Вне всякого сомнения, легкость, с которой осуществляется требующий силы процесс, представители Восточной Азии воспринимают как красоту, они особенно к ней чувствительны и всегда готовы оценить по достоинству. Мне же это обстоятельство казалось (на уровне, на котором я в тот момент находился, мне и не могло казаться по-другому) особенно важным потому, что от гладкого осуществления выстрела зависит вероятность попадания. По опыту стрельбы из винтовки я знал, что происходит при малейшем отклонении от линии прицеливания. Все до сих пор изученное и достигнутое я воспринимал исключительно под этим утлом зрения: свободное натягивание тетивы, свободное, пребывание на максимуме натяжения, свободное осуществление выстрела, свободное восприятие толчка — разве все это не ради меткой стрельбы, разве не для этой цели было затрачено так много сил и терпения, разве не для этого учатся стрелять из лука? Почему же мастер говорил так, как будто процесс, который теперь нас заботил, чрезвычайно превосходил все, чему мы учились и что стало привычным?
Как бы там ни было, я, следуя указаниям мастера, прилежно и добросовестно тренировался, и все равно мои усилия были напрасны. Часто мне казалось, что раньше, когда я стрелял просто так, у меня получалось лучше. Прежде всего, теперь я заметил, что раскрываю правую кисть, начиная с пальцев, зажатых на большом, не без усилия. Результат — толчок и смазанный выстрел. И еще меньше я был в состоянии спружинить толчок внезапно освободившейся кисти. Мастер, не моргнув глазом, продемонстрировал правильный выстрел; не моргнув глазом, я попытался повторить его действия — с тем единственным результатом, что уверенности у меня стало еще меньше. Я напомнил себе сороконожку, которая разучилась двигаться, задумавшись над вопросом, в какой последовательности передвигать ноги.
Из-за моей неудачи мастер расстроился гораздо меньше, чем я сам. Неужели он по опыту знал, что все так и будет? «Не размышляйте о том, что делать, не думайте, как это осуществить! — сказал он мне. — Выстрел только тогда бывает гладким, когда он удивляет даже самого стрелка. Он должен происходить так, как будто тетива перерезает удерживающий ее большой палец. Не нужно распрямлять правую кисть специально!»
Последовали недели и месяцы бесплодных тренировок. Наблюдая за мастером, я постоянно видел, что такое правильный выстрел. У меня самого теперь не получался вообще ни один. Если я прекращал натягивать лук, напрасно ожидая выстрела (потому что процесс становился невыносимым), то мои кисти медленно сближались и, таким образом, не получалось вообще ничего. Если я сцепив зубы, сопротивлялся, пока хватало воздуха, то страшно выматывался, потому что приводил в действие мышцы рук. Я стоял неподвижно («Как статуя», — посмеивался мастер), но при этом весь напрягался, и пропадала свобода.
То ли все произошло случайно, то ли эту случайность организовал сам мастер, но однажды мы с ним встретились за чашкой чая. Я использовал представившуюся возможность для разговора и открыл ему свою душу.
«Я прекрасно понимаю, — сказал я, — что кисть нельзя раскрывать резко, иначе выстрел будет испорчен. Но что бы я ни делал, результат оказывается прямо противоположным. Если я сжимаю кисть как можно сильнее, то при ее раскрывании неизбежно начинается вибрация. Если же я стараюсь оставить кисть свободной, то тетива вырывается еще до полного натяжения, сама по себе, и все равно слишком рано. Таким образом, я испытываю два вида неудач, мечусь от одной к другой и не вижу выхода».
«Вы должны, — объяснил мастер, — держать натянутую стрелу так, как маленький ребенок держит протянутый ему палец. Он хватается так крепко, что мы не можем не удивляться силе маленького кулачка. А если он отпускает палец, то это происходит без малейшего толчка. Знаете почему? Потому что ребенок не думает, скажем, так: сейчас я отпущу палец, чтобы потрогать другие предметы. Абсолютно необдуманно и ненамеренно он переходит от одного действия к другому, и можно было бы сказать, что он играет с предметами, если бы не было справедливо и другое: предметы играют с ним».
«Возможно, я понимаю, что вы хотите сказать, — заметил я. — Но разве я не нахожусь в абсолютно другой ситуации? При натяжении лука наступает момент, когда я чувствую: если не выстрелю немедленно, больше не смогу удерживать тетиву. И что тогда происходит, причем само по себе? Одна-единственная вещь: мне становится нечем дышать. Значит, приходится самому осуществлять выстрел — что будет, то будет, — потому что больше ждать я не в состоянии».
«Вы замечательно описали, — ответил мастер, — свою проблему. Знаете, почему вы не можете ждать выстрела и почему начинаются трудности с дыханием, прежде чем этот выстрел происходит? Правильного выстрела в правильное время не получается, потому что вы не освобождаетесь от самого себя. Вы настроены не на осуществление, а на неудачу. Пока это так, вам не остается ничего другого, кроме как самому вызывать независящее от вас событие, и пока вы его вызываете, ваша кисть раскрывается неправильно — не так, как кисть ребенка, не так, как лопается кожура спелого плода».
Пришлось признаться мастеру, что это толкование запутало меня еще больше. «Потому что, в конце-то концов, — поделился я сомнениями, — я натягиваю тетиву и осуществляю выстрел, чтобы попасть в цель. Таким образом, мои действия — это средство для достижения цели. И эту взаимосвязь я не могу не учитывать. Ребенок об этом не знает, но я-то избавиться от этой мысли не в состоянии».
«Настоящее искусство, — произнес мастер, — не имеет ни цели, ни намерения. Чем упорнее вы будете учиться выпускать стрелу, чтобы как можно более точно попасть в цель, тем меньше будет у вас получаться первое и тем дальше будет уходить от вас второе. У вас слишком услужливая воля, это вам мешает. Вам кажется, что если вы чего-то не делаете, то этого и не произойдет».
«Но вы же сами часто говорили, — возразил я, — что стрельба из лука — это не простое времяпрепровождение, не бесполезная игра, а вопрос жизни и смерти». — « Этого я не отрицаю. Мы, мастера стрельбы из лука, говорим: один выстрел — одна жизнь! Что это значит, пока еще вам не понять, но, возможно, вам поможет другой образ, который выражает тот же самый опыт. Мы, мастера стрельбы из лука, говорим: верхним концом лука стрелок пронзает Небо, на нижнем конце висит привязанная на шелковой нити Земля. Если при выстреле будет сильный толчок, возникнет опасность, что нить порвется. Если человек не откажется от намерений и насилия, тогда перед ним окончательно разверзнется пропасть и он попадет в безысходное положение, посередине между Небом и Землей».
«Так что же мне делать? » — «Вам следует научиться ждать». — «А как этому научиться?» — «Освободившись от самого себя. Вы должны решительно оставить свое 'я'. Не должно быть ничего, кроме натягивания тетивы, причем лишенного каких бы то ни было намерений».
«То есть мне следует намеренно лишиться намерений?» — вырвалось у меня. — «Ни один из учеников еще не задавал мне такого вопроса, так что правильного ответа я не знаю». — «А когда мы приступим к этим упражнениям?» — «Ждите, всему свое время».
Само собой разумеется, этот разговор — первый столь продолжительный разговор с начала занятий — произвел на меня сильное впечатление. Наконец-то мы коснулись темы, ради которой я решил освоить стрельбу из лука. Разве освобождение от себя самого, о котором говорил мастер, не есть этап на пути к пустоте и отрешенности? Не дошел ли я, таким образом, до того места, где начинает проступать влияние дзэн на искусство стрельбы из лука? Но пока еще я не мог определить связь между умением ждать, не имея намерений, и осуществлением выстрела в нужный момент, в который исполняется натяжение. Зачем стремиться даже в мыслях предвосхищать то, чему можно научиться только на опыте? Не настало ли время отказаться от этой бесплодной привычки? Сколь часто я молча завидовал многим ученикам мастера, которые, как дети, позволяли взять их за руку и вести за собой. Как счастлив должен быть тот, кто способен освободиться от предубеждений! И это вовсе не влечет за собой духовного застоя. Ведь и дети могут задавать множество вопросов!
К моему разочарованию, на следующем занятии мастер продолжил предыдущие упражнения — натягивание, максимальное натяжение, выстрел. Никакие разговоры не помогли. Конечно, я пытался, следуя указаниям, не подчиняться натяжению, а стремиться за его пределы, как будто сама природа лука лишает натяжение всяких границ; я старался ждать, пока натяжение осуществится в выстреле, но ничего не получалось: я желал выстрела и осуществлял выстрел, поэтому он оказывался размытым. Дошло до того, что продолжение занятий угрожало стать не столько безрезультатным, сколько опасным, потому что предчувствие неудачи подавляло меня все больше и больше.
И мастер прервал мои потуги, чтобы перейти к другому виду упражнений.
«Теперь, прежде чем идти на занятия, — предупредил он нас, — вы должны сосредоточиться. Настройтесь на то, что будет происходить в зале! Что бы ни случилось, идите мимо, не обращая внимания, как будто в мире нет ничего более важного и истинного, чем стрельба из лука».
Путь освобождения от самого себя мастер тоже разделил на разные этапы, которые следовало тщательно отработать. И опять он ограничился краткими указаниями. Ведь, чтобы выполнять эти упражнения, достаточно понять (а иногда всего лишь догадаться), что от тебя требуется. Поэтому нет нужды концептуализировать дошедшие до нас с древних времен внешние особенности. Кто знает, может быть, они, родившись из многовековой практики, в некотором смысле «видят» глубже, чем любое тщательно отмеренное знание. Первый шаг на этом пути уже был сделан. Он привел к свободе тела, без которой невозможно правильно натянуть лук. Чтобы осуществить выстрел, необходимо перейти от физической свободы к полному духовному освобождению, сделать дух не только гибким, но и свободным: гибким на основе свободы, свободным на основе изначальной гибкости. И эта изначальная гибкость значительно отличается от того, что обычно понимают под духовной гибкостью. Между двумя уровнями: телесной свободой и свободой духовной — разница, которую нельзя преодолеть за счет только лишь дыхания, это происходит при отказе от всех привязанностей, через принципиальное отбрасывание своего «я»: так, что душа, погруженная в саму себя, пребывает в полноте своего безымянного первоначала.
Требование «закрыть врата чувств» выполняется через готовность уступить без сопротивления. Но чтобы это инстинктивное недеяние удалось, душе нужна внутренняя опора, что достигается сосредоточением на дыхании. Оно осуществляется осознанно и даже педантично-добросовестно. Вдохи и выдохи производятся тщательно, ради них же самих. Положительные результаты этого упражнения не заставят себя долго ждать. Чем интенсивнее сконцентрированность на дыхании, тем слабее и слабее внешние раздражители. Они превращаются в размытый шелест, к которому человек сначала прислушивается вполуха, а потом воспринимает только как легкую помеху, что-то вроде шума моря, который, едва к нему привыкнешь, перестаешь замечать вообще. Постепенно у человека формируется иммунитет даже к достаточно сильным раздражителям, и одновременно легче и быстрее возникает независимость от них. Нужно только обратить внимание, чтобы тело в стоячем, сидячем и лежачем положении было как можно более свободным, и тогда, если сконцентрироваться на дыхании, появляется чувство изолированности — как будто находишься в непрозрачной оболочке.
Человек знает и чувствует только одно: что он дышит. Нет нужды принимать дополнительное решение освободиться от этого знания и чувства, потому что дыхание само по себе замедляется, потребление воздуха становится все более экономным и в конце концов совершенно перестает отвлекать внимание, потому что при гладкой смене вдохов и выдохов грань между ними исчезает и появляется ровность. Это великолепное состояние пребывания в самом себе сначала, к сожалению, длится недолго. Всегда есть угроза, что оно будет разрушено изнутри. Как будто выпрыгнув ниоткуда, вдруг появляются настроение, чувства, желания, заботы, даже некоторая бессмысленная смесь из мыслей, и чем более они далеки и чужды, тем они навязчивее. Как будто хотят отомстить за то, что в данном случае концентрация затрагивает области, до которых обычно не добирается. Но эти помехи будут недейственны, если продолжать дышать спокойно и беззаботно, если доброжелательно отнестись к тому, что заявляет о себе в полный голос; привыкнув к нему и научившись относиться равнодушно и в конце концов совсем перестав обращать внимание. Постепенно человек впадает в состояние, похожее на расслабленную дремоту, предшествующую засыпанию.
Окончательно впасть в это состояние опасно, этого нужно избегать. Встречать подобную опасность следует своеобразным скачком концентрации; его, наверное, можно сравнить с толчком, от которого просыпается спящий, если знает, что от этого зависит его жизнь. Если скачок удается один раз, он наверняка повторится. Благодаря ему душа без вашего вмешательства переходит в беззаботное колебание в самой себе, которое, возрастая, превращается в знакомое нам по редким снам чувство невероятной легкости и счастливой уверенности в том, что вы можете направить энергию в любую сторону, усилить или ослабить напряжение. Это состояние, при котором человек не думает ни о чем конкретном, ничего не планирует, ни к чему не стремится, ничего не хочет и не ждет, не целится в определенном направлении, но знает, что, благодаря неизбывной силе, способен на возможное и невозможное, — именно это состояние без намерений и своего «я» мастер называет собственно духовным. Оно действительно заряжено пробуждением духа и поэтому называется «истинным присутствием духа». Это значит, что дух присутствует везде, потому что не привязан ни к чему, ни к какому конкретному месту. И он может сохранять присутствие, потому что, даже соотносясь с чем-либо, не привязывается к нему и не должен ради него жертвовать своей изначальной гибкостью. Дух можно сравнить с водой, которая заполняет пруд, но при этом готова вытечь в любой момент: его неиссякаемая сила может действовать всегда и везде, потому что он свободен; он открыт всему, потому что пуст. Это состояние по сути изначально, и его символ, пустой круг, многое может сказать тому, кто в нем.
Из полноты «истинного присутствия духа» не замутненный никакими намерениями человек, освобожденный от своих привязанностей, должен осуществлять любое искусство. Но, чтобы он, забыв о самом себе, мог включиться в процесс творчества, нужна предварительная подготовка. Потому что если бы погрузившийся в себя увидел свою противопоставленность ситуации, в которую он не может войти неосознанно, то для начала ему пришлось бы ввести ее в свое сознание. Но при этом он снова восстановит все свои связи, от которых освободился, и будет похож на проснувшегося человека, который обдумывает план надень, а не на пробужденного, который существует в изначальном состоянии и действует в нем. И ему не будут казаться доступными этапы процесса, подчиненные более высокому порядку, он никогда не узнает, насколько пьянящим становится колебание для того, кто сам лишь колебание, и как все,
