Леонор вспомнил свое детство, такое непохожее на детство его сверстников, которые смеялись и плакали, бегали и прыгали, играли и ссорились. Ему это казалось глупым. Он не понимал, почему так должно быть, пока ему не объяснила мать.
– Ты не от мира сего, Леонор. Ты не человек. У тебя нет сердца. Люди во все времена боролись за свободу. Свобода – это такая жизнь, когда ты хочешь и можешь быть счастливым.
– А как она измеряется, эта свобода, мама?
– Ну, как тебе сказать… Наверное, полная свобода наступает тогда, когда ты ничего не боишься и когда тебя никто не стесняет в твоих лучших устремлениях. Впрочем, свободу трудно измерить…
– Я привык рассчитывать и измерять. В каких единицах измеряется ваша свобода?
Мать тихонько засмеялась.
– Во все времена за свободу боролись и за нее умирали. Как прекрасную сказку, свободу предлагали коварные правители, чтобы поработить людей. Именем свободы клялись перед народами короли и министры, диктаторы и фараоны. Слово 'свобода' писали на государственных знаменах и в государственных документах. А ее все нет и нет. Она как призрак ускользает от нас. Мне порой кажется, что человек становится свободным только тогда, когда он умирает. Но смерть чересчур большая свобода, в смерти ее слишком много…
Леонор вдруг спохватился.
– Я начинаю что-то понимать. Механика изучает свободное падение тела, свободные колебания маятника. Свободное парение летательного аппарата. Свободные атомы… Никакие внешние силы не вторгаются в естественно протекающий процесс. Не это ли должно быть в человеческом обществе?
– Мне трудно сравнивать, Леонор, потому, что я не знаю науку. Наверное, что-то похожее в твоей аналогии есть. Но у людей все значительно сложнее. Вот, например, ты, ты разве свободный, разве ты можешь делать то, что ты хочешь?
– Я делаю то, что хочу. Но я не совсем понимаю, почему то, что я делаю, вызывает отвращение у людей.
Он вспомнил толпу угрюмых людей с фанерным плакатом и десятки устремленных в него ненавидящих глаз…
– Просто потому, что ты своей работой, своим трудом готовишь для людей страдания и смерть…
– Но люди все равно рано или поздно умирают. И наверное, им очень нравится воевать и время от времени сбрасывать друг на друга бомбы.
– Нет, им не нравится воевать. Воевать нравится тем, кто думает, что, сбросив бомбу на других, можно избежать возмездия.
– Глупо и странно! И очень нелогично. Если вы так упорно стремитесь прожить как можно дольше, для чего вы создаете научно-исследовательские центры вроде того, в котором работаю я?
В тот вечер они проговорили несколько часов, и до сознания Лео-нора постепенно начала доходить чудовищно запутанная, дикая, лишенная всякой логики и смысла идея, которой руководствуются его покровители. Он разумом понял, что такое человеческое счастье, и радость, и страх, и очень смутно представил себе свободу…
– Подумай обо всем, что я тебе сказала, Леонор.
– Хорошо, я подумаю.
И вот он сидит на дне мелководной лагуны, рядом со своим творением и думает, думает, пытаясь вникнуть в смысл того сложного и запутанного, что называется человеческой душой, человеческим разумом, человеческими чувствами. Он подвергает их тщательному анализу, раскладывает на составные части, складывает снова, пытаясь найти причины сложных и невнятных, лишенных четких контуров и форм поведения людей.
Перед ним медленно проплыла стайка рыб, которая вдруг взметнулась и умчалась куда-то вверх, к свету. По дну прошла темная тень крупной хищной рыбы.
'Наверное, для людей я кажусь хищной рыбой', – подумал он и пересел на корпус снаряда.
Снаряд был небольшим, всего метра четыре в длину, с герметической втулкой на боку, обведенной ярко-красной краской. Здесь, в зеленоватом полумраке, красный квадрат казался совершенно черным.
Леонор улыбнулся и начал неторопливо отворачивать винты. Он вспомнил, как перед установкой снаряда на последнюю ступень ракеты ему было поручено поставить взрыватель на боевой взвод, как на полигоне его оставили одного и как он сделал так, чтобы взрыв не произошел. И Геллер, и генерал Совнер, и другие люди были совершенно уверены, что он, Леонор, никогда не поймет главного содержания человеческой морали, что ему вполне можно доверить совершить любое самое страшное преступление.
'Они считают, что я робот, вроде тех, о создании которых сейчас помышляют кибернетики. Мыслящая машина. Урод с отсутствующими чувствами и гипертрофированным интеллектом. Но именно в этом интеллекте вся сила. Беспристрастный анализ показывает, что я не должен жить среди людей. Но и те, кто хочет, чтобы создавались вот такие штуки, тоже не должны жить. Если я плох потому, что у меня нет никаких человеческих чувств, то они плохи из-за обилия низменных, скотских инстинктов. Все человечество заключено между этими двумя крайними пределами. Право на подлинную свободу имеют только те, у которых чувства и разум находятся в равновесии. Остальных нужно либо лишать свободы, либо уничтожать'.
Леонор отвинтил последний винт и приподнял втулку. В отверстие хлынула вода, и из него взвился фонтан пузырьков воздуха. Он нагнулся совсем низко над втулкой и посмотрел на тускло блестевшую гайку. Она была из нержавеющей стали.
Как здесь было тихо! На Леонора нашло глубокое всеобъемлющее умиротворение. Так бывало всегда, когда ему удавалось решить сложную запутанную задачу.
'Конечно, я не имею права на существование. Но и они тоже'.
Снова подплыла стайка рыб, На этот раз они застыли над головой Леонора как вкопанные, и тогда он поднялся и, махнув рукой, спугнул их.
Затем он снова присел на корпус снаряда и прикинул в уме, каковы будут последствия взрыва. Все произойдет за миллионные доли секунды. Конечно, от авианосца ничего не останется. Интересно, успеет ли убраться подальше буксир с этим молодым симпатичным военным инженером? Он так боялся!
Они боятся смерти. Что-то заложено в структуре их организма такое, что заставляет их избегать смерти. Мать сказала, что смерть – это слишком много свободы, значительно больше, чем нужно человеку. Действительно, если свобода есть что-то реально существующее, то что может быть более свободным, чем рассеянные в бесконечном пространстве атомы?
Леонор посмотрел на хронометр. С тех пор как он спустился на дно океана, прошло тридцать минут. Если военный инженер на буксире правильно выполнил его инструкции, то он уже вне опасности. Его, конечно, крепко тряхнет. Будет очень хорошо, если он назовет своего сына Леонором. Интересно, поймет ли мать, догадается ли Эльза, сообразит ли Эрнест, что он, Леонор, все сделал умышленно, основываясь на самом точном и беспристрастном анализе? Или они решат, что произошел несчастный случай? Поймут ли они, что до великих решений, касающихся судеб человечества, можно дойти не столько сердцем, сколько холодным, трезвым рассудком? Впрочем, это теперь не имеет никакого значения. Пора действовать, пора.
Он еще раз спугнул стайку застывших над головой рыб и взялся за нарезку гайки из нержавеющей стали. Она была хорошо смазана и вращалась легко. Ее нужно повернуть всего семь-восемь раз до отказа, пока конец не упрется в пружинящий контакт реле электровзрывателя. Поворачивая гайку, Леонор мысленно считал про себя секунды. Он вдруг ощутил что-то похожее на радостное волнение и прошептал в маску:
'Сейчас и я буду свободен. Всего через несколько секунд'.
Дмитрий Биленкин
Имя Дмитрия Биленкина, безвременно скончавшегося в июле 1987 года, хорошо известно любителям фантастики. Начинал он в легендарных для фантастики шестидесятых, но расцвет его деятельности пал на 70-е годы, на начало 80-х. В ныне принятой периодизации эти годы именуются застоем, чье леденящее дыхание коснулось значительной части отечественной фантастики, и по сей день она не в силах стряхнуть с себя замерзшие ветки. Но самые талантливые из фантастов сумели противостоять агрессивной идеологии застоя, в этом противостоянии и родилась фантастика сегодняшнего дня – более сложная, более противоречивая, чем немного простодушные по нынешним меркам рассказы и повести шестидесятников. Она значительно глубже заглядывает в суть вещей и значительно больше соответствует духу нашего тревожного времени. Дмитрий Александрович Бипенкин постоянно находился в лидирующей группе литературы противостояния, сумевшей отстоять честь советской фантастики в тяжелые для нее времена. Он был постоянным участником сборников 'НФ', в 'Знании' же вышла его последняя прижизненная книга 'Приключения Полынова'. Мы публикуем два ненапечатанных при жизни рассказа Д. Биленкина.
Дмитрий Биленкин . Если знать
Дан Ропет Арм, двузвездный генерал, широко расставив крепкие ноги, стоял перед картой мира. Твердая воля, везение счастливчика, талант и жестокое честолюбие смотрели на крошечную страну, видя красные стрелы ударов, нацеленные в ее маленькое сердце.
Его план был прекрасен, и потому генерала не беспокоило совещание девятью этажами выше. Высокое совещание в буквальном и переносном смысле; и оно решит так, как должно решить. В планируемой кампании был немалый риск ввязаться в затяжную войну партизанских стычек. Риск отпугивал бездарных соперников, зато генералу он давал сказочный шанс выдвинуться.
Он победит за неделю, будьте спокойны, если, конечно, план примут и его назначат командующим.
Назначат. Иначе бы эта лиса, начальник объединенного штаба, не намекал насчет выпивки сегодня вечером. Впрочем, здесь не надо быть пророком. Стратеги одобрили выбор и руководители генштаба тоже, а политикам все равно лучшего человека, чем он, не найти. Генерал Дан Арм – главнокомандующий. Красиво звучит, черт возьми!
На столике вкрадчиво мурлыкнул телефон. Генерал круто повернулся через плечо. Свет люминесцентных ламп холодно замерцал на серебристых звездочках погон.
– Генерал Дан Арм слушает!
– Говорит начальник объединенного штаба. Министр приказывает вам…
'Явиться на совещание', – Дан Арм предвосхитил окончание фразы и плотней прижал трубку к уху.
– Явиться к генералу Локку. Поскольку совещанием вы подчинены ему на время операции, он хочет выслушать ваши соображения немедленно.
– Слушаюсь! – машинально ответил Дан Арм.
– Старина, мне очень неприятно, – голос начальника штаба утратил официальность, – но, как видишь, пить за твой счет мне не придется…
– Да, понимаю.
Неправда. Дан Арм еще ничего не понимал. Просто ему показалось, что в кабинете стало душно.
– Подожди. – Смысл наконец дошел до сознания. – К кому явиться? Я не расслышал.
– К Локку. Ну к нашему маленькому 'Наполеону'. Да вы не рас…
– Ясно. – Дан Арм поспешно придавил рычаг.
Невидящим взглядом он долго смотрел на телефон, словно тот обязан был зазвонить снова и на этот раз по-настоящему.
Телефон молчал.
Локк!
