Дети белой богини

- Побойся Бога, Саша. Ты хорошую пенсию будешь получать. Подумай сам, на работу не вста­вать, в засадах не сидеть и голодать-холодать не придется.

- Замолчи! Не надо всех равнять с собой! Я знаю, как ты относишься к работе, к людям! Они для тебя мусор! Да ты после всего случившегося ко мне и близко не подойдешь!

-Я ходил к твоему начальству, - спокойно ска­зал Герман. — К прокурору ходил. И даже к мэру. Чтобы засчитали твое ранение как полученное на боевом посту. Тебе дадут выходное пособие. Это большие деньги. Ну и благодарность в приказе. В газете про тебя напишут. - Он помолчал. - У тебя в сейфе лежит оружие. Пойди оформи все, как полагается.

- Ты-ы...

Завьялов дернулся, таким сильным оказалось желание что-нибудь сделать с Германом. Задушить или, на худой конец, просто ударить. Горанин пере­гнулся через стол, захватил его руки. - Спокойно, Саша, спокойно. Все в порядке.

Хватка была железная. Держал долго, пока глаза у друга не погасли.

Когда дыхание Завьялова выровнялось, отпу­стил его руки: -Ну, все?

- Почему ты со мной не пошел?

- Я вернулся за «Макаровым». Только идиот мог пойти на матерого рецидивиста без оружия. Ты потерял осторожность.

- А ты совесть.

- Ладно, можешь ругаться, - миролюбиво ска­чал Герман. - Я же все понимаю. Обещаю, помо­гу, чем могу. Ну ты подумай, дурачок, нормально все устроилось. Хорошие деньги будешь полу­чать, у нас в городе зарплата у многих меньше, чем твоя пенсия. А через годик подыщу тебе не пыльную работенку.

-Где?

- Придумаю что-нибудь. Ну, все?

- Ладно. Мне уже лучше.

- Пойди сдай оружие.

- Черт бы тебя...

- Не беспокойся, он обо мне уже позаботил­ся, - грустно сказал Герман. - Так что ты особо не напрягайся.

Завьялов подумал вдруг, что Горанин никогда не был откровенным до конца. Даже в рассказах о том, как приходилось выкручиваться и приспо­сабливаться к обстоятельствам, он все равно выг­лядел героем. Вот, мол, как я могу. А ты не мо­жешь. И сага о любовных похождениях наталкивала на ту же мысль. Понять, что у него на душе, было невозможно. При том, что каждый его шаг тут же становился известен всему городу, Герман оставался самой большой загадкой в N. И чего он пошел к мэру? Ведь, по слухам, осенью долж­на была вернуться из-за границы мэрова дочка. Могла бы остаться там, у дедушки - профессора, но почему-то возвращается?

Горанин обладает какой-то неведомой притя­гательной силой. Вот ведь и завидуешь ему, и не­навидишь, и презираешь тайком, но, очутившись рядом, неизменно попадаешь под его влияние. Словно гигантское космическое тело он не толь­ко притягивает, но и удерживает тебя на задан­ной им орбите.

Оружие Завьялов сдал и на некоторое время успокоился, затих. Врач-невропатолог, к которо­му отвела жена, выписал ему несколько рецеп­тов. Разложив перед собой коробочки и пузырь­ки, Александр усмехнулся: действительно, боль­ной! И убрал таблетки в ящик стола. Вскоре их нашла Маша:

- Почему ты не принимаешь лекарства?

- Потому что не хочу.

- Ты делаешь невыносимой не только свою жизнь, но и мою, - тихо сказала жена.

Отношения их и в самом деле осложнились до предела. А когда-то была любовь. У Маши это был второй брак. В восемнадцать выскочила за­муж за такого же юнца и полтора года мальчик и девочка играли в семью. Пока позволяли родите­ли. Потом у тех кончились деньги и терпение, Маше, уже получившей диплом медицинского училища, пришлось пойти на работу, а муж, еще не окончивший институт, оставшись один на один с горой немытой посуды и грязного белья, откро­венно струсил. Через месяц семейная жизнь кон­чилась.

N славился своими женщинами. То ли воздух или вода здесь были особенными, то ли коровы давали особенное молоко, но красавиц в городе хватало. И выйти замуж, тем более по второму разу, было не так-то просто. Маша была девуш­кой симпатичной, но, как правильно отметил зна­ющий толк в женщинах Герман, «ничего из ряда вон». Милая, тихая, скромная.

После развода она вернулась к родителям. С Александром Завьяловым скромную медсестрич­ку Машу Круглову свел Его Величество Случай. Случай неприятный: у Кругловых обокрали на­ходящийся рядом с домом сарай. Надо отметить, что за всю. историю города N в нем не соверша­лось бессмысленных кровавых злодеяний, мань­яков не водилось. Все, что ни происходило, под­падало под категорию «на бытовой почве». На бытовой почве зять выбрасывал зловредную тещу из окна, на бытовой почве перепившийся мужик, 4 повздорив, топором в лапшу крошил собутыль­ников, на бытовой почве в результате пьяной дра­ки несколько подростков попадали в больницу. Все зависело от количества и качества выпитого. И воровство на дачах, и вскрытие сараев с припа­сами на зим}' было делом обычным. К выпивке, как известно, нужна закуска.

Вот в ГУВД Маша и столкнулась с капита­ном Завьяловым. Заметив симпатичную девуш­ку, заглянул к коллеге, снимавшему показания.

Застенчивый капитан Завьялов сразу понял, что лучшей жены ему не найти. Не девица уже, за­мужем побывала, одета неброско, значит, без больших запросов. Сказала, что отпросилась с работы, значит, на шее сидеть не будет. Семья есть семья: от каждого по способностям, всем по потребностям. У кого меньше потребностей, тот и внакладе.

Завьялов был уже не мальчиком, человеком серьезным. Обжегшись по молодости пару раз, в любовь давно уже не верил. А друг Герман гово­рил так:

- Любовь к женщине, которую знаешь много лет, со временем проходит. Но остаются уваже­ние, благодарность и привязанность. Привязан­ность к памяти о тех годах, которые прожили вме­сте, уважение - за то, что она сумела остаться. Женщиной, благодарность - за то, что столько лет мучилась с тобой и терпела.

Герман умел говорить правильно и красиво, когда того хотел. А рубахой-парнем, употребля­ющим матерные и жаргонные слова, только при­творялся. Завьялов давно уже раскусил его, хотя причины такого поведения понять не мог. В Гер­мане благополучно уживались два человека, та­кие разные, что приходилось только удивляться. Недаром же он родился под знаком Близнецов.

- Ты-то откуда все это знаешь? - вздохнул Завьялов. - Ты ж никогда не был женат!

- По-твоему, все дело в штампе, который ставят в паспорте? Вот это самая большая глупость, на которую способен мужчина.

Штамп в паспорте Завьялов поставил вопре­ки мнению друга. И Машу полюбил уже после того, как стал ей благодарен за оказанное дове­рие. Жили они хорошо, но с детьми решили не спешить. Когда все наладится, тогда и случится. И вот теперь случилось. Только не наладилось, а развалилось. Он не признавался себе в том, что раздражительность - следствие отказа от приема лекарств. Все дело в бессоннице. Нервничая, он начал много курить. Маша возмутилась:

- Что ты делаешь?! Тебе же нельзя!

- А что мне, вообще, можно? Пить, как я по­нимаю, тоже нельзя. Работать нельзя. Что даль­ше? В чем смысл моей жизни?

Маша была не настолько умна, чтобы рассуждать о смысле жизни вообще и его в частности. Она была простой русской женщиной, которой откровенно не повезло в первом браке, а теперь разваливался и второй. Она умела молчать и терпеть, — качества в нашей жизни самые ценные. Но терпеть проще на расстоянии. И Маша стала чаще дежурить в больнице по ночам. Он же на­чал ее ревновать. Когда первый раз появился но­чью в больнице, Маша обрадовалась. Во второй, насторожилась. А после пятого спросила:

- Ты что, меня проверяешь?

- С чего ты взяла? - пробормотал он.

- Неужели ты думаешь, что я способна тебя бросить вот такого... такого... - она замялась, а он моментально вышел из себя.

- Больного, да? А если бы я был здоров? Ушла бы, да? Ну, скажи!                    

- Саша, перестань.

- Ты либо прячешься от меня, либо...

Он боялся произнести вслух свое подозрение, что у Маши появился любовник, поэтому, гром­ко хлопнув дверью, выскочил на улицу.

Городская больница находилась на самой ок­раине N, на пересечении двух дорог. Одна огиба­ла Фабрику, другая вела в Долину Бедных. От дома, где жили Завьялов и Маша, до больницы было минут пять-семь быстрым шагом и столько же от нее до коттеджа, в котором жил Герман. За­вьялов, выйдя от Маши, направился было к нему, но передумал и развернулся на полпути. Ничто теперь так не выводило его из себя, как вид бла­гополучного и здорового друга, который благо­разумно не полез под пулю в отличие от глупого и безрассудного Зявы,

«Мне надо чем-то себя занять, - думал он по дороге к дому. - Иначе можно запросто сойти с ума». Денег им с Машей хватало. Даже остава­лось, и они открыли счет в банке. Жена работала сверхурочно, хватаясь за любую возможность подработать, он получил солидную сумму при от­ставке, да и ежемесячные выплаты были по мак­симуму. Не многие пенсионеры в городе столько получали. Завьяловых теперь считали людьми за­житочными, он даже начал чувствовать скрытую неприязнь фабричных. От бедности и безысход­ности люди невольно обесценивали такие вещи, как здоровье, любовь и тихое семейное счастье. Зато деньги, которых ни у кого не было, возводи­лись в культ.

Завьялов понимал, что в этом нет их вины. Сам он к деньгам стал равнодушен. И к неприяз­ни окружающих тоже.

По ночам, мучаясь бессонницей, он пытался разобраться в случившемся и приходил всегда к одному и тому же. «Господи, прости их, - произ­носил мысленно, глядя за окно, в темноту. (С тех пор, как побывал по ту стороны жизни, стал тай­но верить в Бога.) - Господи, прости! Ибо они, как дети. И, как детям, им хочется конфет. А дос­тается только черный хлеб и слезы. Слезы...»

Так было и в ту ночь: он мучился бессонни­цей, а утром встал, доехал на автобусе до центра и в городском универмаге купил краски.

День третий

Его рисунки Маше не понравились. Понача­лу она обрадовалась, что муж бросил хандрить и с упоением предался новому увлечению. Но од­нажды, увидев одну из акварелей, невольно вздрогнула:

- Саша, что это?

- Темнота, - коротко пояснил он.

- Темнота? - удивленно переспросила жена.

Да, черного цвета на альбомном листе хвата­ло. Но фон был весь испещрен какими-то точка­ми, черточками и кружками. Она смотрела и не могла понять. Так и сказала растерянно:

-  Я не понимаю... Ребенок нарисовал бы лучше.

- Чего тут не понять? - разозлился он, - Это моя мечта! Дай сюда! - И вырвал рисунок из ее рук.

Мечтал он теперь только о сне. И рисовал сны. Те, которых не было. Долго гулял, пытаясь ус­тать настолько, чтобы вечером упасть замертво и провалиться в забытье. Падал, но не проваливал­ся. Но сдаваться не собирался. Когда-нибудь это должно было кончиться.

Бродя по улицам, Завьялов приглядывался к людям, заходил без особой нужды в магазины, кафе, на почту, в Сбербанк и впитывал все, как губка. Учился читать по губам, что говорят, но наряду с этим научился слышать не только слова, но и мысли. Оказывается, люди думали не то, что говорили, и движения губ их выдавали.