этом краю, где все подряд красят в оливково-зеленый цвет, двери и ставни кафе блестели свежей лиловой краской. Это не свидетельствовало, конечно, о безупречном вкусе, но зато явно припахивало тайной.
Толкнув дверь, я оказываюсь в большой комнате, выбеленной известкой и набитой галдящими посетителями. Сидящие вокруг самого длинного и шумного стола передают друг другу большой ковш, из которого каждый по очереди отхлебывает. Ого! Почти у всех кожаные шляпы! Мне сразу же вспомнились пастухи. Неужели у этого болвана Гуру и в самом деле был нюх?
Я присаживаюсь в уголок. Впрочем, никто не обращает на меня внимания, разве что несколько стариков, которые, потягивая вино, смотрят на меня искоса, и я сразу же думаю, не они ли прославленные осведомители Гуру, что было бы просто смешно. Красивая девушка с падающими на лоб прядями темных волос приносит мне кувшинчик вина. Я закуриваю сигарету и сквозь табачный дым разглядываю зал.
А еще через несколько минут я уже чокаюсь с сидящим за соседним столом пьяницей, от которого несет потом и конюшней. Для начала я спрашиваю его о том, что делают там эти люди с ковшом?
— Вон те? Да здесь такой обычай: парень прощается со своей холостяцкой жизнью. Сегодня вечером он пригласил своих дружков и мертвецки напьется. Так уж заведено!
— А вы не из его дружков?
— Вот уж нет! Скорее наоборот. Видите того высоченного темноволосого с бакенбардами, и рот у него — ну чисто кобылий зад. Грязная скотина, да еще грубиян к тому же.
Понизив голос и дыша мне в лицо винным перегаром, он поясняет:
— Мы с его отцом из-за пастбищ разругались. А здесь такие вещи не забываются. Завтра он женится тут на одной, правда, за ней дают землю, по зато она такая потаскуха, что он еще узнает, почем фунт лиха. Ну и пускай! Через год у него рога шляпу продырявят. Пока он еще держится, но его ненадолго хватит. Посмотрите, какие у него глазищи. Бьюсь об заклад, он уже видит на стене три, а то и четыре бычьих головы. А позже, к ночи, его отвезут домой на тачке. Таков уж обычай. Вот я и жду, хочу посмотреть… А вы не здешний? Путешествуете?
— Да, путешествую.
— Я так и подумал, — говорит он, наполняя мой стакан. — Доброе винцо, ничего не скажешь. Черное, натуральное. Нравится вам? А край наш нравится?
Я отвечаю, да, край действительно нравится, но он уже не слушает меня, а болтает сам о здешней жизни: о море, солнце, болотах, о том, что люди работают тут ровно столько, сколько нужно, но не больше. Здесь времени у всех вдоволь, не то что на Севере.
Против меня он ничего не имеет, наоборот, я ему даже симпатичен, но на Север он ни за какие блага мира не поедет: это все равно что умереть. У него хижина на болотах, небольшое стадо, косяк лошадей. Немного рыбачит, охотится на уток, на синьгу, кое-что мастерит и живет себе потихоньку. Свободен как ветер. В город ездит два раза в год, на ярмарку, и того с головой хватает. Но вот беда — в их краю собираются все изменить. Видел ли я Калляж? Вот кошмар-то!
Я неопределенно отвечаю: да, видел. Разговор становится интересным.
— Калляж, — продолжает он, — наши лучшие пастбища, и строить там города последнее дело. Я-то знаю этот край назубок: ветры, песок, паводки. Надо быть ох каким ловкачом, чтобы войти в порт во время шторма. Кто знает, чем все это кончится? Они еще хлебнут, поверьте на слово.
— Хлебнут?
— Еще как! Нам, здешним, город этот ни к чему. Поначалу нашлись тут такие, которые были не против, из тех ловкачей, что льстятся на легкий заработок. Но ветер меняется. Как в Калляже. Ведь город — значит, банки, захват земель, всякая там грязь и все такое прочее! А что мы выиграем от этого? Если кто-то и будет купаться в деньгах, то только не мы. И поди знай, будут ли в болотах осенью утки из-за их машин. Фламинго уже улетают, видели?
Он все бурчит и бурчит, что единственное, чего он хочет, — это мирное житье да утки… Юг — это им не колония…
— Эка, разболтался! — говорит ему темноволосая девушка, которой я махнул рукой, прося принести еще кувшинчик вина.
— Это уж последнее дело, когда бабы ввязываются! — бормочет пьяница и даже отворачивается.
А за длинным столом тем временем принимаются петь. Ковш, покачиваясь, как на волнах, переходит из рук в руки. Все громче звучат сиплые и грубые голоса. Я спрашиваю служанку:
— Что это они поют?
— Песню на здешнем языке.
— О чем эта песня?
— Да так, о разном…
— Ну например?
— Да не знаю, поют вот: «Мы живем под солнцем, гордые и свободные…». Ну и все прочее.
— Вот как!
— Да это просто так, песня…
— Красивая песня.
— Да, очень красивая. И старая как мир. Ее знают с колыбели. Поют во время богомолья.
— Богомолья?
— Да, в сентябре, в Сартане. Залюбуешься! Там собираются жители болотного края, цыгане и даже крестьяне с гор. Вам надо туда съездить, не пожалеете. Приносят статую святой на берег и окунают ее в море. Пляшут, поют и ходят в церковь три дня подряд.
Я смотрю на ее лицо — смуглое, с высокими скулами и приподнятыми к вискам глазами — и думаю, что исторические труды не ошибаются, когда говорят о любовных приключениях местных девушек с пиратами-берберами.
— Вы из этой деревни?
— Да, — отвечает она. — Живу рядом.
— И тут работаете?
— По вечерам прихожу в харчевню помочь дяде и двоюродной сестре.
Сквозь табачный дым я вижу, как дядя, усатый старик, уже поглядывает искоса в нашу сторону, проявляя все признаки нетерпения. Наконец он кричит:
— Мойра!
— Что?
— Тебя ждут. Отнеси-ка им поскорей вина.
— Иду.
Я быстро спрашиваю:
— Скажите, что это за человек, с которым я только что говорил? Пастух?
— И да и нет. Скорее всего, бездельник.
— А рассказывает забавные вещи.
— Забавные? Странно… Просто выпил лишнего. Не слушайте вы его глупостей… Простите, мне надо идти.
Она пробирается между столиками, стройная, с тяжелой черной косой ниже пояса. Звать ее Мойра. Имечко тоже вроде бы варварское. А когда она наклонялась ко мне, я почувствовал резковатый мускусный запах, исходящий от ее волос и тела.
Потом все как-то смешалось. Мне снова приносят вина, но на этот раз другая темноволосая девушка, более грузная, с бедрами как у статуи и не склонная к разговорам. Пьяница объясняет мне, что это дочка хозяина — Изабель.
— Красивая, но с характером! — Он кричит мне в ухо: — Передайте людям с Севера, передайте им непременно…
Я киваю головой. Голоса становятся все пронзительней, а жених, бледный, со взмокшим от пота лбом, сидит, уставившись на стену, словно увидел там привидение.
— Сейчас, — гогочет мой сосед, — сейчас тачку привезут.
Я выхожу. Вокруг зыбится мгла. Меня выворачивает наизнанку.
Я вернулся домой с тяжелой головой. В висках стучало, меня одолевали шалые мысли: пойти поплавать, улечься спать в тростниках либо бродить по пляжу до самой зари. Разумеется, ничего подобного
