как от лошади, шел белый пар. Все утро тягач пытался сдвинуть Шар. Или хотя бы зацепить его тросом. Но тщетно.
Толпившиеся возле Шара стояли встревоженной кучкой, обсуждая, что делать. И главное, что сказать начальству. Но говорить начальству им так ничего и не пришлось. Ровно в девять, когда часы пробили девять раз, из Шара вышел Старец. Он прошел сквозь оболочку, как проходит игла, и стенки снова сошлись за ним.
– Здра-а-авствуйте, – сказал он сладким голосом. – Я с созвездия Орион.
Старец был благостный. Лицо его и вся фигура источали благолепие.
– Я с созвездия Орион, – повторил он и, словно сиянием, озарил всех взглядом.
Последовало мгновение растерянности, после чего сразу же неведомо откуда подкатила черная 'Волга'. Старца усадили в нее, машина рванулась с места и исчезла.
В тот же день и в тот же самый час посланцы с Ориона появились в других столицах. Кроме того, что все они были благостны, все источали благолепие, было еще одно обстоятельство, вызывающее некоторое смущение. Дело в том, что они походили друг на друга так, как только могут походить друг на друга копии одного и того же оригинала.
Когда сообщение об этом в конце концов появилось в газетах, Авдеев, который всегда читал газеты, понял, что был первым, кто увидел Шар.
– А я иду, значит, – в десятый раз принимался он рассказывать свою историю, – вроде Шар…
Но ему все равно никто не верил.
– Да ладно тебе, – говорили ему, – ладно врать-то…
– Нет, правда. Я так и подумал: 'Не иначе, думаю, как с Ориона'.
В конце концов он замолкал, обиженный, пока не находил нового слушателя.
– А я иду, значит, смотрю, вроде Шар… Ну, думаю…
К тому времени выяснилось еще одно несколько странное обстоятельство. Само собой, со Старцами, которые одновременно объявились в разных столицах, сразу же начались переговоры. Само собой, программа переговоров в каждой из столиц была различна. Когда же сопоставили, что говорили Старцы, оказалось, что везде они произносили одни и те же речи, слово в слово и буква в букву.
Но что самое странное – сказанное всякий раз оказывалось уместным и кстати.
Когда же у Старцев стали спрашивать, как удалось им это и как понимать такую синхронность, те удивились непонятливости землян. И пояснили, что их вовсе не много, а что он, Старец, один. Но так как ему приходится одновременно пребывать во многих местах, то это и породило у людей иллюзию множественности. Объяснение это осталось не понято, но было принято к сведению.
Некоторое время спустя решено было, что протокол требует, чтобы главы правительств нанесли ответный визит пришельцам. (Или пришельцу.) И снова все произошло очень синхронно, произошло в один и тот же день и час. Предшествуемые Старцем государственные мужи торжественно проследовали в Шар. За ними, строго соблюдая табель о рангах, последовали эксперты, советники, помощники и референты. Когда последний из них прошел внутрь, оболочка сошлась и сомкнулась бесследно.
Пройдя оболочку, каждый оказался не внутри Шара, а снова возле него. Место было незнакомым и странным. Ровное песчаное плато уходило к горизонту, невыразимо далекому и отмеченному по краям тонкими разводами ядовито-зеленого цвета. Низко нависало пепельное, лишенное солнца, небо, и от ровного его света ни предметы, ни люди не имели тени.
И здесь, на этом плато стоял Шар. Шар был один. И Старец, многократно повторенный в разных столицах, тоже был один. Он стоял возле Шара и приветствовал, и встречал выходивших, и рассаживал их вокруг большого круглого стола, какой бывает обычно на конференциях. Место каждой из делегаций было отмечено флажком. Но флажки эти, исполненные обычно высокого государственного смысла, здесь, на фоне этого странного ландшафта казались беспомощной бутафорией. И в беззащитности, и в хрупкости этих земных символов перед лицом чужого мира уже было нечто многозначительное и зловещее.
А в пепельном небе то медленно, то быстро вращался огромный медный цилиндр.
– Это мой корабль, – пояснил Старец. – На нем я прибыл на Землю.
И от голоса его, такого благожелательного и ласкового, смутная тревога, казалось, отступила и стала меньше.
Здесь же, за этим столом, и было подписано Соглашение. Текст его на следующий день был опубликован во всех газетах.
В ответ на просьбу государств, входящих в Организацию Объединенных Наций, гласило Соглашение, Цивилизация из созвездия Орион согласилась всемерно содействовать интеллектуальной, нравственной и духовной эволюции человечества.
– Курсы откроют, – говорили некоторые. – Университеты.
– Книжки для нас писать будут.
– Обман все это. Липа. Чему это они еще там научат, вопрос, а денежки-то мы, небось, вперед плати.
Словом, особого интереса новость эта не вызвала.
Кроме того, начался чемпионат по хоккею, и по сравнению с этим все остальное отступило на второй план. К тому же, как говорят англичане, 'чудо длится только три дня'. Старец, прибывший с Ориона, перестал быть сенсацией.
И только сами подписавшие Соглашение знали, сколь велики должны быть последствия этого. Вернее, думали, что знают.
– Наша цивилизация, – пояснял Старец, – слишком далеко ушла вперед. Для дальнейшего прогресса нам нужен нравственный подвиг. Мы находим его в том, что просвещаем другие народы.
Мало кто заметил, когда настал день, с которого Соглашение вступило в силу. Тем более что день этот ничем не отличался от всех остальных, прочих. Только с утра, многим казалось, было какое-то томление. Но, может, это и от погоды.
– А я, ччо, – сказал вдруг Авдеев. Сказал просто вслух, не обращаясь ни к кому конкретно. – Есть такой город.
– Точно, – подтвердил старик Васильич и сплюнул на кучу опилок. – На Корсике. Небольшое судостроение, рыболовство, добыча кораллов. Разведение цитрусовых. А я, чоо, – родина Наполеона.
Какое-то время в мастерской было тихо. Все обдумывали то, что было сказано. Васильич взял рубанок и стал обстругивать доски.
– А что, – сказал он вдруг, – ведь арбалет-то был изобретен в X веке.
– Особо широкое распространение получил арбалет после первого крестового похода.
Так говорили они в тот день, и разговоры эти были непривычны. И они невольно радовались за себя, как много всяких разных вещей они знают.
– Вот ведь, – заметил кто-то, – был такой адмирал Анжу, Петр Федорович. В 1820 году был направлен для геодезического описания северного побережья Сибири. Прошел 14 тысяч километров…
– А еще была Анжуйская династия, – перебил Васильич, – или Плантагенетов.
И хотя никто из них не мог бы вспомнить, когда и при каких обстоятельствах все это стало им известно, почему-то они не задавались этим. Как не задавались вопросом, почему все, о чем говорят они, начинается с буквы 'а'. А примерно с обеда их начали волновать темы, начинающиеся с буквы 'б'.
– Ботокуды! – заметил Авдеев, – ботокуды…
Вечером, уже засыпая, он думал уже о 'в': о Венсаре, о вариабельной статистике и 'Вестнике изящных искусств'.
Так прошел этот день, первый день, когда Соглашение вступило в силу. Он прошел так не только для Авдеева и его бригады. Повсюду люди принялись думать и говорить о предметах, о которых прежде они не привыкли ни говорить, ни думать. О которых раньше, казалось, не имели ни малейшего понятия.
Информация, которую содержали энциклопедии, была перенесена в память людей примерно за неделю.
Но это был лишь первый шаг. Следующим были специальные знания: высшая математика, физика, философия…
На первый взгляд перемены, которые произошли в мире за эту неделю, были неощутимы. Люди, как и прежде, шли по улицам, торопились на работу, а вечерами возвращались домой. Только перестали смотреть телевизор, не стали играть в домино, и лица у всех стали чем-то другие.
Прочее же все оставалось пока без видимых перемен.
И в цехе, где работал Авдеев, среди свежевыструганных досок и готовых кухонных полок на первый взгляд тоже нельзя было заметить явных перемен. Разве что портрет Спинозы, которого не было вчера, да листки с решением теоремы Ферма, валявшиеся на верстаке.
– Об Осипове, – говорил теперь Авдеев, – я больше не придерживаюсь экстремальных оценок. Шкала оптимальных характеристик личности дает неопределенное число сочетаний…
Теперь все они выражали свои мысли примерно в таких словах и выражениях.
– Производя суждение, – возражал ему Васильич, – надлежит дать дефиницию понятий. Ты же говоришь об Осипове, как о константе. Вне динамики. Вне объективного реестра переменных качеств. Без этих требований суждение нельзя считать корректным.
– Согласен, – не соглашался Авдеев, – согласен. Но, поскольку дефиниция, в свою очередь, основывается на суждении…
Васильич недовольно слушал его, стряхивая с бороды застрявшие там стружки.
После математики, физики и философии настала очередь других наук. Наконец пришел день, когда скачок, который накапливался скрытно, должен был произойти. Люди стали оглядываться вокруг себя и понимать, что многое из того, что привычно продолжали они делать до сих пор, они делали не то и не так.
– Рубанок, – бормотал с некоторым удивлением Васильич. – Надо же! Рубанок. Режущая поверхность. Какая нелепость…
Авдеев вертел в руках стамеску, которой орудовал до этого, и тоже смотрел на нее так, как если бы видел ее впервые.
– Стамеска? – пожимал он плечами. – Стамеска…
К концу дня в цеха действовало уже нечто вроде самодельной автоматической линии. Какие-то рычаги, выползая из стен, брали доски и складывали их вместе. Потом вибраторы делали свое дело, а магнитные толкатели собирали готовое изделие. Наблюдать или управлять этим процессом было излишне, как излишне управлять закипающим чайником или восходом солнца. Время, освободившееся у них благодаря этому, они посвящали возвышенным беседам и благостному размышлению о всем сущем.
То же самое примерно происходило повсюду. В цехах становилось тихо и безлюдно, останавливались станки и прекращали свой бег конвейеры. В министерствах стих стук пишущих машинок и вычислительных аппаратов.
Вместо всего этого появились какие-то устройства со щупальцами, перепонками, крыльями и присосками, которые, кружась и порхая, выполняли теперь то, что с таким трудом делали до этого люди.
Между тем умственная эволюция, единожды начавшись, шла своим чередом. И уже через несколько дней Авдеев начал понимать, что устройство, которое соорудили они, несовершенно.
– Да, – согласился Васильич, неизменный собеседник его и друг. – В основе должен лежать принцип амбивалентности…
И тут же принялся чертить что-то, высчитывая в уме и шевеля губами. Вскоре место, где они работали, занял огромный прозрачный цилиндр.
Какие-то огненные круги и дуги возникали и плясали в нем, совершая неведомую работу. Но когда новое устройство было запущено, никто из них не испытал ни удовлетворения, ни радости.
– Надо было делать иначе, – хмуро заметил Авдеев.
– Да, – невесело кивнул Васильич и по привычке послюнил палец. – Ионный излучатель. Замкнутый энергетический цикл…
