Когда крики тонущих затихли, пришла неестественная тишина. Исчез лайнер, исчезли мучительная напряженность и страх смерти. Потрясение от того, что случилось, осознание того факта, что навсегда ушли из жизни родные и друзья – все эти чувства навалились на чудом спасшихся людей. Многих охватило равнодушие и оцепенение. Мартин почувствовал себя безмерно одиноким. Придется ли еще увидеть Лолу?..
Океан был почти гладкий, словно прогулочное озеро. Два матроса размеренно гребли, один вдруг сказал громко: «Нам повезло, что волнения нет. Я как-то с девушкой так катался… но тогда не было так холодно…». Он покосился на пожилую женщину в одних чулках, снял кроссовки и отдал ей. Она с изумлением посмотрела на парня. – Они совсем свежие, я вчера только их обновил», – успокоил он женщину. Мартин мрачно усмехнулся. Матрос сказал «повезло». По отношению к кораблю это слово никак не годилось. А по отношению к спасшимся… ну да, конечно.
Все шлюпки разбрелись в океане в разные стороны, некоторые дрейфовали небольшими группами, ожидая помощи откуда-нибудь, ведь с лайнера запускали ракеты, да и радист, наверно, послал сигнал о бедствии, значит, помощь придет. Другого способа сообщить о крушении не было – мобильные телефоны у всех пассажиров и персонала отключились все, как по команде, как только лайнер вышел в открытый океан. И это тоже была загадка, которую безуспешно пытался решить Мартин. Он рассматривал шлюпки, находившиеся в пределах видимости, пытаясь и надеясь увидеть Лолу, но это было бесполезное занятие – виднелись только силуэты, а ближние лодки Мартин уже изучил.
В шлюпке неподалеку молодая женщина захлебывалась в рыданиях и звала мужа: «Гарик, ты здесь? – то и дело кричала она в океан, – отзовись, дорогой, я умру без тебя!». В той же шлюпке неожиданно зазвенел то ли будильник, то ли музыкальная игрушка. Кто-то засмеялся, и обстановка немного разрядилась. В некоторых лодках у матросов были фонарики, да и луна светила с безоблачного предутреннего неба. В другой, приблизевшейся шлюпке Мартин увидел стюарда Якова – тот держал на руках двух маленьких девочек. Одна девочка была похожа на ту, светленькую, от которой отвернулась мать. Хоть что-то могло порадовать в этом перевернутом мире. Сидевший возле Мартина, средних лет мужчина, закутанный в женский полушубок, был пьян, и собирался еще отхлебнуть из своей бутылки, как дама, получившая кроссовки, выхватила у него бутылку и пустила по кругу: «Всем надо немного согреться, не всё вам одному», – упрекнула она, и тот недовольно скривился. «А наш капитан утонул, – сказал он с вызовом, будто этот печальный факт мог оправдать его скупость. – Он заявил, что уйдет вместе с кораблем, я сам слышал». Никто не откликнулся. Сидевший на дне лодки матрос в запачканной маслом и порванной на плече робе, глухо промолвил: «Котел взорвался, меня отбросило, и я выскочил… А ведь всё было в порядке… колдовство какое-то», – он всхлипнул. Тишину нарушал только мерный плеск весел.
Было четыре часа утра. Вдруг все увидели отдаленную вспышку света и приближающийся рокот. Вспышка повторилась. Вскоре в том направлении появились огни, ряд огней. Большой корабль приближался на полной скорости, и с него запускали ракеты. Над водой разнеслись радостные крики. Ночная тьма рассеялась окончательно и великолепный рассвет рацветил небо нежными розово-голубыми красками. Увы, не всем пассажирам лайнера довелось увидеть наступление рассвета…
Когда всех спасшихся подняли на борт, Мартин, несмотря на пробиравшую всё тело дрожь, не утратил своей профессионально-журналисткой наблюдательности. С самого начала он старался заметить и запомнить происходящее вокруг, с тайной, и почти неосознаваемой надеждой описать случившееся и выдать своему любезному редактору потрясающий материал. Глядя на несчастных, измученных людей, он представил, что и сам со стороны смотрится, наверно, не лучше, хотя на нем больше одежды, чем на некоторых. Одна дама была завернута в большое полосатое махровое полотенце – видимо, выбежала из душа и кинулась бежать спасаться; на другой, молоденькой, красивой и очень бледной девушке узкое вечернее платье было разорвано почти до пояса, а на голых плечах болталась меховая, съежившаяся от пребывания в соленой воде, накидка, – Мартин вспомнил, что видел, как эта девушка сама прыгнула в море; пожилой мужчина в смокинге растерянно оглядывался и всё поправлял на шее перекосившуюся черную бабочку; одеяния многих выглядели, словно на удивительном карнавале: пижамы, халаты, вечерние наряды, тапочки с помпончиками, или туфли на каблучках. Кто откуда выбрался, соответственно и выглядел. Людей стали уводить внутрь корабля, но одна немолодая, закутанная в плед, женщина упиралась и кричала: «Оставьте меня в покое! Мой муж утонул, и мне ничего не надо!..». Другая вслед за ней забилась в истерике, выкрикивая: «Я видела, наши мужья ушли вместе с проклятым кораблем!.. Им не хватило шлюпок! Почему, почему?!». У кого-то потерялись дети, и они расталкивали толпу в надежде найти их живыми. Мартин искал глазами Лолу, но не видел ее. Он не знал, что Лолу подняли на борт одну из первых, в бессознательном состоянии, и унесли в медицинский пункт, а после погрузили в санитарную машину, которые во множестве ожидали на берегу. Об этом ему позже рассказал всё видящий и всё знающий стюард Яков.
… Сколько раз Мартину казалось – на улице, в торговом центре, во многих людных местах, что он видит в толпе Лолу, он бросался туда, и каждый раз ошибался. С корабля, который подобрал уцелевших пассажиров, Мартина увезли в больницу – у него поднялась температура и начался бред. Через две недели он оттуда вышел и бросился почти сразу узнавать что-то о других пассажирах – его интересовала Лола, но концов он не нашел. Как и не узнал, отчего случилась катастрофа – этого не знал никто. Замечательный пятипалубный лайнер погубила неизвестная причина.
Но было еще, нечто невидимое или незамеченное простым человеческим глазом, зачастую не очень внимательным и поверхностным по отношению к мелочам. Этим «нечто» была маленькая кукла, одетая в одежду, напоминавшую морскую форму, расшитую по воротничку голубыми корабликами, и еще один кораблик, грубо проткнутый толстой вышивальной иглой, находился прямо против сердца странной куклы.
Когда всех – живых и безжизненных подобрали, на море наступило безмолвие, только волны перекатывались над местом недавней трагедии, и ничей глаз уже не мог увидеть куклу, колебавшуюся беспомощно в воде, и она то появлялась среди волн, то исчезала, словно никак не хотела тонуть… Волны относили ее всё дальше, и настал момент, когда она исчезла. Или утонула, или еще долго волны таскали ее по морю… может, кто-то ее и нашел, и пожалел, посушил – кукла была одета в намокшее красивое платьице, вынул из тельца иголку, и отдал молодой красивой пассажирке, а та своей маленькой дочурке, и она прижала ее к сердцу… и тогда зашитые глаза куклы открылись и полыхнули… Девочка испугалась и выбросила куклу в море. И та снова понеслась по волнам… постепенно приближаясь к длинной белоснежной яхте… На палубе находилась, только что помирившаяся после очередной ссоры, пара, – девушка оставила своего, разорившегося от неудачного бизнеса парня и вышла замуж за его богатого приятеля, и теперь она постоянно вовлекала молодого мужа в ссору. Они склонились над перилами, наблюдая за двумя резвящимися дельфинами. Дельфины вдруг резко ушли в глубину, а девушка ахнула, указывая пальцем в воду… «Достань!» – воскликнула она…
Зло никуда никогла не исчезает, оно переходит от одного уколотого сердца к другому.
*
Мартин не написал ни репортажа, ни даже очерка. Он решил, что напишет, когда найдет Лолу. Это будет потрясающий людские сердца роман. Он ведь не узнал никогда, что Лола, в конце концов, вышла замуж за своего жениха. Который уверил ее, что долго плыл, пока его, измученного и отчаявшегося, не подобрала шлюпка. И с тех пор он ужасно боится воды и ни за что не войдет ни в какую воду, даже в бассейн. Лола никогда не задалась вопросом: «Умеет ли он вообще плавать?». Ей просто не пришло в голову спросить, что вполне естественно.
ЗА ЧТО?
Я постоянно боюсь. Я даже чувствую место, где сидит этот страх – глубоко внутри, в районе солнечного сплетения (какое странное название, или обозначение места), там, где порой что-то щелкает, вот так: щелк! А бывает дважды: щелк-щелк! В зависимости от обстоятельств. Все, конечно, чего-то боятся, но я боюсь больше других – я так полагаю. И порой стыжусь своего страха. Хотя ничего ужасного за сорок девять лет жизни не натворил. Так, мелкие грешки, они у каждого есть. К тому же я атеист. Так получилось. Так воспитали. Никто не виноват. Так чего же я боюсь? Если Его нет, то и нет. Для меня нет, а для кого есть, те и будут ответ держать. Перед кем – меня не касается.
Так я старался думать всегда. Но, чем дольше жил, тем больше начинал задумываться, особенно, когда перевалило за сорок. Иногда даже глаза поднимал вверх и подолгу рассматривал небеса. Но, кроме облаков, ничего не находил. Летал на самолете – то же самое, только облаков больше. Я сам себе был смешон. Потому что смешно было представлять кого-то в образе доброго или злого дедушки с белой бородой, смотрящего на тебя сверху и регистрирующего в большой амбарной книге каждый твой шаг. Я человек образованный и в сказку про небесного дедушку не верю. Если и существует некто или нечто, то в виде некоей субстанции, распространенной всюду – вокруг нас, внутри нас, – в смысле, этакий вселенский разум, но это всё никем и ничем не доказуемо, во всяком случае, в наше время. Однако, лучше бы нашли, открыли, доказали или твердо заявили: НИЧЕГО НЕТ.
Почему-то мне все тревожнее жить. Сделаю что-нибудь не совсем приличное, думая при этом – никто ж не видит, а внутри щелчок раздается. Даже подумаю что-либо очень скверное (мало ли о ком или о чем можно плохо подумать, мысленно обмануть, в морду дать, а то и убить – но только же в мыслях!), щелчок – раз! А то и дважды – раз-раз! В последний год совсем меня защелкало. А год для меня был тревожный, последний перед юбилейной круглой цифиркой. Надо же, в следующий раз пятьдесят грядет, а жил-то – всего ничего. Перед самым первым юбилейным днем рождения мне ворожея нагадала, что доживу я до пятидесяти лет и умру плохо. Я только усмехнулся тогда. У меня на носу 25-летие, друзья-товарищи созваны, и девушка моя придет, а скоро и свадьбу, наверное, играть придется, так что предсказание меня позабавило. Какая разница, что там будет через столько лет, в старости? В тот момент предстоящие еще двадцать пять лет до пятидесяти были равны для меня все равно что ста годам, или двумстам. Я не удосужился прикинуть, что вот я уже прожил 25 лет и, можно сказать, даже не заметил их, так и следующие 25 могут так же быстро пролететь.
Я забыл на следующий день и ворожею и предсказание, и окунулся с головой в празднование своего первого юбилея. Друзья пожелали мне еще много юбилеев впереди, много раз по двадцать пять, я смеялся и согласно кивал, но вдруг заявил: «Э нет, братцы, стариком я быть не хочу! Старость – это большая мерзость и гнусность, мне на стариков смотреть не хочется – противно». Тут я всего на мгновение, увидел перед собой своего отца в коляске, доживающего свой век в приюте ( а как же иначе, я навыками санитаров и медсестер не обладаю), и этот момент внутри что-то щелкнуло – впервые. Тут я почувствовал себя плохо, тошнота подкатила к горлу, я стал падать, друзья подхватили и поволокли меня в ванную. Слишком много выпил, вот и результат.
На другой день я поссорился со своей девушкой. Я заявил ей, что она вчера кокетничала с моими друзьями направо и налево и простить ей такого поведения я не могу. Не могу и всё! Я знал, что она беременна, и вовсе не собирался ее бросать, хотя и зудело-подзуживало каким-либо чудесным образом освободиться, но она восприняла мои запальчивые слова слишком всерьез, убежала в слезах, и больше я ее никогда не видел. Она той же ночью прыгнула с моста в холодную осеннюю воду… бр-р-р… Как в плохой пьесе.
После тридцати я женился, даже дважды, но все как-то неудачно. Не везло мне с женщинами, вздорные были и глупые, и ужасно надоедливые, ну всегда им что-нибудь надо, всегда! Тряпки, шубы, колготки, туфли, дети. Первая мне даже ребенка родила (хотя я и не просил), но ушла вместе с ребенком к другому и, по-моему, как раз во-время: сильно устал я от нее, с утра до вечера о чем-нибудь болтала, и ребенок тут же пищал… уже не мог я терпеть. Счастье, что сама ушла. А вторая… исчезла куда-то, не знаю. Утром вышла, вечером не вернулась – заявил я в полиции. Я так и знал, что им не до меня будет, как раз в городе случилось несколько убийств подряд, и мое несчастье никого не взволновало. «Придет», – сказали мне, и я их больше не беспокоил.
Время шло, я переехал в другие места и, поскольку без женщин прожить нельзя, я женился в третий раз. Года четыре мы с Лусинцией прожили дружно, Лусинция была женщиной моей мечты – красивая очень, молчаливая и нескандальная. Луськой я зову ее, или еще Лусиндой – ей нравится. Раньше нравилось, а теперь ей уже ничего не нравится, разве только эта квартира. Наши хорошие отношения давно в прошлом. И всякие другие отношения там же.
Когда мне стукнуло сорок девять, пришла ко мне ворожея – во сне. Я не узнал ее сначала, стала она старой и седой, но, чем дольше она говорила, тем больше молодела на моих глазах и ушла, исчезла совсем молодой, как тогда. Проснувшись утром, я силился вспомнить, что она сказала, но вспомнил только несколько слов. «Оглянись, – сказала она, – потому что мало осталось». И после этих слов исчезла. Я встал с постели и почему-то подошел к зеркалу. Под глазами темные мешочки, вдоль щек залегли неприятные складки, на подбородке седая
