хозяйку, ревновало ко всем заходящим в дом и тявкало на них, не осмеливаясь на глазах у хозяйки прямо выразить свое неприятие – то есть, укусить. Из всех приходящих Орхидея признавала только соседку Беллу, чем та сильно гордилась. «Собака, хоть и маленькая, чует, где хороший человек». Белла не забывала угостить Орхидею крошечным пирожным, специально их покупала в кондитерской. «Вот за это она тебя и признает», – подшучивала Лорелея.
Орхидея обожала прогулки со своей хозяйкой, гордо, с независимым видом вышагивала рядом на поводке, принципиально не обращая никакого внимания на стремящихся к знакомству кобелей, чем удивляла Лорелею. Георгий этот странный факт разъяснил: толстопятая устроила ей маленькую операцию-стерилизацию, очевидно, в отместку за покусанную ногу. Получив за это «противоправное», как выразился Георгий, действие нагоняй от мужа, толстопятая огрызнулась: «Почему у этой кусачей дряни должны быть детки, когда не у всех людей они есть!», – имея, конечно, ввиду, в первую очередь, себя.
«Зато ты теперь свободна от беременностей», – смеясь, как-то сказала Лорелея, и ласково погладила собачку, за это Орхидея лизнула ее в нос.
…Лорелея присела на скамейку, на которой сидела обычно, если было свободно. Орхидея устроилась рядышком, наблюдая блестящими коричневыми глазами за веселой собачьей возней и игрой в догонялки тех, кого хозяева отпустили с поводков на волю. Иногда ее бородка и усы возбужденно подергивались, но слезть со скамьи она даже не делала попыток, очевидно, сознавая, что при ее породе и при ее безразлично-высокомерном отношении к этим беснующимся малопородным шавкам нет никакого резона волноваться всерьез.
Гораздо более неспокойна была отчего-то ее хозяйка. Последнее время она часто задумывалась. Слишком часто. А когда много думаешь, и всё об одном, то откуда взяться душевному спокойствию? Лорелея думала о том, почему она никого не любит. Сейчас не любит, или уже давно? Странные мысли для женщины. Может, для любой другой они странные, но не для Лорелеи. На нее часто находили некие, необъяснимые обыкновенному человеку, странности. Например, она стала даже думать, что не приносит никому счастья. Вряд ли какая женщина станет так о себе думать. Все женщины полагают, что осчастливливают всякого, на кого упадет их избирательный взор. Конечно, Лорелея тоже так считала, особенно в прежние времена, в ранней юности, да и позже, в нахлынувшей зрелой молодости. Но теперь пришло, подступило вкрадчиво время, когда призывно взирать уже не тянет, и настоящее мало чем радует. Лерелея страдала, когда погружалась, против воли сопротивляющегося сознания, в дни давно прошедшие, и страдала, находясь в дне нынешнем. В дне нынешнем присутствовали муж, неудавшийся карьерист, и Георгий, стареющий и лысеющий на глазах любовник. За обоих Лорелея цеплялась, оба были зачем-то необходимы. В дне прошлом… там всё было ужасно. Сначала замечательно, а потом ужасно. И в ту половину, где замечательно, Лорелею невыносимо тянуло. В последнее время с такой силой, что она иногда столбенела, бросала всё, чем занималась и застывала в болезненном ступоре. Это было похоже на психический припадок. Или на волну невыносимого счастья, накрывающую с головой. Но счастья недоступного никоим образом.
Ну так… отправим же нашу Лорелею туда, куда ей так хочется попасть, куда она так стремится… то есть, назад в прошлое. Но вряд ли из этого выйдет что-нибудь путное, вроде «назад в будущее». У нас же не кино, у нас жизнь.
***
… Лорелея вдруг ощутила, что скамейка закачалась, будто на волнах, и стала из-под нее уплывать… Она испуганно схватила Орхидею и прижала к себе, та тонко тявкнула. Землетрясений в их области никогда не случалось. Лорелея зажмурила в страхе глаза. Когда открыла, всё вокруг было тихо, спокойно. Горячий песок и жгучее солнце грели вытянутые ноги, а плечи и спину прикрывал сверху большой полосатый зонт. Никита пытался искупать в море маленькую собачку, но она брыкалась и стремилась выскочить из его рук. Он принес ее, мокрую и жалобно скулящую, и кинул на большое расстеленное полотенце. «Не хочет купаться твоя Хризантема, или как там ее зовут…». «Ор… Орхидея», – с запинкой произнесла она. «Ну и имечко ты выбрала! В словаре цветов что ли, нашла?», – засмеялся Никита и улегся рядом, холодя мокрым бедром ей ногу. «Слушай, Лорка, а где ты ее вообще взяла? Сначала ведь у тебя никакой собаки не было. Да вчера еще не было!». Лорелея пожала плечами, провела медленно ладонью по спине Никиты, прижалась к влажной коже губами… «Пойду, искупнусь», – она пробежала по обжигающему песку, высоко вскидывая ноги, и бросилась в воду. Собачка кинулась вслед и храбро поплыла за ней. Но быстро стала тонуть, однако упорно не хотела повернуть обратно… а Лорелея плыла вперед, разбрасывая в стороны руки и отфыркиваясь от соленой волны. Когда устала плавать и вернулась на берег, Никита лежал навзничь, прикрыв голову широкополой белой шляпой, Лорелея слегка толкнула его босой ногой, он сбросил шляпу и сел. «А где же…» – Лорелея осматривала усеянный телами пляж. Никита поднялся, тоже огляделся вокруг. «Убежала, – хмыкнул он, – другую хозяйку нашла». «Не может быть… мы с ней так подружились… – Лорелея, склонив голову набок, отжимала руками густые светлые волосы, капли воды стекали на песок и утопали в нем мокрыми дырочками. – А она, случайно, не побежала за мной?». «Она ж воды боится!», – сказал Никита, глядя на прозрачные капельки на полуоткрытой груди подруги. Она перехватила его жадный взгляд, потянулась вперед… Они свалились на полотенце, долго обнимались и целовались. Потом подхватили свои вещички и побежали, совсем недалеко – в старый, снятый задешево щелястый сарайчик в пяти минутах бега, с маленьким окошком, большой широкой никелированной кроватью и красующимся на столе в стеклянной банке громадным букетом белых лилий. Воздух в сарайчике густо насыщен запахом цветов и любовью двух горячих от впитанного солнца молодых тел.
Собачку уже в сумерках нашел на берегу, почти бездыханную, какой-то дядька, он с полчаса возился с ней, массировал, поворачивал и, в конце концов, оставил свои усилия и ушел. Через недолгое время она зачихала, со вздохами поднялась на дрожащие тонкие ножки и, волоча по песку концы мокрых свалявшихся прядей, поплелась в одном ей известном направлении.
Но все ведь кончается, как быстро вянут и сворачиваются лепестки лилий, так и страсть убегает… в другие края, к другим душам, к другим телам, любовно купает их в других волнах. И признание явилось некстати – страсть еще не совсем ушла, только направилась ветреным прохладным утром, не спеша, к щербатому порожку, и после слов: «ты представляешь… кажется, я попалась…», – вздохнув грустно, через порожек перескочила. Поднявшийся ветер швырнул в открытое окошко изрядную горсть песка, видно, начинался шторм, увядшие головки лилий жалко поникли, хотя были сорваны в саду еще только вчера.
– Ну милая, ну, дорогая, разве я в чем-то виноват?.. Вот, сама говоришь, что нет, не виноват. А вообще, Лорка… я не говорил тебе… Женат я. Двое детей у нас… Что ты удивляешься? Рано женился. А разве ты не замужем? Нет? Не расстраивайся, всё ведь поправимо еще…
– Что ты имеешь ввиду? – жалко спросила Лорелея, завязывая поясок пестрого халатика и ища в его глазах искорку вчерашнего обожания.
– Милая, будет у тебя еще всё – и дети, и муж. В другой раз, понимаешь, не сейчас.
«Не сейча-а-ас», – пропела шепотом Лорелея.
По утрам люди легче расстаются. Постель застелена. Хочется позавтракать, да еще нужно глянуть, высохли ли во дворе выстиранные вечером его рубашка и шорты, взгляд между тем блуждает от полочки с бритвенными принадлежностями до брошенного небрежно на спинку стула легкого светлосерого пиджака, минуя в голубых цветочках сарафанчик, так же небрежно кинутый на кровать, и сверху нежнорозовые трусики, и останавливается на скукожившейся под столом красной дорожной сумке… Он возьмет эту сумку, кинет в нее пиджак, трусы, майки и бритву и уйдет… Когда? Завтра, послезавтра? Пусть тогда уйдет поскорее…
Она надела купальник, а сверху сарафанчик в голубых цветочках, с оборочками вместо рукавов и круглыми кармашками, отороченными такими же оборочками, открыла скрипящий узкий платяной шкаф, покопалась в своих вещичках, щелкнула замочком белой плетеной сумочки… Очень больно будет расстаться… больно, больно…
– Пойдем позавтракаем, а потом искупаемся, – предложила Лорелея. – Одень плавки, не забудь, – и вышла в уборную в крошечном дворике.
Завтракали, как и каждое утро, неподалеку в кафе, наблюдая с веранды вздымающиеся темнозеленые волны, их белые кудрявые верхушки яростно обрушивались на мокрый тугой песок густой шипящей пеной и, успокоенные, мягко откатывались назад, чтобы набраться сил и тяжелой массой вновь ринуться на приступ.
– Принеси мне еще булочку, – попросила она. – И себе возьми, у тебя кофе недопитый…
Она мгновение смотрела в его спину в полосатой рубашке… и чувствовала на языке гладкую загорелую, солено-сладкую кожу… Он почему-то, уже у самой стойки, обернулся… Лорелея задумчиво и тщательно вытирала пальцы своим платочком. Засунула платочек небрежно в плетеную сумочку.
– Глянь, как красиво, – сказала Лорелея, надкусывая принесенную свежую булочку, – неужели ты не искупаешься? Ты же волн не боишься…
– Ммм… – замялся он. – Ведь почти шторм… Черные флаги вывесили.
– Подумаешь… Если бы я плавала как ты, то не пропустила бы такой случай, купаться в шторм. Спасатель спасет, ха-ха, он на вышке, видишь, чай пьет. Давай, допивай кофе и пойдем…
Он никого не увидел, трудно было отсюда что-то разглядеть, да он и не старался и, допив свой остывший и уже не очень приятного вкуса, даже сильно горчащий кофе, пожал плечами, встал и направился к берегу, на ходу снимая шорты и рубашку. Лорелея, размахивая сумочкой, медленно шла вслед, присела на песок возле брошенной одежды и пристально смотрела, как темная голова прыгает с волны на волну, то пропадая совсем, то появляясь снова.
На пляже было почти пусто, поотдаль несколько подростков играли в карты, и пожилая женщина сидела на расстеленном синем полотенце… На вышке никто не маячил, во всяком случае, если смотреть снизу, сидя на песке.
Волны подымались все выше и с ревом обрушивались на пляж, докатываясь уже до вышки… на которой по-прежнему никого не было видно. Убежали подростки, за ними побрела пожилая женщина, волоча по песку синее полотенце. Последней покинула пляж девушка в голубом в цветочках сарафанчике, ветер разметывал светлые длинные волосы по накинутой поверх на голые плечи полосатой рубашке. Черные флаги полоскались над вышкой.
Что ж, случается, что молодые парни неожиданно пропадают в море, и не только рыбаки. В шторм находиться в море опасно, сердце может вдруг подвести, даже молодое сердце, и вроде ни с того ни с сего, или судорога схватит, тоже вдруг, молодость – еще не спасение от разных неприятностей, даже чашка крепкого кофе вполне может повредить…
Комнатка в сарайчике в тот же день опустела. Исчезли все вещи, только красная сумка неприкаянно валялась на щелястом полу, открыто показывая пустое нутро.
Лорелея перед отходом поезда позвонила из телефонной будки, сверяясь с записями в коричневой записной книжке. «Вы мама Никиты?.. А жена?.. Нет жены? А дети, дети есть?.. Нет… Да ничего не случилось, я просто его знакомая… Уехал в отпуск на море? Каждый год… Ну, значит, плавает…».
Лорелея, выйдя из будки, со злостью, не глядя, пнула ногой приблудную встрепанную собачонку, та взвизгнула и поползла вслед на брюхе, глядя круглыми жалкими глазами вслед красивой девушке, которая мгновенно скрылась в привокзальной толпе. «Никогда больше не поеду в отпуск на море, никогда… Лучше в горы, в пустыню, к верблюдам, к пирамидам…».
Когда Лорелея с закрытыми глазами лежала, распятая, в ожидании действия наркоза, она видела и чувствовала море, оно было внутри, оно плескалось вокруг, обволакивая тело теплыми душными волнами, она скользила в них, задыхаясь, так и уснула, вдохнув напоследок острый и свежий морской запах.
А проснувшись, ощущала уже только боль, боль внутри, боль везде, во всем свете… И уже никогда не смогла от нее избавиться. Даже во сне. Хотя Никита ей никогда не снился, не снился и нерожденный мальчик, выкинутый насильно из ее нутра.. Снилась только боль. Иногда снилось море, и от него тоже исходила боль. А потом уже, много позже, от моря в снах исходило только счастье и ощущение гладкой соленой кожи на губах.
***
… Скамейка дрогнула, и Лорелея очнулась. Что это было? Где она была? Что-то просто почудилось, не иначе. Она протянула руку к Орхидее, но рука нащупала только гладкие дощечки… В глазах стоял туман, ей показалось, что она отсутствовала много времени, и весь мир теперь изменился. И почему-то она явно чувствовала себя счастливой. Она только что, минуту назад лежала на горячем песке и прикасалась губами к гладкой загорелой коже, а потом… потом они бегали друг за другом по пляжу, а за ними пушистая маленькая собачка…
