доверием старика, и это немаловажно. Да, риск стоил того, хотя на самом деле никакого риска там не было.
— Не стоит легкомысленно относиться к чежу-лею, — нахмурив брови, сказала Садья.
— Если бы он одолел меня силой меча — в чем я, правда, сильно сомневаюсь, — я бы уничтожил его силой магических самоцветов еще раньше, чем он попытался бы нанести завершающий удар, — уверенно заявил Эйдриан. — Думаешь, я не догадывался о мастерстве бехренца? Это как раз ты недооцениваешь меня, мое желание достичь тех высот, которыми вы с Де'Уннеро начали дразнить меня вскоре после нашей встречи. Можешь мне верить, в этих замыслах нет ничего, о чем бы я не мечтал еще до того, как повстречался с вами. Я непременно их достигну.
— Достигнешь чего?
— Высот, о которых вы оба даже не подозреваете.
— А есть ли в твоих великих замыслах место для Садьи? — неожиданно спросила женщина.
Эйдриан многообещающе улыбнулся. Пока это было его единственным ответом маленькой певице.
ГЛАВА 27
ЛОЖЬ И ПРАВДА
Проходя по длинной, окаймленной с обеих сторон цветами аллее, ведущей к воротам Урсальского замка, они неизменно ловили на себе недоуменные взгляды встречавшихся им на пути.
Роджера He-Запрешь это не слишком-то волновало. Он давно привык, что его появление непременно обращало на себя внимание: одни, видя его, недовольно морщились, другие разевали рты, а кое-кто останавливался и застывал в неподдельном изумлении. В детстве Роджер заболел лихорадкой, унесшей жизни всех его родственников. Он сам тоже несколько раз оказывался на грани смерти, но сумел выжить. Однако лихорадка все же взяла с него свою жестокую дань — мальчишка перестал расти, и сейчас рост Роджера едва превышал пять футов. Другой отметиной перенесенного недуга стала неимоверная худоба, отчего глаза, уши, нос и рот казались слишком большими для его почти детского лица. Самое обидное, что мало кто принимал Роджера всерьез. Всю свою жизнь он оставался, что называется, «ни пришей ни пристегни», и немало страдал от этого.
Впрочем, не всех обитателей Урсальского замка интересовал Роджер. Многим, особенно женщинам, не давала покоя его супруга, Дейнси.
Она шла рядом с ним, гордо вскинув голову, но Роджер чувствовал, что за внешней невозмутимостью жены скрыта душевная боль. Простолюдинка, выросшая в той части Палмариса, где всегда надо держать ухо востро, Дейнси оставалась цела благодаря своей смекалке, а порою — умению ловко запустить в обидчика тем, что под руку попадется. В свое время Дейнси довелось и отбиваться от здоровенного громилы, и неделями прятаться от солдат и монахов, приспешников Маркворта, в сыром и темном подвале. Все это научило женщину немалой стойкости. Даже заболев розовой чумой, она страдала тихо и молча.
Здесь, при дворе, умели изводить тонко и исподтишка; в чем-то это было даже страшнее розовой чумы.
Знать взирала на Роджера и Дейнси так, как смотрят на грязного шелудивого пса, неожиданно забежавшего в комнату и прыгнувшего на обеденный стол. Губы придворных не осмеливались произнести слово «простолюдины», зато глаза их, совершенно не скрывая, кричали об этом.
Что ж, на самом деле так оно и было, и Роджер это знал. Невзирая на положение, которое он и Дейнси занимали теперь в Палмарисе, они действительно были простолюдинами. Джилсепони одарила их богатой одеждой, но они даже не знали, как ее правильно носить. В этих нарядах они еще больше чувствовали себя не на месте.
Роджер постоянно напоминал себе, ради чего они появились здесь ранней весной, едва дороги освободились от снега, а Мазур-Делавал — ото льда. Они с Дейнси приехали поддержать Пони Виндон. Нет, не королеву Джилсепони, а именно Пони Виндон — их дорогого друга. И видя искривленные в презрительных гримасах лица придворных, которым словно делалось дурно от одного их присутствия, Роджер в очередной раз убеждался, насколько Пони сейчас нуждается в их поддержке.
А жизнь Пони в Урсале и в самом деле становилась все тяжелее. По улицам столицы беспрестанно расползались гадкие слухи; люди шептались, что король и королева давно забыли о супружеском долге и даже почти перестали разговаривать друг с другом. В любом кабаке Урсала и окрестных селений можно было услышать грязные шуточки про «королеву из народа».
И вся эта мерзость имела корни здесь, в роскошных дворцовых покоях, на ухоженных аллеях и лужайках прилегающих к замку садов. До чего же Роджеру хотелось вытащить меч и призвать всю эту придворную дрянь к ответу!
— Как только она выдерживает это день за днем? — тихо спросила Дейнси. — Как сносит все эти вызывающие взгляды и даже не пробует ответить?
— А ты представляешь, что произойдет, если она так поступит? — ответил Роджер. — Это просто приведет двор к распаду и причинит ее мужу еще большие страдания. Не забывай, что Дануб — король. Получается, что тогда ее жизнь станет еще тяжелее.
— Если наш король допускает, чтобы его жена страдала и мучилась, надо бы ему для вразумления хорошенько двинуть коленкой под зад, — заявила Дейнси.
Простая житейская логика была для этой женщины броней, защищавшей от презрительных взглядов высокородных вельмож. Роджер даже засмеялся — насколько его жена не разбиралась в изощренных хитросплетениях придворной жизни.
Если бы все было так просто!
— Не найдется ли еще каких-нибудь бродяг, которых вам было бы благоугодно поселить в Урсальском замке? — язвительно осведомился герцог Калас, заметив королеву на балконе, откуда она глядела на простор Мазур-Делавала.
Вопрос неприятно задел Джилсепони, однако она удержалась от язвительного ответа. До чего же глуп этот Калас! До чего глупы все эти чванливые и кичливые придворные! Им невдомек, что Роджер He-Запрешь более чем кто либо заслуживает право на кров в Урсальском замке. Кто считал, сколько жизней спас юный Роджер во время войны с демоном-драконом? Пятьдесят? Или в сто раз больше? Щупленький парнишка, он в одиночку отправлялся в занятую поври Кертинеллу, чтобы спасти узников из лап этих чудовищ. А как решительно помогал он ей и Элбрайну во время другой войны — с отцом-настоятелем Марквортом, — прекрасно сознавая, что в случае поражения пощады они не дождутся. И все это время придворная знать преспокойно сидела в замке, попивая вино и болтая о всяческих пустяках. Они не знали (да и вряд ли желали знать) о том, что творилось далеко на севере, в той же Кертинелле, где кровожадные поври едва не казнили несчастную вдову, посмевшую взять лишний сухарь. Эти придворные никогда не участвовали в честных и открытых сражениях. Их битвы велись исподтишка, не нарушая «правил приличия», у жертв за спиной.
Когда Калас подошел и встал рядом с ней, упершись сильными руками в перила балкона, Джилсепони недовольно прищурила глаза.
— Вы никак не можете понять, что некоторым здесь не место, — заметил герцог.
Королева повернулась к герцогу, и их взгляды скрестились.
— Тогда как для других людей замок является родным домом, — закончил свою мысль Калас.
Теперь понятно, зачем он явился сюда, подумала Джилсепони. До недавнего времени герцог, как и все остальные придворные, подчеркнуто сторонился ее. Сейчас же он, похоже, был готов ринуться в бой. И это тоже понятно: Калас только что вернулся из Йорктауна, от Констанции Пемблбери.
— Она настолько раздавлена, что даже не может выносить дневного света, — продолжал Калас, глядя на раскинувшийся внизу город. — У Констанции отняли все, что составляло смысл ее жизни. По сути, отняли и саму жизнь. И все из-за мелочной ревности женщины, которая не имела права становиться королевой.
Джилсепони резко обернулась. Ее глаза метали яростные молнии. Герцог тоже повернулся и, не дрогнув, в упор посмотрел на королеву.
Тогда, не сдержавшись, она ударила его по лицу.
В какой-то момент Джилсепони показалось, что теперь между ними произойдет настоящее сражение!
Но Калас только презрительно рассмеялся.
— Разве вам мало, что вы отняли у этой несчастной женщины любимого человека, отца ее детей? — спросил он. — Вы хотите полностью ее уничтожить?
— Я не предпринимала никаких действий против Констанции, — ответила королева.
— Значит, она может вернуться в Урсальский замок?
— Нет, — быстро возразила Джилсепони.
Герцог вновь рассмеялся, еще более презрительно, после чего повернулся и зашагал прочь, всем своим видом показывая крайнее неудовольствие.
— Вы считаете меня мелочной и ревнивой, — бросила ему вдогонку Джилсепони, едва веря, что эти слова сорвались с ее губ.
В самом деле, почему она должна оправдываться перед герцогом Каласом?
Тот остановился и медленно повернулся к ней.
— Я могла бы намного суровее обойтись с Констанцией, — продолжала женщина, сама не зная, почему вдруг решила заговорить об этом.
Возможно, потому, что она и так слишком долго была вынуждена терпеть отвратительные шутки, грязные сплетни, шушуканье у себя за спиной и откровенно враждебные взгляды.
— Я лишь ответила на ее действия.
— И все потому, что Дануб ее любит? — осведомился герцог.
— Как раз потому, что он ее не любит, — возразила королева.
— Разумеется. Он любит Джилсепони, — издевательски усмехаясь, заметил Калас.
Его слова больно задели женщину, ибо ей, по сути, было нечем возразить на этот сарказм. Отношения между королевской четой в последнее время действительно стали прохладными. Весьма прохладными.
Вопреки своему же решению не говорить об истинной причине изгнания Констанции, Джилсепони все-таки рассказала Каласу о том, как Констанция приказывала подмешивать ей в пищу отвар особых трав, которые та получала от настоятеля Огвэна, и как главный повар Кеникан, не в силах ослушаться, добавлял в кушанья королевы значительные его порции.
На герцога Каласа этот рассказ особого впечатления, на первый взгляд, не произвел. Во всяком случае, его лицо осталось бесстрастным.
— Если Констанция пыталась помешать вам произвести на свет еще одного наследника престола, я не вижу в этом поступке ничего дурного, — без обиняков заявил герцог. — Как видно из ваших же слов, это мнение разделяют многие, включая и саму церковь.
— Одно это позволило бы мне обвинить ее в заговоре против государства, — напомнила ему Джилсепони. — Но Констанция на том не успокоилась. Она попыталась отравить меня, думая, что сумеет вновь оказаться в спальне Дануба.
Калас презрительно отмахнулся.
— Это вы так считаете, — с прежним равнодушием сказал он. — И вновь должен вам напомнить: многие и здесь были бы на ее стороне.
Джилсепони плотно сжала свои полные губы.
— Неужели, проведя в замке несколько лет, вы все еще не поняли, что вам здесь не место? — дерзко спросил герцог. — Неужели вы тешите себя надеждой, что дети, рожденные от вас, смогут претендовать на престол? Для королевства будет лучше, если вы останетесь бесплодной, чем бы это ни было вызвано.
