дождливым мраком за оконным стеклом. Старинные метровые стены не пропускали в комнату грохот и лязг большого города, но странным образом не задерживали шепот мокрой листвы, стук капель, цоканье одиноких каблучков по скользкой булыжной мостовой.
Петров не заметил, как размечтался. Ему виделся дом, свежий, яркий, пахнущий известкой, и его владелец – мрачный сухопарый чиновник в мундире, с орденом на шее. Лошадиное ржание сливается с криками лоточников. В тени лип прогуливаются барышни: шелковый чулок с искоркой, нитка жемчуга, перстенек… Толстый багроволицый поп с громадным серебряным крестом, трущим рясу на животе, плывет в толпе, как кит в стае дельфинов. Идут со смены рабочие. Черные лица, ввалившиеся глаза, задубелые руки. И вот – вихрь революции! Листовки, песни, флаги, голод и рвущие удары пуль!…
'Об этом можно написать книгу', – подумал Петров и пожалел, что он бухгалтер, а не писатель.
Прошло несколько дней, тихих, мягких, задумчивых. Петров ходил на службу, бывал в кино, подолгу гулял. Он уже начал забывать о происшествии на чердачной лестнице, относя его к непредсказуемым жизненным ситуациям, когда действительность внесла свои суровые коррективы.
Петров сидел на кухне и, промокая лоб носовым платком, пил крепкий обжигающий чай. На коленях его лежала раскрытая книга с засаленными углами, на стене тикали ходики. Лампочка в желтом бумажном абажуре освещала стол, на стенах замерли размытые коричневые тени.
И вдруг тишину разрезала заливистая трель звонка.
Петров встрепенулся и, поплотнее запахнув полы халата, поспешил к двери. Гостей он не ждал, да и не мог никто прийти к нему в столь поздний час.
– Кто там? – спросил он, держа руку на щеколде.
За дверью послышалось неясное шуршание.
– Кто там? – уже настороженно спросил Петров.
Шуршание стихло, зато чей-то могучий нос засопел громко и отчетливо.
– Свои.
Голос был скрипуч, прокурен и страшен. Петров вздрогнул. Таких 'своих' у него быть не могло.
Бухгалтер снял руку с замка и, стараясь не дышать, попятился в кухню. Опустившись на стул, он попытался собраться, но колени противно дрожали, сердце, екая, колотилось о ребра.
В прихожей послышались тяжелые шаги. Дребезжа, покатилось ведро. Петров сжался, ощущая, как волосы его начинают вставать дыбом. Он хотел крикнуть, но не смог.
Дверной проем закрыло что-то темное и огромное. Еще мгновение, и в кухню вошел мужчина зверского вида. Он приблизился к столу и решительно сказал:
– Вчера поспели ананасы.
Петров икнул.
Мужчина вытащил из кармана окурок и ловким движением приклеил его к нижней губе.
Гость был необычен во всех отношениях. Одет он был в потрепанный ватник, галифе и грязные кирзовые сапоги. На пальце сверкал бриллиант. Чудовищно широкие плечи поддерживали крошечную голову без шеи. Щеки и даже уши заросли сивой щетиной.
Петров, хоть и был напуган до полусмерти, опять почувствовал, что видел этого человека неоднократно.
– Шеф велел передать, что последнее задание ты почти завалил, очкарик, – мужик вытащил из сапога финку и помахал ею перед носом Петрова. – Еще такой трюк, и будем тебя ликвидировать.
Бандит устрашающе напрягся. Взбугрились мышцы, ожили фиолетовые татуировки.
Бухгалтер отпрянул и стукнулся головой о стену. Должно быть, это несколько прояснило его мысли, потому что он вполне членораздельно произнес:
– Послушайте, вы, наверное, ошиблись квартирой…
Громила остался глух.
– А сейчас получи свою долю, – сказал он как-то лениво, без огонька, и начал выкладывать на стол неимоверно толстые пачки денег.
Выкладывал он их долго, и было непонятно, как все они умещались в относительно маленьком кармане телогрейки.
Бандюга-миллионер закончил отсчитывать деньги, сплюнул окурок в аквариум и направился в переднюю. Обернувшись в дверях, он мрачно посоветовал:
– К Косому не ходи. Продался чекистам…
Бухгалтер хотел было заверить, что к Косому ни в коем случае не пойдет, но мужчина уже скрылся в мраке прихожей.
Петров некоторое время с нетерпением ожидал, когда лязгнет замок, но так ничего и не дождался. Минут через пять он набрался мужества, вышел из кухни и зажег свет.
Прихожая была пуста, дверь заперта изнутри…
Пошатываясь, бухгалтер вернулся к столу и обнаружил, что деньги тоже исчезли. Даже окурок, плававший в аквариуме, таинственным образом растворился. Лишь золотая рыбка испуганно таращила глаза и жалась в угол.
Петров повалился на раскладушку, обхватил голову руками и затравленно подумал:
'Профессионал! Не оставил никаких следов. Кажется, я влип…'
Наступила ночь, но Петров не спал. Он ворочался, скрипели пружины. Мысли будто тоже поскрипывали от натуги. Бухгалтер начал понимать, как и, главное, почему ему удалось совершить такой удачный обмен квартирами.
В стекла стучал мутный рассвет, когда Петров наконец провалился в сон. Спал он крепко, но беспокойно. Ему снились грабители в кринолинах, небритые камергерши в ватниках и со шпорами, полоумные ученые с финками в руках.
Когда бухгалтер проснулся, то обнаружил, что проспал работу, а за окном – чудесный осенний день. Вечерние страхи как-то рассосались, и старый московский переулок снова наполнился призрачным неуловимым очарованием.
Петров почувствовал, что не может идти на службу. Душа не пускает. Он позвонил к себе в контору и предупредил Стаканова-Скрипкина, что берет отгул по семейным обстоятельствам. Счетовод недоверчиво хмыкнул. Всем было известно, что у Петрова не может быть семейных обстоятельств, поскольку нет самой семьи.
Не завтракая, бухгалтер вышел на улицу и сразу же зажмурился от пронзительно-яркого, по-октябрьски чистого солнечного света. Воздух хрустел и обжигал легкие. Под ногами шуршал красный кленовый ковер. Замшелые тополя-патриархи тянули черные руки к синему небу.
Петров шел крошечными неухоженными сквериками, узкими крутыми переулками и видел себя то в форме гусара, то в скрипящей комиссарской кожанке, но непременно большим, сильным и удачливым.
Москва уже тонула в сумерках, когда бухгалтер очнулся, почувствовал, что замерз, и поспешил домой. На углу он столкнулся с 'камергершей', вежливо раскланялся и хотел было пройти мимо, но старуха придержала его, опять дотронулась до рукава и преданно заглянула в глаза.
Дома Петров попил чаю и рано лег спать.
В час ночи его разбудил крик:
– Помогите! Убивают!
Бухгалтер зажег свет, прислушался. Крики доносились из квартиры соседа. Петров вспомнил громилу с финкой и покрылся холодным потом.
'Органова ликвидируют!' – молнией пронеслось в его голове.
Петров бросился к телефону, но тут же вспомнил, что в его новой квартире таковой отсутствует.
Крики за стеной перешли в хрип.
Бухгалтер выбежал на лестничную площадку, заметался и, вдруг ощутив прилив смелости, решился на отчаянный поступок. Он разбежался и тараном врезался в дверь. Та неожиданно легко отворилась, бухгалтер пробежал коридор и упал головой вниз. Удар был силен, но Петров выдержал. Он вскочил на ноги и стал свидетелем жуткой сцены.
Давешний небритый бандюга, повалив на пол мужчину, у которого негодяи похитили великое открытие, по-хозяйски бил его кулаком в высокий лоб и приговаривал:
– Вот тебе. Вот тебе, предатель! Прибью – и весь сказ!
Предатель при каждом ударе жмурился и хрипел.
Петров бросился в бой, попытался обхватить и повалить громилу, но… руки прошли сквозь его тело, не ощутив ни малейшего препятствия. По инерции бухгалтер отлетел в угол, а фигуры дерущихся начали истончаться, таять. Еще какое-то время в воздухе жил кулак, старательно молотивший пустоту, потом исчез и он.
В комнате повисла тишина. Петров огляделся.
Обилие ковров, тяжелая старая мебель. Глухие плюшевые шторы. На стене – коллекция сабель, отсвечивавших тускло и мрачно.
В кресле за столом, откинувшись, сидел худой седовласый человек. Казалось, он спит, и, только присмотревшись, бухгалтер различил, что от головы его отходят тоненькие проводки, исчезавшие в тумбе письменного стола. Там что-то жужжало, тонко и назойливо, как запутавшийся в волосах комар.
Мужчина тяжело вздохнул, содрал с головы провода и открыл глаза. А в глазах была грусть великая…
– Извините, – сказал Петров, вдруг почувствовав себя очень неловко посреди чужой квартиры, ночью, в пижаме.
– Вы кто? – устало спросил мужчина.
– Сосед. Из квартиры номер шесть.
– А-а-а… Ну что ж. Органов. Писатель.
Возникла напряженная пауза.
– Вы видели… это? – спросил Органов.
Петров присел на краешек дивана и вкратце описал ночные события. Органов молчал, и бухгалтер позволил себе задать вопрос:
– А кто это был? В очках. И небритый. Галлюцинации?
– Образы, – мрачно ответил Органов. – Действующие лице моей будущей детективной повести. В очках – положительный, небритый – отрицательный.
Петров попытался постичь услышанное, но не смог и заерзал на диване.
Органов встал, неслышно прошелся по мягкому ковру и сказал:
– Уж коли вы оказались свидетелем моего творческого процесса, не имеет смысла что-либо скрывать. И так дом слухами полнится. Только прошу, чтобы все это осталось между нами.
Бухгалтер согласно кивнул. Органов, набираясь решимости, еще раз обошел комнату, ударил кулаком по столу и выпалил на одном дыхании:
– Мне удалось в корне изменить сам процесс написания книги! Ведь что получается: сидит человек, творит, курит сигарету за сигаретой, выпивает жуткое количество кофе, а образы – расплываются, ускользают… Сколько времени уходит в пустых попытках поймать их за хвост? И что обидно: умом представляешь себе героя, а начнешь писать – получается фантастическая уродина! Миг же озарения краток.
– Но ведь в этом-то и состоит, наверное, радость творчества, – робко заметил Петров.
– Это все демагогия! – отрубил Органов. – Дело надо делать, а не слюни пускать! В век научно-технического прогресса все должно быть поставлено на промышленную основу.
Бухгалтер представил прокатный стан, выплевывающий вместо труб произведения искусства, и ужаснулся.
