уставили свечи, и Рысачиха после своего трудового дня уселась наконец с видом мученицы за трудный пасьянс, в который верила как в провиденье:
- У… ух, как устала, никак… никак не сообразишься с этим народом!
Аленушка подложила барыне вышитую подушку под ноги и встала за кресло; барыня раскинула карты веером и сильно задумалась, словно над делом.
- Ах, Аленка, вот если бы вышел пасьянс, непременно можно бы выйти за князя… уж так я загадала, - разнеженно проговорила барыня, откидывая в сторону двойки и тройки, которые, видимо, всегда без толку лезли под руку, только королю к червонной даме закрывая дорогу… - Ох, эти двойки!..
- А вы бы, барыня, откинули их, - уставилась в карты Аленка, - тройки нужны, только когда играют в носы!..
- Ах, молчи ты лучше с носами, - оборвала барыня девку, - нет… нет… опять не выходит… кружатся порозь трефовый с червонною дамой, -кокетливо барыня откинула полную руку с прозрачным рукавом дорогой кисеи, -всегда этот пень снизу сидит, и никакой мастью его не вызволишь на середину… А дама всегда, как на прогулке, как на прогулке, откладывается очень-очень удачно… Ты как думаешь, Аленка, правильно я гадаю на червонную даму?
- Червонная, барыня милая, самая вдовая масть! - пролепетала птица-синица.
- Верно, Аленка, вдова! Вдова бедная, брошенная! - Рысачиха поднесла к глазам, из которых повисла на щеку большая слеза, тонкий платочек и глубоко вздохнула.
- А вы, барыня, попробуйте как-нибудь подмешайте… подфальшуйте немного… может, тогда и выйдет пасьян, - с участливой серьезностью прощебетала птица-синица, - карты, известное дело, любят подместку!
- Скажешь тоже еще, - нахмурилась барыня, - ну, и выйдет не пасьян, а мужик Касьян!
- Ох, барыня милая, мы когда в козыри играем, так всегда фальшуем! А то в дураках насидишься!
- Дураки и есть!
- Нет, барыня, больше фальши, от дураков дальше, как говорит Никита Мироныч: в дураках, говорит, не в старостах!
- Молчи лучше, дура, - отрезала барыня, - когда ничего не понимаешь!
Со щек Аленушки сбежал торопливый румянец, колотнуло под сердцем, и девка испуганно опять подобрала живот.
- Нет… нет… никак не выходит!.. Дама к нему всей душой… всей душой… а он… да что ты, Аленка, как я в последнее время гляжу на тебя, стоишь все как-то отклячась… Некрасиво! Сама себя этим очень дурнишь!
Аленушка вспыхнула до волосинки и каждым перушком задрожала, но барыня зевнула после такого вопроса и, смешавши колоду, перешла к клавесинам.
Дивно было Аленке вечерами стоять у барыни за плечами, держа в руках трепетно горящие свечи…
Перед барыней на подставке разложены широкие листы с чудными букарашками и червячками, ползущими то поодиночке, то целыми кучками по пяти тонким линейкам, и клавесинные клавиши скалятся в пламени свеч, словно с белыми и черными зубьями вперемежку раскрытая пасть.
Нет, кажется, слов подходящих на свете для обозначения томительной нежности звуков, плывущих в чудном мелькании пальцев барыниной ручки… может, есть они у ручейка, у того самого леса с бесчисленными переливами соловьев, по которому гуляет Аленка с Бурканом во сне, собирая ягоды или грибы, - ох, этот сон: ягоды - к слезам, а грибы - тоже грыбаться… плакать!.. Сами от этих переливов подкашиваются у Аленушки ноги, чувствуя горячей голой ступней, как качается пол… больно бьет под самое сердце непонятная истома, стесняя дыханье, и в глаза, словно по делу, набиваются глупые слезы… и то ли это рыданья слышатся в них, то ли искристый, неудержимой радости и веселья девичий смех, каким заходятся девки, купаясь в покосное время в реке, только трели и переливы подымаются вот выше, все выше, и все чаще и незаметней для глаза порхают по белым и черным фисташкам пальчики обнаженных по локоть рук… в комнате вдруг сквозь проступившие слезы Аленки начинает все оживать, кажется, вон на камине фарфоровый пастушок, обнявши в розовом платье пастушку, положил на пояс девушки руку, и они склонились друг к другу и, видно уже не стыдясь никого, поплыли по самому краю камина в неведомом простым людям танце - лянсе, и голые псиши за ними как будто все ниже обнажают собранные на самом стыду складки ажурных станушек, и звонко, отвечая каждому еле уловимому взмаху барыниной ручки, трепещут амуры за плечиками бабочкиными крылушками, собираясь лететь, а сверху фонарь выпялил на Аленку совсем живые глаза китайских драконов, у которых головы человечьи, а одна так и вовсе ни дать ни взять как у Хомки, вместо же ног и рук чешуйчатые змеи, вьющиеся в беспрестанном движении по прозрачному шелку расписанного абажура.
Аленка переминулась с ноги на ногу и моргнула глазами, смахивая щекочущую слезинку с ресницы, выпер у нее далеко живот и отразился в полированном лаке клавесинной крышки,
