Когда Германия начала наступление на западном фронте, стало ясно, что смысл английской игры ею, пусть и с запозданием, но раскрыт, Германия наконец поняла, что Чемберлен не был 'миротворцем', а лишь играл роль миротворца, что лорд Галифакс не был немецким симпазантом, а лишь лицедейничал, разыгрывая из себя 'германофила', что 'Кливденский кружок' был пошлой подставой. Продолжать игру больше не имело смысла и Букингэмский дворец в тот же день провел давным-давно подготовленную смену правительства.
Германия в своих расчетах ожидала, что королем Британской Империи будет Эдвард VIII, а получила Георга VI. Германия ожидала, что первым министром короля будет лорд Галифакс, а получила Черчилля.
А за Черчиллем прятался Малый Военный Кабинет.
А за Кабинетом прятался Эттли.
Каким образом в премьеры попал Черчилль? Вопрос хороший и вопрос, требующий обстоятельного ответа.
Кандидатура Черчилля выглядела совершенно неожиданной, ведь по словам тогдашнего английского историка Англия хотела вовсе не его – 'король хотел Галифакса, Чемберлен хотел Галифакса, Палата хотела Галифакса, лорды хотели Галифакса и Галифакс хотел Галифакса.' Однако, невзирая на всеобщее хотение, премьером стал Черчилль. Почему? Почему на роль болвана был избран Черчилль?
Дело в том, что в перечень хотевших Галифакса вкралась ошибка, Галифакса хотели все, кроме короля. Все исходили из того, что Галифакс является наиболее подходящей кандидатурой на пост первого министра военного времени по причине очень твердых позиций в консервативной партии, однако в глазах Георга (и стоявшей за ним Семьи) именно это являлось недостатком, перевешивавшим все явные и скрытые достоинства Галифакса. С точки зрения власти премьер не должен был иметь возможности вести собственную политическую игру, собственную 'интригу', у него не должно было быть собственного политического 'ресурса', и именно с этой точки зрения Черчилль был не просто приемлем, но он был 'человеком, приятным во всех отношениях'. В том формате правительства военного времени, который выстраивал Букингэмский дворец, фактический премьер-министр уже имелся, им был Эттли (существовали даже планы открыто привести к власти социалистов, что было бы с пониманием воспринято 'электоратом', но, во-первых, 'элита' была к этому еще не готова, а, во-вторых, было сочтено, что смена лошадей в военное время затея уж слишком рискованная и власть решила вместо упрощения системы ее усложнить, сложностей политической игры Англия никогда не боялась), и теперь нужен был 'премьер' формальный, нужен был 'болван'. Причем 'болван', который не сможет ни на кого опереться и вынужденный в силу этого постоянно балансировать, у 'болвана' не должно было оставаться сил ни на что, кроме попыток держать равновесие.
С этой точки зрения Черчилль был идеальной политической фигурой, лучше было просто не придумать, он сам создал себя именно для такой роли. Не говоря уж о том, что он обладал редкой даже для политика способностью наживать себе врагов, в этом смысле у него тоже не было равных. Эпитеты, которыми его награждали даже благосклонно настроенные к нему люди, пестрели словечками вроде 'erratic', 'unreliable' и 'not a safe man'. Ему не верили представители ни одной из политических партий, не верили люди, у которых само слово 'доверие' не вызывало ничего, кроме смеха и которые под 'доверием' имели в виду совсем не то, что мы с вами. Черчилль был 'фальшивой монетой', с Черчиллем было 'опасно связываться', причем опасность эта была осознана английскими политиками еще на заре его карьеры и озвучена в следующем эпизоде – в 1916 году Ллойд-Джордж спросил тогдашнего главу Консервативной партии Бонара Лоу в качестве кого он хотел бы видеть молодого Черчилля, как коллегу по правительству или же как политического оппонента, на что Лоу ответил: 'Я бы предпочел, чтобы он всегда был против нас.'
К маю 1940 года, когда судьба Черчилля изменилась столь драматическим образом, за его плечами висел тяжкий груз сорокалетнего всеобщего недоверия, в предшествующее же войне десятилетие он, в своих попытках вернуться во власть, в отчаянии начал хвататься за лопавшиеся, как пузыри, политические химеры. 'Churchill contributed nothing to the politics of the 'thirties' – exept idiocy. He jumped from one lunatic policy to another.' – 'Черчилль не привнес в политику тридцатых ничего, кроме идиотии. Он перепрыгивал от одного безумного политического проекта к другому.' После того, как он связал себя с проигравшим борьбу за трон Эдвардом VIII все (и он сам в том числе) считали, что с его политической карьерой покончено навсегда. Когда он превратился в 'алармиста' и начал 'антигитлеровскую' кампанию, то поначалу и это воспринималось с дежурным недоверием, но вдруг, совершенно неожиданно (и для самого Черчилля в том числе) фортуна повернулась к нему лицом – война, откладывавшаяся на когда-нибудь потом, оказалась на пороге и – стук! стук! – постучалась в английские двери. 'Ах! А мы тебя так скоро не ждали… Ну, что ж, раз пришла – заходи…'
Как-то так вышло, что Черчилль оказался чуть ли не единственным, 'кто предупреждал заранее', теперь он мог с торжеством подняться на трибуну, поднять указательный палец и с изрядным злорадством заявить своим политическим противникам (а в их числе был весь поголовно английский истэблишмент) – 'а ведь я вам говори-и-ил!' и в ответ он слышал не топот ног и не 'бу-у-у!', а аплодисменты. Черчилль стал 'популярен'. Популярен 'в массах', в глазах публики-дуры он был не только реабилитирован, но еще и предстал 'жертвой', травимой именно за произнесенные слова правды, гонимых любят отнюдь не в одной только России, жертва сильных любезна любому народу и английский народ вовсе не исключение. Но популярность Черчилля не значила ничего без политической поддержки, а вот с этим у него было не просто плохо, а плохо катастрофически, да к тому же теперь к застарелому недоверию прибавилась еще и зависть, дела Черчилля, несмотря на внешний блеск, были плохи – всю войну руководство его собственной Консервативной партии плело интриги и подсиживало 'премьер-министра' как могло, социалисты же и либералы как не любили его, так и продолжали не любить.
Верхушка армии Черчилля попросту ненавидела армейской тяжелой ненавистью. И было за что, военные не могли забыть, как 'болтун' Черчилль в бытность свою министром финансов резал военный бюджет, причем не просто резал, а так, словно у него было по отношению к армии что-то 'личное'. Так что в отсутствие политической поддержки Черчилль не мог опереться и на армию. Кто там у нас еще остался? А, чуть не забыл – спецслужбы. Как только Черчилль был назначен формальным 'премьер-министром', то чуть ли не первым его шагом стало следущее – 25 мая 1940 года был смещен со своего поста многолетний во всех смыслах глава Security Service, более известной как MI5, Вернон Келл, всемогущий английский 'Гувер'. Какой именно причиной, убирая Келла, руководствовался Георг, неясно до сих пор, но, как бы то ни было, эта неблагодарная задача была возложена на Кабинет, а Эттли быстренько переложил ее на Черчилля (у нас ведь всем распоряжается премьер-министр, не так ли? он у нас за все ответчик) и тот грязную работу и довершил, после чего ни о каких не то, что близких, а и дальних отношениях с секретными службами говорить не приходилось.
Вообще, стоит только покопаться в тогдашних хоть сколько нибудь значимых деяниях власти, как тут же обнаруживается Эттли, 'Черчилль поступил так под давлением Эттли'; 'Эттли отклонил'; 'Эттли не согласился', ну итд. Вот, скажем, когда стало ясно, что война – вот она и что Чемберлену придется сформировать военное коалиционное правительство, Эттли заявил, что ни он лично, ни никакие другие представители Лейбористской партии не будут работать в правительстве Чемберлена и Чемберлен, который к тому моменту потерял поддержку своей собственной Консервативной партии, тут же рухнул. Во время консультаций с королем Георгом тот сказал Чемберлену – 'а давайте-ка назначим Галифакса, а?' и Чемберлен на этот крючок попался, с радостью ухватившись за идею, но Георг тут же моргнул Эттли и тот, по-прежнему не повышая голоса, сказал – 'не представляю, как я смогу работать с Галифаксом, он ведь запачкан политикой разоружения и умиротворения, а нам воевать придется.' Тут же отпала и кандидатура Галифакса, 'элита' же, жаждавшая видеть именно его на посту премьер- министра, растерянно захлопала глазами – 'а ведь действительно, как во время войны исполнительную власть в стране будет возглавлять человек, 'умиротворявший' Гитлера?' Ну, тут уж Букингэмский дворец был просто вынужден задать прямой и ясный вопрос Эттли – 'а с Черчиллем работать будете?' Тот у всех на глазах подумал и глядя открытыми и честными глазами, ответил: 'Ну, раз никого другого у нас нет, то ладно, так и быть, с Черчиллем буду.' Тут все с облегчением вздохнули и сформировали правительство национального единства. Будто гора с плеч упала.
А вот что еще в мае 1940 года английское правительство сделало 'под давлением Эттли'. Был убран со своего поста 'близкий друг' бывшего короля Эдварда VIII, умалившегося до герцога Виндзорского, герцог Баклей (произносится, вообще-то, Баклу) Уолтер Джон Монтаг Даглас Скотт, являвшийся the lord steward of royal household, не знаю даже как и перевести, это что-то вроде королевского домоправителя, человек этот, не входя формально во власть, по рангу равен члену Кабинета и обладает соответствующими властными полномочиями и возможностями. Убран он был, будучи обвинен в связях с немцами. Почему-то его уход чрезвычайно взволновал американскую сторону и американскую же печать, печать же английская будто воды в рот набрала и ничего по этому поводу английскому народу не сообщила. Одновременно были арестованы глава Британского Союза Фашистов сэр Освальд Мосли и его супруга Дайана, лэди Мосли (поженились они в присутствии Гитлера и Геббельса). После ареста они были подвергнуты тюремному заключению, причем лэди Мосли сидела в тюрьме Хэллоуэй, куда через двадцать лет отправят фигурантку скандала Профьюмо-Килер – Кристину Килер. Был совершен неожиданный налет на дом, где проживал Тайлер Кент, шифровальщик из американского посольства, у него были найдены секретные документы, переданные ему членом английского Парламента Арчибальдом Рамсеем, тот тоже был арестован, обвинен в передаче документов государственной важности американцам и тут же посажен.
Эттли только с виду был тихоней, а в тихом омуте известно кто водится. Да по другому и нельзя было, Англия вступала в войну, Англия рубила концы.
Итак, 10 мая 1940 года. Германия идет на запад. И как идет! Залюбуешься. Наконец-то, наконец-то. Планы Англии – в жизнь. Теперь можно успокоиться и, регулирая процесс, заняться внутренними делами. С точки зрения англичан – все идет как надо, памятуя совсем недавние события Первой Мировой, они полагают, что французы с немцами будут теперь мутузить друг- дружку годами, у англичан теперь развязаны руки, состояние неизвестности кончилось. За дело!
За дело? За какое? Проходит день, проходит другой и неожиданно выясняется, что чем такая определенность, так лучше бы уж и дальше пребывать в неизвестности. События обретают четкость и перспектива прорисовывается яснее ясного и перспектива эта исчерпывающим образом описывается всего одним английским словом – disaster. Причем дела английские плохи во всем, за что ни возьмись, все в руках расползается, все из рук валится, голова идет кругом, кругом – голова.
Немцы опережают во всем, что ни ход – выигрыш, они сами себе не верят, на какую клетку фишку ни брось, на что ни поставь, что ни выкрикни – все твое! 'Зеро!' Выпадает зеро. 'Чет!' – выпадает двойка! 'Нечет!' – семерка! 'Черное!' – черное! Да такое черное, что в полнеба! 'Красное!' – заливает мир красненьким, да не слабым французским винишком, а кровью, кровью! Пьянит – куда там вину!
Все расчеты – к черту! Англичане проигрывают во всем, ладно, на поле боя, но они проигрывают и там, где всегда всех опережали – в пропаганде! 10 мая 1940 года – первые стратегические бомбежки Германии, 10 мая это самое начало, англичане еще не знают, что везение кончилось, они пока только огоньку подбавляют, они хотят на чужом жаре руки погреть – они посылают восемь бомбардировщиков бомбить железнодорожный узел в районе Дуйсбурга, восемь самолетов, эка невидаль, однако в немецких городах воет сирена, немцы бегут в бомбоубежища, взрывы, воронки, все взаправдашнее, все – в натуре, хочешь – смотри, хочешь – щупай. 'Англия бомбит Германию!' И в этот самый день, когда англичане бомбят немцев, падают бомбы на Фрайбург, крошечный городок в глубоком немецком тылу, убиты 24 человека, тринадцать из них – дети! Немецкие дети, игравшие в городском парке! Боже! Сегодня все считают, что немцы начали бомбить Англию в отместку за некие бомбежки Берлина. Экая чепуха! На самом деле в основу пропагандистского обоснования бомбежек Англии легла бомбежка Фрайбурга, пепел тринадцати убиенных немецких младенцев стучал в немецкую грудь и требовал отмщения. Проблема только была в том, что англичане Фрайбург не бомбили, несколько бомб, упавших на него, были бомбами, сброшенными по ошибке немецкими самолетами, вылетевшими на бомбежку объектов на французской территории! Доктор Геббельс хлеб свой ел не даром. Даже и промашки немецкой стороны он умудрялся вывернуть себе на пользу, он был человеком умным и циничным и пропаганда в его исполнении была такой же, да еще и с неожиданным для англичан залихватством, с вывертом и с перехлестом. Англичане от такого нахальства поначалу даже растерялись, они не ожидали, что кто-то будет применять против них их собственные наработки, они привыкли к чужой лени и косности, и очень неприятным сюрпризом для них явилось открытие, что кто хочет учиться, тот – учится. И поворачивает выученное против них.
Ну, а дальше – понеслась душа в рай. 'Вдоль обрыва, по над пропастью.' В ушах засвистело.
14 мая (четыре дня прошло, как началось немецкое наступление) и – voila! – голландское правительство бежит в Англию, заявив, что оно 'не хочет оказаться в ситуации, когда ему придется капитулировать', какая великолепная формулировка, тут даже и не знаешь, то ли смеяться, то ли плакать. Голландцы прекращают сопротивление, командующий голландской армией генерал Винкельман сдается. В тот же день немцы совершают совершенно бессмысленный акт – во время воздушного налета на Роттердам разрушено до двадцати тысяч домов,
