Танковый прорыв. Советские танки в боях 1937—1942 гг.

Первые советские танки немцы встретили севернее Радзехова: по их утверждениям, на подходе к городу они уничтожили три советских танка, потеряв один свой. Вот как описывает этот бой Густав В. Шродек, в то время бывший унтер-офицером 2-го взвода 5-й роты 2-го батальона 15-го танкового полка:

«На выезде из Радехова пылали три советских танка. Местность перед нами слегка поднималась, и мы не знали, что обнаружим за гребнем. Мы предполагали присутствие вражеского подразделения. Нужно было произвести разведку подходов к этому гребню… Из последнего сообщения нам было известно, что впереди находился один из наших танков, а потом, рокоча, отъехали еще пять танков нашего 2-го взвода. Три из них были оснащены короткими 50-мм пушками, два других – 37-мм орудиями. Мы продвигались, выстроившись клином, навстречу неизвестности, предоставленные самим себе и связанные с нашей ротой только по рации…

Внезапно перед нами возник шум мотора. Внимание! Справа, следуя вдоль дороги, на взгорке появился танк, в 50 метрах позади – второй, затем третий и четвертый. Мы не можем опознать их, потому что нас ослепляет солнце. Мы все-таки думали, что это наши. Мы и на мгновение не допускали мысли, что это могут быть вражеские танки…

И когда они оказались примерно в ста метрах от наших стволов, „танец' начался. Мы посылаем в них первый снаряд. Бум! Первое попадание в башню. Второй выстрел, и снова попадание. Но головной танк, который я подбил, продолжал двигаться как ни в чем не бывало. То же самое у моих товарищей по взводу. Где же наше хваленое превосходство над русскими танками? Нам всегда говорили, что достаточно „плюнуть' на них из наших пушек! Между тем как единственное, чего мы добились своей пальбой, это быстрое отступление вражеских танков.

„Второй взвод, возвращайтесь! Второй взвод, возвращайтесь!' Послав еще несколько снарядов в спину убегающим русским, мы наконец заметили, что нас настойчиво вызывают по рации. Мы ответили: „Вели бой с четырьмя танками противника. Их тип неизвестен, так как не приведен в наших таблицах. Несмотря на несколько установленных попаданий, наша стрельба оказалась безрезультатной. Нам кажется, что наши снаряды от них только отскакивали. Вражеские танки отошли, не обороняясь. Должны ли мы их преследовать?'». [187]

Но командир отряда 10-й танковой дивизии допустил серьезную ошибку – узнав о местоположении противника, он решил атаковать его. В результате немцы, поддержанные противотанковой артиллерией и 88-мм пушками, получили серьезное преимущество. В ходе ожесточенного боя было потеряно 20 танков БТ-7 и 6 танков Т-34, 40 человек убитыми и пропавшими без вести и 11 ранеными. Потери противника (по донесению командира отряда) составили около 20 танков и бронемашин и 16 противотанковых орудий. Группа Лысенко потеряла 11 танков, доложив об уничтожении 18 танков, 15 орудий и до взвода мотопехоты противника.

Немцы, в свою очередь, сообщили о 68 (по другим данным – 46) уничтоженных советских танках. Очевидно, что большинство их следует записать на счет 88мм зениток «Люфтваффе», хотя 50-мм пушки, которыми уже было оснащено большинство «троек» 15-го танкового полка, тоже представляли серьезную опасность для средних советских машин.

Так или иначе, танковый бой 23 июня немцы выиграли – они нанесли серьезный урон советским танкистам и понесли меньше потерь. Удержать город, не имея пехотной поддержки, советские танки не смогли – к полудню, израсходовав почти все боеприпасы, остатки отряда 10-й танковой дивизии отошли на 15 км к юго-востоку, к селу Майдан Стары, [188] а группа Лысенко – на юг, в район Батятыче. В результате дорога от Радзехова на Лопатин и Берестечко оказалась неприкрытой, и к вечеру 11-я танковая дивизия противника смогла существенно продвинуться на восток – ее головная 2-я танковая рота к 23:00 (по берлинскому времени) достигла реки Стырь. Мосты через нее были уничтожены, но никакой обороны здесь не имелось, и немецкие разведчики беспрепятственно переправились через реку, заняв плацдарм у села Щуровичи, в 10 км юго-западнее Берестечко.

Так закончилось первое столкновение советских и немецких танковых сил в полосе Юго-Западного фронта.

* * *

Тем временем решения принимались и на самом верху. В 21:15 22 июня нарком обороны маршал Тимошенко отдал командованию Юго-Западного фронта приказ: 23 июня силами 5-й и 6-й армий, не менее чем пятью механизированными корпусами и всей авиацией фронта нанести мощный контрудар по сходящимся направлением, окружить и уничтожить группировку противника в районе Владимира-Волынского, Сокаля и Крыстынополя и к исходу 24 июня овладеть районом Люблина.

«У меня перехватило дыхание. Ведь это задача невыполнимая!» – вспоминал впоследствии бывший начальник оперативного отдела штаба фронта Иван Баграмян… Но никто в советском руководстве даже не задумался – а способны ли механизированные части выполнить этот приказ? Все были твердо уверены в том, что броня крепка, танки – быстры и их вполне достаточно для успеха. Можно много и долго ругать Сталина, Жукова или Тимошенко за столь нелепое заблуждение. Но чем руководство Красной Армии хуже легиона современных историков – которые все еще продолжают оценивать мощь механизированных соединений 1941 года по числу и весу танков, а не по количеству автомашин и качеству управления?

Отчасти такой оптимизм верховного командования объяснялся тем, что в первых своих донесениях штаб Юго-Западного фронта серьезно занизил численность войск противника. Так, по его оценкам, на луцком направлении в полосе 5-й армии наступало всего 5–6 немецких дивизий – одна танковая и 4–5 пехотных. В целом это даже соответствовало действительности – но в бой пока был введен лишь первый эшелон группы «Юг», а прошедшую из района Сокаля 11-ю танковую дивизию просто не заметили. На рава-русском направлении были отмечены 3–4 пехотных дивизии с танками, на перемышль-львовском – еще 2–3 пехотные дивизии. В целом делался вывод, что на 23 июня следовало ожидать более активных действий противника и ввода в бой новых его сил. [189]

Командование Юго-Западного фронта прекрасно понимало, что у него есть два возможных варианта действий. Можно было задержаться с выполнением приказа и дождаться, пока подойдут все мехкорпуса, либо исполнить распоряжение Наркома обороны в срок – но нанести удар заведомо ослабленными силами.

Особенно мрачно был настроен начальник штаба фронта генерал Пуркаев.

– Нам бы, слава богу, остановить противника на границе и растрепать его в оборонительных боях, а от нас требуют уже послезавтра захватить Люблин! – воскликнул он. Начальник штаба прямо заявил, что войска фронта не готовы к контрнаступлению, что 9-й и 19-й мехкорпуса подойдут к району боевых действий не раньше, чем через трое-четверо суток, а пехотные части фронтового подчинения – и того позже. По его мнению, даже 4-й, 8-й и 15-й мехкорпуса могли начинать наступление не ранее, чем через сутки – вечером 23 июня. Пуркаев мудро считал, что противник слишком силен и рисковать никак нельзя. Находящиеся в глубине механизированные корпуса второго эшелона и стрелковые части фронтового подчинения должны организовать крепкую оборону на линии старых укрепленных районов, сюда же надо постепенно отводить приграничные армии.

Немецкие солдаты осматривают завязший в трясине БТ-7

– Остановив противника на этом рубеже, мы получим время на подготовку общего контрнаступления. Войска прикрытия после отхода за линию укрепленных районов мы используем позже как резерв.

Но несть пророка в своем отечестве…

– А моральный фактор вы учитываете? – вопросил член Военного совета фронта корпусной комиссар Вашугин. – А вы подумали, какой моральный ущерб нанесет тот факт, что мы, воспитывавшие Красную Армию в высоком наступательном духе, с первых дней войны перейдем к пассивной обороне, без сопротивления оставив инициативу в руках агрессора?

Итог спора подвел генерал Кирпонос:

– Приказ есть приказ, его надо выполнять. А если каждый командующий, получив боевой приказ, вместо его неукоснительного выполнения будет вносить свои контрпредложения, то ни к чему хорошему это не приведет.

В порядке лирического отступления можно заметить, что опытный командир обязан знать тысячу и один способ саботировать неправильный, по его мнению, приказ командования – при этом формально выполнив все, что от него требует высшее руководство. Легенда гласит, что адмирал Нельсон в аналогичной ситуации приставил подзорную трубу к выбитому глазу и прохрипел «Не вижу сигнала!»

Впрочем, и Вашугина, и Кирпоноса тоже можно понять. И им, и Верховному командованию в Москве ситуация виделась совсем не такой серьезной. Во всяком случае, не настолько, чтобы отходить без боя, сдавая родную советскую территорию наглому и коварному врагу. Пусть даже противник имел превосходство в пехоте – зато наши танки были самыми сильными и самыми многочисленными в мире! Списочное количество танков продолжало застить глаза советским военным руководителям всех рангов. А тем временем мотострелковые дивизии продолжали двигаться к фронту. Пешком – потому что автотранспорта и лошадей не хватало даже на артиллерию…

По плану, составленному штабом Юго-Западного фронта, в контрнаступлении, помимо стрелковых частей 5-й и 6-й армий должны были принять участие силы всех шести механизированных корпусов, находящихся на этом участке, а также три стрелковых корпуса фронтового подчинения – 31-й, 36-й и 37-й. Однако эти корпуса на данный момент еще только выдвигались к фронту из-за линии старых укрепрайонов. Там же дислоцировался и 9-й мехкорпус, а 19-й мехкорпус из резерва округа находился и того дальше.

Из состава 22-го мехкорпуса вблизи границы к началу войны находилась только 41-я танковая дивизия, расквартированная на западной окраине Владимира-Волынского. Остальные дивизии корпуса располагались в районе Ровно, в сотне километров от границы. Правда, 41-я танковая дивизия была самой боеспособной в корпусе – в ней имелось 415 танков, в том числе 142 Т-26 и 31 тяжелый КВ «с большой башней», а также целых 682 автомобиля и 15 тракторов. Увы, для танков КВ-2 не хватало 152-мм снарядов.

Однако 22-й мехкорпус оказался удивительно невезучим соединением – его постоянно преследовали разные беды. Получив сообщение о начале боевых действий, командир 41-й танковой дивизии полковник П. П. Павлов вскрыл имевшийся у него пакет с выпиской из армейского плана прикрытия границы и в точном соответствии с указаниями из этого пакета направил дивизию… в противоположном от противника направлении – к Ковелю, где по плану прикрытия должны были соединиться все силы корпуса. Но это было еще не все. В пути танки Т-26 попали в болото и благополучно в нем застряли, а комдив утратил связь со штабом армии. В результате дивизия на целые сутки оказалась полностью выключена из активных действий. Лишь 24 июня один из ее батальонов поддерживал части 45-й дивизии 15-го стрелкового корпуса при контратаке на Любомль. Не имея связи с дивизией с самого утра 23 июня, командующий 5-й армией генерал-лейтенант Потапов вообще посчитал, что она погибла.

На самом деле 41-я танковая дивизия в конце концов выбралась из болота, и даже без особых потерь. Но утрата связи с командованием и полное непонимание сложившейся вокруг ситуации привели к тому, что дивизию попросту «растащили» на клочки. Из ее состава постоянно выделялись отдельные танковые роты для борьбы с немецкими воздушными десантами – как реальными, так и мифическими. Если учесть, что за десанты постоянно принимались прорвавшиеся в тыл подвижные разведывательные группы противника, то можно представить себе то количество боевых машин, которое исчезло из состава дивизии за два последующих дня и уже не вернулось в нее. Значительная часть танков дивизии по распоряжению командования 15-го стрелкового корпуса была направлена на крайний правый фланг армии для прикрытия Брест-Литовского направления от танкового прорыва немцев (впоследствии выяснилось, что известие о нем оказались дезинформацией). Еще часть танков была выделена для поддержки 87-й стрелковой дивизии, оборонявшей Владимир-Волынский – впоследствии эти машины оказались в распоряжении 215-й мотострелковой дивизии. К исходу 24 июля части 41-й танковой дивизии обороняли шоссе на Ковель и не помышляли ни о каком наступлении…

Еще 22 июня 19-я танковая и 215-я мотострелковая дивизии вместе со штабом корпуса выступили из района Ровно в направлении на Ковель, как и предусматривалось планами прикрытия. Утром 23 июня корпус располагался в 15–30 километрах северо-восточнее Дубно, когда получил приказ командующего 5-й армией повернуть на Владимир-Волынский для