Об авторе
Ойген Херригель сформировался как философ-неокантианец. Он был учеником Вильгельма Виндельбанда, поддерживал тесный контакт с Эмилем Ласком, а в 1923 году готовился защищать докторскую диссертацию у Генриха Риккерта. Вернувшись с Первой мировой войны, он, еще до получения доцентуры, поставил перед собой задачу издать работы своего погибшего друга Эмиля Ласка.
Оценку роли, которую Херригель сыграл в кантианстве XX столетия, дал историк философии Ханс Мейер в своей книге «Weltanschauung der Gegenwart». Самым значительным в первой крупной работе Херригеля «Urstoff und Urform» он считает то, что Херригель через кантовские традиции переходит на пра-феномен абсолютного смысла жизни и рассматривает вопрос об абсолютном бытии. Вторая работа Херригеля, «Die metaphysische Form», посвящена критическому разбору положений Канта относительно глубинных слоев метафизики. По времени эта публикациия почти совпала с выходом книги Мартина Хайдеггера «Kant und das Problem der Metaphysik». Появление двух диаметрально противоположных работ, посвященных Канту, привлекло столь пристальное внимание, что в книге
«Kant heute» Эрих Прцывара сравнивает позиции Херригеля и Хайдеггера. К этой же теме он обратился и в своей монументальной работе «Humanitas».
Сферой педагогической деятельности Херригеля была история европейской философии. Но точкой притяжения для него как философа являлась мистика. Он мог считаться истинным знатоком в этой области, и не только с чисто научной, теоретической позиции.
Херригель начал работать в Хайдельбергском университете, но вскоре ему предложили преподавать историю философии в Японии, в Императорском университете Тохоку Сэндай, что дало ему возможность познакомиться со страной и людьми. Он очень обрадовался хотя бы потому, что это позволило ему приблизиться к существующей там практике самопогружения и живой мистике.
Отработав в Японии без малого шесть лет, Херригель вернулся в качестве профессора в Хайдельбергский университет, позже преподавал в Университете Эрлангена.
Преподавательская деятельность Херригеля не стала менее плодотворной, когда на него были возложены административные обязанности: Баварская академия искусств избрала его своим членом. Но его японские друзья настаивали, чтобы он еще раз приехал в их страну. Летом 1941 года он получил разрешение преподавать в Японии, но война разрушила его планы.
Отношения Херригеля с Японией начались при следующих обстоятельствах: в 1921 году в Хайдельбергский университет приехали несколько японцев, среди них был Сюэй Охасама, под редакцией которого позже вышла книга о дзэн («Zen. Der lebende Buddhismus in Japan»), а также Амано, профессор философии. Общение с этими японцами пробудило интерес Херригеля к особенностям душевного склада и жизненной позиции людей в странах Дальнего Востока. Его японские друзья предложили вместе читать и обсуждать произведения немецких философов, что он с удовольствием и делал.
Свое первое соприкосновение с дзэн-буддизмом сам Херригель описывает так:
«Вскоре после прибытия мы договорились встретиться с японскими коллегами. После прогулки по Токио поднялись на шестой этаж отеля, чтобы выпить чаю. Внезапно раздались сильные раскаты грома, пол слегка задрожал, потом колебания усилились. Присутствующие заволновались. Многие гости, в основном европейцы, торопливо направились к лестницам и лифту. Землетрясение! У всех еще свежо было воспоминание о катастрофе, случившейся всего несколько лет назад. Я тоже вскочил, с одной только мыслью — как можно быстрее оказаться на улице. Уже хотел было поторопить своего собеседника и с удивлением заметил, что тот спокойно сидит с отрешенным видом, скрестив руки и прикрыв глаза. Он вовсе не был похож на человека, который растерялся и не может принять решение. Казалось, что он, не колеблясь, делает (или не делает) нечто само собой разумеющееся. Это настолько меня поразило, что я, вместо того чтобы предоставить ему самому решать свою судьбу, остановился, хотя мне было безумно страшно, а потом снова сел, не сводя с него глаз и не задаваясь вопросом, что все это значит и стоит ли оставаться рядом. Меня как будто пригвоздили к месту, но, сам не знаю почему, я был уверен, что со мной ничего не случится. Страшные минуты тянулись очень медленно. Когда землетрясение кончилось, он, не обмолвившись о происшедшем ни единым словом, продолжил нашу беседу с того самого места, на котором она прервалась. Но я уже был не в состоянии слушать внимательно и наверняка отвечал невпопад. Пережитый ужас просто парализовал меня, и при этом я все время пытался понять, что удержало меня от бегства. Почему я не поддался собственным инстинктам? Найти вразумительный ответ я не мог.
Только через несколько дней я узнал, что этот японский коллега — дзэн-буддист, и по намекам догадался, что он перешел в состояние самой сильной концентрации и таким образом стал неуязвим.
Конечно, до этого я кое-что слышал и даже читал про дзэн, но не могу утверждать, что вышел за уровень самых общих представлений. Желание понять дзэн (что, собственно, и подстегнуло меня к этой поездке) благодаря происшедшему превратилось в твердое намерение заняться этим вплотную. Меня интересовала мистика дзэн, путь, который ведет к ней. Моей целью была вовсе не импонирующая мне невозмутимость: какое бы впечатление она на меня ни произвела, этого можно достичь и другими средствами, для этого совсем не обязательно ехать в Восточную Азию.
Мне объяснили, что проникнуть в дзэн не так просто, потому что дзэн не имеет ни учения, ни догм, и посоветовали сначала заняться одним из искусств, на которые дзэн оказывает особенно сильное влияние, чтобы постепенно, обходными путями, установить с ним контакт. Именно так я и поступил. Отчет об этих занятиях можно найти в книге 'Дзэн в искусстве стрельбы из лука'.
В настоящем издании опубликованы также записки из наследия Ойгена Херригеля (Der Zen-Weg. Nachgelassene Aufzeichnungen. Под ред. Г. Таузенда, при содействии Г. Л. Херригель), которые сам автор оформить в виде книги не успел. Но эти подготовленные им фрагменты, посвященные мистике дзэн, являются уникальным источником информации, их значение трудно переоценить, несмотря на множество появившихся работ на эту тему.
Возможно, что-то из этого он писал, стремясь поделиться с другими увиденным и познанным, подобно первооткрывателям новых земель, а что-то из написанного свидетельствует о его попытках продвинуться глубже в своих постижениях — через напряжение разума, преодолевающего ограниченность концепций и слов в восхождении к себе самому. В первой задаче, наверное, его превзошли идущие за ним. После столь длительного периода непрекращающегося на Западе изучения буддизма, и дзэн-буддизма в частности, некоторые из религиоведческих интерпретаций Херригеля видятся зарей буддологии, то есть неизбежно приблизительными, вероятно, по причине недостатка в его время переводов буддийских текстов, прямых контактов с буддийскими учеными и учителями. Однако, что важнее, во второй его задаче Херригеля превзойти невозможно. Его индивидуальный опыт не может не быть уникален. Кроме того, он сочетает в себе открытость и искренность духовного искателя и культуру тренированного мышления профессионального философа. Но главное, Херригель — один из немногих неяпонцев, которым удалось проникнуть в сущность дзэн и уловить его истинный дух.
Ойген Херригель — личность, наделенная многими достоинствами. Прочитав его удивительную книгу, вы сами поймете, что это был за человек.
Ойген Херригель
'Дзен в искусстве стрельбы из лука'
ДЗЭН В ИСКУССТВЕ СТРЕЛЬБЫ ИЗ ЛУКА
ВВЕДЕНИЕ
Одна из важнейших особенностей стрельбы из лука и всех остальных искусств в странах Дальнего Востока (особенно в Японии) состоит в том, что они не служат никаким прикладным целям и не созданы для чисто эстетического наслаждения. Их задача — развить сознание и привести его в соприкосновение с конечной реальностью. Так, стрелять из лука учатся не только для того, чтобы попасть в мишень; меч вынимают из ножен не для того, чтобы поразить противника; танцуют не для того, чтобы совершать ритмичные движения тела; все эти занятия направлены на достижение гармонии между сознанием и бессознательным.
* Дайсэцу Тэйтаро Судзуки (1869—1966), профессор буддийской философии в Университете в Киото; японский мастер дзэн; благодаря ему Запад познакомился с дзэн. Читал лекции в Колумбийском университете, Нью-Йорк. Высочайший авторитет в области дзэн-буддизма, автор многочисленных работ о дзэн.
Чтобы стать настоящим мастером стрельбы из лука, одного только владения техникой недостаточно. Технику должно превзойти так, чтобы умение стало «безыскусным искусством», возникающим из бессознательного.
Относительно стрельбы из лука это означает, что стрелок и мишень уже не являются противостоящими друг другу объектами, теперь они единая реальность. Стрелок больше не осознает себя как человека, перед которым стоит задача попадать в находящуюся перед ним мишень. Это состояние осуществляется только в том случае, когда человек освобождается от своего «я» и становится одним целым со своим чисто техническим совершенством. Это не имеет ничего общего даже с высочайшим уровнем мастерства и произрастает из явления совсем иного порядка, которое называется сатори. Это интуиция, но в корне отличающаяся от того, что мы привыкли понимать под этим словом. Назовем ее праджня-интуиция. Праджню можно определить как «трансцендентальная мудрость». Но и это не передает все содержащиеся в данном понятии оттенки, потому что когда праджня является интуицией, она тотчас включает в себя целокупность и индивидуальность всех вещей. Это интуиция, которая без всякой медитации осознает, что ноль бесконечен, а бесконечность — ноль; и это не символически или математически, а как непосредственно переживаемый опыт.
Поэтому сатори, говоря языком психологии, — преодоление пределов своего «я». С точки зрения логики — это синтез утверждения и отрицания, метафизически же — интуитивное постижение того, что быть значит становиться, а становиться значит быть.
В отличие от всех учений религиозного, философского и мистического порядка, дзэн никогда не исчезает из повседневной жизни и все-таки (при всех его прикладных возможностях и конкретности) выводит человека за рамки мирской тщеты и убожества.
В этой книге мы коснемся отношений между дзэн и стрельбой из лука и другими искусствами, такими как фехтование, икебана, чайная церемония, танец, а также изящные искусства.
Дзэн — это «ежедневное сознание», как сказал Басо*. Это «ежедневное сознание» есть не что иное, как «спать, когда устал, есть, когда проголодался». Как только мы задумываемся, начинаем размышлять и переходим на уровень понятий, изначальное бессознательное исчезает и появляется мысль. Мы больше не едим, когда едим, больше не спим, когда спим. Лук уже выстрелил, но стрела не летит к мишени, и мишень не стоит там, где она стоит.
* Басо, Мацу (? —788) — известный учитель чань (дзэн) в Китае.
Человек — мыслящее существо, но вершин он достигает, если не рассчитывает и не размышляет. После многолетних упражнений, направленных на освобождение от своей самости, нужно снова достичь «детскости». Если это удалось, человек и думает, и не думает. Он думает, как дождь, падающий с неба; он думает, как волны, носящиеся по морю; он думает, как звезды, освещающие ночное небо, как листья, которые распускаются под теплым весенним ветром. На самом деле это он сам и дождь, и море, и звезды, и лист.
* Басо, Мацу (? —788) — известный учитель чань (дзэн) в Китае.
Если человек достиг этой ступени духовного развития, то он дзэн-мастер жизни. Ему не нужны холст, кисти и краски, хотя он художник; не нужны лук, стрела и мишень, чтобы осуществить выстрел. У него есть тело и голова. Это инструменты, которые важны как форма его проявления. Его руки и ноги — кисти, а'вселенная — холст, на котором он рисует свою жизнь семьдесят, восемьдесят, девяносто лет. Эта картина называется «История».
Хойэн из Госодзана (ум. 1104) сказал: «Вот человек, который преображает пустоту пространства в лист бумаги, волны моря — в чернильницу, а гору Сумеру — в кисть и пишет пять слогов: со—ши—саи—рай—и. (Эти пять китайских слогов, если перевести их буквально, означают следующее: «Зачем первый патриарх пришел с запада» — тема, часто составляющая содержание мондо*. Это равносильно вопросу, что такое дзэн. Если его понять, тогда дзэн становится самим телом.) Перед таким человеком я расстилаю свой дзагу (один из предметов, которые носит дзэнский монах; его расправляют перед собой, склоняясь перед Буддой или наставником. —Д. Т. С.) и делаю низкий поклон». Может показаться, что все это — какая-то фантастика. Почему человек, который на это способен, достоин высочайшего почитания? Наверное, мастер дзэн сказал бы так: «Я ем, когда голоден, я сплю, когда устал». Но читателю покажется, что такой ответ не имеет ничего общего со стрельбой из лука. В лежащей перед вами чудесной книге профессор Херригель, немецкий философ, который работал в Японии и для постижения дзэн занимался стрельбой из лука, рассказывает о своем собственном опыте. Он знакомит западного читателя со странной и кажущейся недоступной формой восточного
