смотреть выжидательно, с немым вопросом в больших голубых глазах; Сати, так и не закрыв рта, нервно накручивала блондинистый локон на палец; мать сидела в своей коляске неподвижно, слегка отстранив лицо от желтых роз и смотрела куда-то в пространство.
– Или всё это прекратить за неимением достаточных средств. – С твердостью в голосе, как ему казалось, сказал Давид.
– То есть как?.. Каким образом?… А это возможно?… – загалдели все разом.
– Ну, вы все взрослые и вполне образованные люди, чтобы понять… понять, что институт крионики занимается, по сути, экспериментами, за тридцать лет в этой области мало что сдвинулось, деньги уходят, можно сказать, в никуда, в пустоту… Во всяком случае, никого еще успешно не разморозили, это я знаю точно, я узнавал. Одну женщину пытались – договор с институтом еще не закончился, но дальше платить семья отказалась, так, будучи при жизни видной красавицей, при попытке оживления получили сдувшийся на глазах сморщенный мешок с костями…
Раздались женские вскрики, Рон подбежал к столу с напитками, налил в стакан воды и принес жене, вернулся, поспешно налил себе виски и выпил. Кати и Мини тоже потянулись к столу и тоже налили себе виски.
– А сколько лет пробыла та дама в клинике? – неожиданно для присутсвующих раздался негромкий, но четкий голос из угла с цветочной кадкой. И все туда повернули головы. Сарра ни на кого не смотрела, она держала в руке и нюхала желтую розу на коротком стебле – каким-то образом отрезала или отломала цветок от колючего куста.
– Ммм… кажется, около десяти лет, или больше… не помню, – смешался Давид. Меньше всего он ожидал вопросов или мнения из угла, да и все остальные тоже.
– Вот видишь, – с явной укоризной сказала мать. – А Яков уже тридцать лет там. Я надеюсь, что он не превратится в сморщенный мешок. – Она обвела всех ясным и уверенным взглядом, Давид уже позабыл, когда она в последний раз так смотрела – во всяком случае, очень давно, – и остановила взгляд на старшем сыне.. – Я думаю, что он будет не хуже тебя. Тебе сколько? Сорок два? А ему только сорок четыре будет! – с явным удовольствием сказала Сарра. – Он ведь не изменился, раз заморожен? – полуутвердительно добавила она и понюхала желтую розу.
– Но, мама… – Давиду очень хотелось сказать, что ты, мол, мать, уже совсем старая, и твой муж уже не воспримет тебя как жену, но как, в какие слова облечь эту мысль, он не нашелся. Ели до нее самой это не доходит, тут ничего не сделаешь.
– Да знаю, знаю я, что ты хочешь мне сказать, да боишься! – воскликнула Сарра тем прежним громким голосом, которого все когда-то побаивались. – Старуха я, и не понадоблюсь ему. Ну и что? Как я его любила, так и сейчас люблю. Поэтому хочу, чтобы он живой был, чтобы тут был, а я на него хоть насмотрюсь, прежде чем умереть!
В гостиной наступила такая тишина, что прервать ее никто не посмел бы, казалось, никогда.
– Бабуля! – Эля выскочила из-за кресла и помчалась к углу. – Бабуля, я так люблю тебя, я знала, что ты такая! – Эля обсыпала поцелуями морщинистое лицо Сарры, та замерла, не шевелилась.
– Какая – такая? – ворчливо спросила она, отстранившись и рассматривая внучку, будто раньше ее не видела и не знала.
– Ну вот такая! – радостно сказала Эля. – Ты дедушку любишь, ты хочешь, чтобы он был с нами, и я тоже хочу дедушку!
– Но ты ведь его не знаешь, никогда не видела! – изумилась Сарра.
– Ну так что? Это не важно! Я знаю, что он хороший, ты столько мне рассказывала про него… или ты забыла?
– Забыла… – Сарра покачала головой, прикрыла веками глаза и впала будто в прострацию.
Эля села у ног Сарры на ковер и поглаживала ее опущенную неподвижную руку, глядя с ожиданием на отца..
У матери было просветление и опять ушло, – подумал Давид. – Ну и к лучшему… Он положил погасшую опять трубку на столик и встал со стула.
– То, что сказала Сарра… Я думаю, вы прекрасно понимаете, что это невозможно… и вы знаете, в каком она состоянии… она не отдает отчет своим словам… – сбивчиво произнес Давид и вдруг совсем некстати вспомнил про эксперимент, корорый ему предлагали врачи, и твердо и окончательно решил ничего об этом не говорить, эсперимент совсем ненадежный, только деньги выбросить на ветер. Тут ему представилось, что в дверь входит отец, молодой, сорокачетырехлетний, он берет Компанию в свои руки и задвигает его, старшего сына, и тем более, Рони, в угол… подобный тому углу, в котором сейчас сидит полубезумная мать.
– Поскольку я вижу, что никаких предложений не поступает, я выскажу свое мнение, – начал Давид.
– Давай! – махнул рукой Рон, и остальные облегченно и согласно закивали.
– Я предлагаю… этот процессс… этот эксперимент прекратить. Поскольку ничего реального, ничего обнадеживающего ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем, не предвидится…. – Тут Давид кое-что вспомнил и решил подставить под свою позицию подпорку. – По имеющимся у меня сведениям, или, точнее, по неофициальным данным, небезызвестные вам Дисней и Сальвадор Дали тоже, среди нескольких десятков прочих, уверовавших в крионику, себя заморозили… Но они оба велели себя заморозить на сто лет! – Давид по очереди посмотрел на всех и добавил, постепенно повышая голос, как привык делать в конце своих адвокатских речей. – И отвалили на эту глупость невообразимую кучу денег!
– Они могли себе это позволить, – хихикнула Сати, красиво тряхнула локонами и резким движением закинула ногу за ногу, тут же поменяла ноги местами, высоко сбив при этом легкое платье, и одарила Давида манящим взглядом. Чертовка, кокетка, даже сейчас, на глазах у Рони, пытается с ним заигрывать! За ее беленьким лобиком совсем нет мозгов, одни желания. Но как чертовка хороша… Сегодня, завтра он стоик, как герой Драйзера, а послезавтра… Давид тряхнул головой, отгоняя соблазнительное видение раздевающейся Сати.
– Они могли, а мы нет, – уводя глаза от ног Сати, – парировал Давид. – Лично я не вижу в этой безумной фантастике никакого реального смысла. Сто тысяч долларов уже ушло за эти тридцать с лишним лет, это те деньги, что положил на счет клиники отец… А теперь они хотят еще почти столько же, еще на двадцать лет. Но эти деньги, которые у нас просят – это уже наши деньги, деньги нашей компании…
– Короче! – сказал Рон, поглядывая в сторону стола с напитками.
– Да-да, – пискнули хором Кати и Мини и оглянулись на дверь: оттуда уже явственно доносились запахи жареного мяса – ужин, видимо, совсем готов. Давид ведь пригласил всех не только на совет, но и на ужин с жаренными на гриле уткой и цыплятами.
– Я уже заканчиваю, – заверил Давид. – Я полагаю, что ненужный и бессмысленный эксперимент должен быть немедленно прекращен. Мы похороним отца, мы предадим его тело земле, как положено. И будем чтить его память всегда.
Давид закончил говорить с таким чувством, как будто произнес некролог. Да так, в сущности и есть, – успокоил он себя. Просто этот некролог маленький, предварительный, а другой, более длинный, он скажет на похоронах. Заранее напишет текст, достаточно трогательный и проникновенный.
– Папа, – громко спросила Эля, не вставая с ковра и продолжая держать бабушку за руку. – А где дедушкины деньги?
– Какие деньги? – Давид поднял брови. – Те, что он оставил клинике на свое содержание, закончились, но я уже об этом говорил…
Тут Давид заметил, поскольку смотрел в сторону Эли, что Сарра снова очнулась и смотрит пристально на него. Кто знает, как давно она пришла в свое сознание, он ведь не наблюдал за ней. Надо же, она совсем пришла в себя, склонилась к Эле и что-то говорит ей на ухо…
– Деньги, что оставил дедушка в наследство… всем нам! – сказала Эля так же громко.
– А-а-а… Деньги вложены в Компанию, ВСЕ. А тебя, кстати, в те времена еще на свете не было.
– Значит, мне ничего дедушка не оставил? – смутилась Эля.
– Ну почему же.. – улыбнулся Давид и обстоятельно, своим обычным значительным адвокатским тоном, продолжил: – В завещании есть пункт, который гласит, что будущим внукам он выделяет определенную сумму… – Давид кашлянул. – Я бы сказал, довольно значительную. Так что, ты и твой двоюродный брат Арик всё, что положено, получите на свой счет… по достижении совершеннолетия. И то при условии, что он… не сможет распорядиться сам, то есть… «вернуться».
– А если дедушка вернется?
– Если обстоятельства изменятся и ваш дедушка… – Давид резко запнулся и оборвал свою «адвокатскую» речь. – Не морочь мне голову! – вспылил он и перевел взгляд на Рони, как бы ожидая от него поддержки. Но Рони только сделал кислую мину, мол, сам разбирайся со своей дочкой.
– Она не морочит, – раздался из угла голос Сарры. – Внучка желает знать, на что она может рассчитывать. Это ее право.
– Я уже всё на эту тему сказал! И о своих правах она сможет заявлять только по достижении совершеннолетия. …Я предлагаю всем перейти в столовую, – уже более спокойным тоном предложил он.
Кати и Мини тут же подхватили свои юбки и встали с дивана. Сати покачивала ногой и призывно-насмешливо смотрела на Давида. Рон тоже встал и беспокойно оглядывался в угол на мать – что она еще вдруг выскажет. Но Сарра молчала. Она снова опустила тяжелые коричневые веки. Эля прижималась к ее ногам и снизу заглядывала ей в лицо.
Давид уже хотел двинуться к выходу, но резкий голос матери пригвоздил его к полу.
– Давид! Я отдаю часть своих денег, чтобы Якова привели в чувство сейчас! Пусть его разморозят! И будь что будет! – торжественно заключила Сарра и молитвенно подняла глаза вверх. И через маленькую паузу добавила: – Но я надеюсь на лучшее. Я надеюсь, что теперь его вылечат. И ты надеешься, не правда ли, дружок? – наклонилась она к внучке.
– Да! И я тоже надеюсь! – вскочила Эля и в восторженном порыве обняла бабушку, потом повернулась к отцу. – Дедушка к нам вернется, такой же красивый и веселый, как на фотографии! – и захлопала в ладоши.
Присутствующие в немом столбняке смотрели на них обеих.
Давид, чувствуя, что не в силах стоять на ногах, опустился на стул. Глядя на него, все обратно заняли свои места. Наступила тишина, напряженная до звона в ушах. Во всяком случае, Давид этот звон явственно ощущал. Вместе с этим противным звоном на него надвигалось видение: отец, веселый и красивый, такой как на фотографии, входит в бесшумно распахнувшиеся двери, приближается и сталкивает его со своего стула… садится на свое место… раскуривает свою трубку и объявляет, что приступает немедленно к своим обязанностям Главы Компании.
Раздался глухой стук, будто что-то свалилось, и все одновременно вздрогнули. Давиду даже почудилось, что это он упал со стула, как ни странно было ему такое предположение, поскольку он все еще ощущал себя прочно сидящим. Взгляды устремились в угол – так как все вдруг поняли, откуда произошел звук.
Сарра лежала, скрючившись, на полу, а Эля тормошила ее, пыталась приподнять неподвижное тяжелое тело… потом бессильно опустила руки, положила на бабушку голову и тихо заплакала.
Все молча наблюдали эту картину.
– Она увидела дедушку…– поднимая голову, сквозь прерывистые всхлипы сказала Эля. – Она сказала мне, что увидела его… Бабушка хотела встать, чтобы пойти навстречу… и упала… и больше не встает, – Эля разрыдалась.
Открылась дверь и молодая розовощекая кухарка в белоснежном передничке громко провозгласила, играя блестящими коричневыми глазками в сторону хозяина:
– Кушать подано! Пожалуйте в столовую!
В гостиную из-за спины кухарки хлынула волна аппетитных запахов. В противоположном от кадки с розами углу мелодично стали бить напольные старинные часы. Шесть раз. Именно на шесть был назначен семейный ужин. Который должен состояться в любом случае.
Не выходи из дома в плохую погоду
Жили-были старик со старухой. Неплохо жили. Может быть, даже хорошо. Старуха была невредная, да и старик с характером положительным. Детей у них не случилось, по причинам
